Часть 3. Ты не подаришь мне цветов... Глава 20 (1/1)

Всю жизнь, сколько помнил себя, то есть с самого раннего детства, он ненавидел. Сначала первого хозяина, решившего, что мальчишка-раб обойдется без человеческого имени и нормального места для сна, что закутка в свинарнике и сухих хлебных корок раз в день вполне хватит для растущего детского организма.Потом был второй хозяин, которому его продали за строптивость, потому как соседствовать со свиньями он категорически отказывался. Тот оказался жесток, и он сполна прочувствовал плеть на голой спине и палки, ломающие кости. За ним следующий, еще и еще, целый шлейф тяжелых воспоминаний и жестоких людей, повстречавшихся на его жизненном пути.Но однажды он понял, что все эти раздирающие душу чувства не более чем легкая неприязнь, по сравнению с тем, какой может быть настоящая ненависть. Это случилось, когда он, уже будучи матросом на «Гурур-Такиме», оказался в акватории крупного фризийского порта, да и то после того, как сбежал в самоволку под покровом ночи. И это хорошо, ведь вид извивающегося в конвульсиях невыносимой боли тела вызвал бы ненужные вопросы.И когда пожирающий тело огонь сконцентрировался в одном месте – на спине, между лопаток, его окатила вторая волна боли, на этот раз не физической. Потому как проснулась память предков, стоило его ноге ступить на родную землю, и он понял, кем является на самом деле. И наряду со страхом, сохранившую крохи наивности душу охватило выплескивающееся через край ликование – он не какой-то отщепенец без роду и племени, у него есть семья и теперь все будет по-другому. Но стоило ему попытаться пройти во дворец и предъявить доказательство родства – собственное имя на спине – радужные мечты обратились в прах, и у него осталось только это: имя, настоящее имя, и кипучая ненависть, сконцентрировавшаяся теперь на единственном человеке, не пожелавшем принять его как брата.Конечно, не будучи дