Четверо товарищей. Глава X: Весна и лето 1007-го года. (1/2)

Страна Кризалис, уже было похороненная под собственными амбициями, внезапно вновь заявила о себе. Оказалось, что всё то безвременье, наступившее после поражения в Кантерлоте, ничего толком не разрушило. Ульи остались стоять, заводы в них продолжили работать. Армия, которой досталось больше всего, быстро собралась вновь, и готова была расти дальше. Пораженческие, упаднические настроения развеивались по мере того, как сохранившая власть Королева начинала действовать.Последствия Кантерлотского позора показали все недостатки чейнджлинской системы, и общества, которое в ней существовало. Мир начинает походить на пороховую бочку. Если на Эквусе ещё всё стабильно, благодаря фактору Селестии, то на Востоке всё гораздо хуже. Разгорается кровопролитная война в Прайвене, там сталкиваются интересы не одних лишь воюющих сторон, но сил куда более мощных. Гровер V мёртв, и не успели отгреметь колокола, не успели священники отпеть панихиды, как дворяне и жрецы мёртвой хваткой сцепились за имперский трон. Гровер VI ещё слишком мал, чтобы править, а в Имперском Сейме засели бюрократы, интриганы и говорящие головы, ведущие подковёрную игру и стремящиеся подсидеть друг друга. Пока идёт схватка за власть, одряхлевший Герцланд висит в тягостном безвластии и не способен как-то повлиять на положение у соседей. В Аквелии правит король-самодур Дискрет, революция там вопрос времени; в Вингбардии король уже свергнут чернорубашечниками Биколини, в иных малых странах и княжествах так же идёт внутренняя борьба.

Всё это ярко показывает, что Королеве чейнджлингов необходимо действовать быстро и решительно, используя всю полноту своей абсолютной власти, чтобы подготовить страну к будущим потрясениям. На фоне восстановления Королевства всё громче звучат разговоры о реванше, о справедливой войне, о насильственном переделе мира. Эквестрийское зарубежное влияние слабеет, в то время как чейнджлингская мощь только растёт. Всё более яростной и оголтелой становится пропаганда, всё сильнее раздаётся гром и топот солдатских колонн, всё больше произведений искусства и литературы признаются "вражескими" и попадают под цензуру. Эквестрийские шлягеры сменились бравурными маршами и солдатскими песнями. В заводских цехах, на кухнях квартир, на улицах-коридорах ульев, в сверкающих ресторанах, салонах и театрах говорят об одном и том же, повторяя пропагандистские лозунги, манифесты и речевки. Улучшается положение рабочих, Королева всё чаще и чаще стала покидать дворец в Везалиполисе, устраивая визиты, смотры, и выступая с речами по всей стране. Снова стал слышен её голос, он звучал всё так же надрывно и яростно как десятки лет назад, когда она собирала ульи в единую страну. Народ начал вспоминать, кто им правит; началась патриотическая эйфория.

Весь мир наполняется бензиновыми парами, пропитывается ими и страна Кризалис. Старая эпоха, длившаяся тысячу лет, подходит к концу. Пик научно-технической революции, и последовавшая за ним плеяда кризисов, войн, раздоров и бедствий критически подорвала старый порядок вещей. Из огня выходят новые поколения, новые претенденты на место под солнцем. Те, кому нечего терять, кроме своих амбиций.***Пулемёт бы установлен на сошки и готов к стрельбе. Тонкий ствол с небольшими отверстиями оканчивался коротким раструбом пламегасителя и мушкой. Пулемётчик крепко упёрся в приклад, прицелился, и нажал на спусковой рычаг. "Трр-а-та-та-та-та", коротко пролаяла машинка, приклад больно ударился в плечо. Пучок трассирующих пуль снёс мишень, стоящую в кустах на расстоянии пятисот метров. Это был новый пулемёт с воздушным охлаждением, более лёгкий и скорострельный, чем старые, с водяными кожухами. "Трр-а-та-та-та-та" снова раздалась короткая, но мощная очередь, слева и справа от него рявкали винтовки, где-то в отдалении били другие пулемёты. Артис уже постепенно привыкал к этому новому оружию, хоть по началу и было трудно работать с ним. Старые пулемёты были тяжёлыми, но работали как часы или швейные машинки: из них можно было прицельно бить, пока не кончатся патроны или не испарится вода в кожухе. Это же оружие напоминало шланг-брандспойт — нужны были усилия, чтобы направлять поток пуль туда куда нужно. Оно быстрее перегревалось, что так же требовало делать паузы во время стрельбы.

150 патронов пулемётной ленты было отстреляно намного быстрее, чем Артис ожидал. Силами второго номера оказалась заряжена вторая лента, и стрельба продолжилась. Над лаем ружейно-пулемётного огня возносилось далёкое "бух-бух", это били по условному противнику дивизионные гаубицы. Они били вяло, прицельно. Можно было отдельно различить звук выстрела и звук разрыва.

Стоял апрель 1007-го года. В это время, в окрестностях Вракса уже начинает сходить снег и вскрываться водоёмы, оживает после зимней спячки местная небогатая природа. Ещё лютуют остатки февральских и мартовских ветров, чейнджлинги-крестьяне не отходят от печей своих домов, мечтая о наступающем лете, солдатам же оставалось греться при помощи шинелей, костров и шнапса. Оттепели и заморозки чередуются, создавая таким образом крайне неприятный климат.

— Вперёд! — Раздаётся команда взводного командира, и солдаты повинуются, покидая свои ячейки. Взвод поднимается, поднимается весь батальон. Чейнджлинги бегут вперёд, на новый условный рубеж. Артис легко вскидывает на себя тело пулемёта, второй номер бежит рядом, весь обмотанный лентами и обвешанный патронными сумками. Другие солдаты так же несут дополнительную амуницию. Вот и вторая позиция, бойцы спрыгивают в ячейки, снова поднимается треск. Позади слышатся характерные шлёпающие звуки лёгких и средних миномётов, начали ухать едва поспевшие за пехотой 75-ти миллиметровые короткоствольные пушки. На огневом рубеже свищут пули и осколки, рвущиеся снаряды косят и уничтожают низкий кустарник, сдирают кору с деревьев и прошибают их насквозь. "Бух-бух-бух... Бух-бух-бух..." Гвоздят вдалеке стоящие в капонирах танки. Кто-то куда-то бежит, сквозь нарастающую канонаду слышны обрывки приказов. В нос бьёт запах пороха, лицо обжигает жар от пулемёта, в кровь хлещет адреналин. Артис чувствовал эйфорию: вокруг гром, гам, свист и визг, он — часть своего подразделения, вместе они — страшная, грозная сила. Огонь, смерть и натиск.Артис не испытывал иллюзий по отношению к войне и военной службе, ему чертовски не нравилось сносить тяготы солдатской жизни и беспокоила мысль о том, что их готовят к скорой войне. Тем не менее, пулемётчик продолжал выполнять свой долг, потому что верил в его необходимость, в справедливость и силу правительства. Артис пусть и познал ужасы братоубийственной войны, но он при этом остался обычным чейнджлингом: плохое быстро забывалось, и вымывалось из сознания, а повсеместная агитация и пропаганда изменяли его видение вещей. Раньше, он в глубине души сочувствовал коммунистам и считал ту войну братоубийственной; но со временем ему внушили, что хуже коммунистов врага нет, и простой сорифский работяга согласился с этим, слушая рассказы о подлых, трусливых и зверски жестоких красных комиссарах, дотла выжигающих далёкий Прайвен, и стремящихся развалить и уничтожить все ныне существующие государства (Притом часто выходило так, что северянских коммунистов наоборот называли чуть ли не союзниками в борьбе со всеобъемлющим эквестрийским спрутом). Раньше, он сомневался в компетенции Кризалис, которая избегала своего народа все годы смуты, сомневался в полководческом таланте чейнджлингов вроде Ларинкса, тех, кто по мнению многих допустили поражение в Кантерлоте, даже простые офицеры среднего звена, гауптманы и майоры, часто оказывались в его глазах ревнителями уставщины, карьеристами и паркетными шаркунами, даже Агриас бы наверняка не избежал его тихой неприязни, если бы имел в добровольческой бригаде звание выше оберлейтенанта. Сейчас же у Артиса не было никаких проблем с любовью к Королеве и Генштабу. Королева начала вести активную политику, популистские и радикальные лозунги лились на бедного рабочего со всех сторон, а перед глазами его стояли картины крепнущей армии, солдатского товарищества, позитивной и конструктивной обстановки, сложившейся в свежесобранных частях, на фоне которой отходила в сторону и офицерская заносчивость, и засилье младших чинов, чья роль возросла, и теперь позволяла изводить рядовой состав задачами, нередко выходящими за уставные рамки.

Стрельбы кончились, пехота погрузилась на грузовики, и отбыла в расположение батальона, танки так же удалились. Тот хтонический лагерь, в котором помещалась вся дивизия на момент её формирования, был рассредоточен на значительную площадь. Класпер и Лабрум оказались с Артисом в одном батальоне, и даже в одном отделении. Отделением командовал унтер-офицер Кринг, взводом — оберфельдфебель Ляппис.

Вереница автомашин преодолевала просёлочную дорогу. Колёса вгрызались в подмёрзшую грязь и грузовики сильно трясло.

— Рядовой Артис! — Перекрикивая рёв мотора и гром от трясучки сказал Кринг. — Цугфюрер похвалил тебя за хорошую стрельбу. Быстро же ты привыкаешь к этой тарахтелке!

— Рад стараться, герр унтер-офицер! — Отвечал ему Артис. Кринг был из "своих" офицеров, он напоминал пулемётчику старика Аскалафа, погибшего под Хурорндом. Машины ехали недолго, вскоре они оказались в батальонном расположении. Солдаты выгрузились, произошло построение, затем начался обед. Армия полностью перешла с эссенции на мясные консервы. Для кого-то это было непривычно, но горячая и сытная пища была очень полезна, особенно в паршивую весеннюю погоду. Кормили в армии прилично, но не до отвала. Солдаты часто оставались без завтрака, зато обед был очень обильным. Среди постоянной деятельности, под жёстким надзором начальства, не было время задумываться о чём-то.

***Служба в тианхольмской глубинке была тяжела для везалипольских офицеров: пропали походы в увольнительные с попойками и кутежами в дорогих или относительно дорогих заведениях. Триммель, пришедший на пост генерал-фельдмаршала, с ужасом обнаружил, что солдаты тех частей, что квартировались в гарнизонах Везалиполиса несколько "огрифонились", отвыкли от серьёзной службы, пропадая в кабаках, салонах и иных злачных местах, коих в Столице великое множество. Здесь же были только неказистые деревеньки и мелкие городки, где можно было поживиться разве что местными настойками и ликтидским шнапсом, который распространился по всей юго-западной части государства Кризалис. Население было образованным и приветливым, но привыкшие к высшему свету офицеры из ульев мало понимали местных жителей.

Фантайнская дивизия с каждой неделей становилась всё крепче. Сильное ядро старослужащих и местных фантайнцев цементировало всю чейнджлингскую массу в единое, сильное целое. Погода неуклонно приближалась к лету. Наступил май, к этому времени в этих относительно южных краях быстро сходит снег, а ветра становятся всё теплее и легче, пробуждая волю к жизни у мёрзнущей, угрюмой природы.

Агриас шёл, поднимаясь в горку. С ним было несколько офицеров его роты: гауптфельдфебель, цугфюреры Пейтис и Каринкс, Карриан предпочёл оставаться с ротой, чем обрадовал остальных: этот сноб был не очень приятен ни гауптману, ни его опытным подчинённым, поднявшимся на свои посты с низов. Сейчас они пользовались редкой возможностью, и шли в увольнительный.

— Герр гауптман, а как там в столице служится? — Обратился к Агриасу Каринкс, с которым они уже негласно помирились.

— Замечательно служится, только я там почти не служил. Мы мотались по центральным регионам: манёвры, учения и прочее подобное. Там изобилие, знаете ли. Все привыкли на большие деньги жить, особенно служащие.

— Изобилие? — Усмехнулся Каринкс. — А у нас здесь что, не изобилие? Зимой — снега много, летом — света. В лесу дичи полно; с полями, правда, похуже, но всё равно очень порядочно. В Фантайне народу всякого пруд пруди, есть что купить, есть что продать. Народ трудолюбивый, честный, за себя постоять может. А с ваших ульев солдатики неказистые больно: от солнца щурятся, на ветру дрогнут. Вы сам поопытнее их, да и вы слегли от нашей погоды. Научили мы их, и то хорошо.

Агриасу было больше нечего сказать, Пейтис тоже насуплено молчал. На деревенских улицах не было ничего особенного. На крылечках домов сидели бауэры, наслаждаясь тихим, тёплым, майским вечером. С востока наплывали свинцовые тучи, в воздухе витал запах грозы. В деревне жил зажиточный крестьянин, бывший деревенским старостой. Он промышлял самогоноварением и в последнее время сильно наживался за счёт военных.

— Здравствуйте, господа офицеры! — Поприветствовал он их с порога. — В увольнительный пришли?

— Да, батюшка, в увольнительный. Хотим понюхать вашей рябиновки.

— Ну, заходите.

Трое военных сели за широкий стол, из соседней комнатушки вышла чейнджлингка с подносом, с бутылкой и рюмками. Агриас подмигнул ей, она не обратила на это внимания. В бутылке была мутная жидкость бледно-красного цвета. Офицеры выпили, староста хорошо знал их и они быстро разговорились.

Вечер прошёл хорошо, Агриас с подчинёнными ушёл довольным. На улице уже было темно, пахло прошедшим дождём, слышался гром в уходящих тучах.

— Хорошо посидели, успеем вовремя. — Проговорил Пейтис, замечательно умевший пить. — Был я как-то в Фантайне, ещё до службы. Попался мне в одном кабачке, значит, олень...— Чёрт возьми, герр оберфельдфебель! Не надо мне об этих рогоносцах! — Громко сказал Каринкс, порядком набравшийся настойки.

— Так это ещё до интервенции было. Я к тому, в общем, что плавал этот олень в Эквестрию. Он от какай-то кампании там выступал, вроде как, рыболовецкой. Ехал в Столицу, а потом в Диртрисиум за каким-то деловым делом. В общем рассказал он, что там, в Эквестрии, они весь алкоголь один к пяти разводят!

— Вот сволочи! Портят ведь. — Выругался Каринкс.

— У них, стало быть, свои порядки. — Встрял в разговор гауптфельдфебель, бывший практически трезвым.

— Герр Пейтис. — С нотой меланхолии в голосе спросил Агриас. Спиртное вызывало у него тягу к философским размышлениям. — А как вы с тем оленем объяснились? Вы знаете их язык?

— Хе-хе, мы с оленями близкие соседи. — Усмехнулся Пейтис. — Это от жены удрать можно, а сосед от вас никуда не денется. Наша деревушка была аккурат у границы. Там лесочек был, вот мы в этом лесочке иногда и пересекались с ними. Они же не охотятся, вообще. Рыбу только ловят и то не едят — продают в Эквестрию. Они в этом лесочке травы рвали всякие, хворост собирали, ну и мы как-то с ними не враждовали особо. Мы тут, они — там, а линия границы и не расчерчена толком, лес ничейный. Но пересекались, оттуда я и понимаю их язык. У них этих языков аж два. На одном говорят те что по-важнее, всякие ихние бонсы, да дворяне, и прочая белая кость. Этот язык на наш похож, правда я его не слышал. Другой язык у них как бы низкий, на нём крестьяне говорят, да всякая беднота. Вот он вообще не похож на наш, странный очень. Но я его понимать научился, хоть и мало. А тот олень со мной вообще на нашем языке говорил, без переводчика.

— Вы полезный кадр, сможете допрашивать пленных не дожидаясь толмачей.

— Может и смогу, если будут пленные. Не любят они сдаваться в плен.Прибытие офицеров было тихим, мирным и незаметным. Сон их был крепок, утро тяжёлым, а новый день сулил возобновление тяжёлой рутины. Солдаты учились и тренировались, офицеры не давали им спуска. Майор Альшпис был суров и требователен, но справедлив и прост перед солдатами и подчинёнными. Многие бросали на него косые взгляды и тихо ненавидели, но всем со временем приходило понимание, что такой командир не бросит свою часть в беде. Он взращивал свой батальон с трепетом и вдохновением, он любил своих солдат, и ни в коем случае не разменял бы их жизни на ордена, медали и звания.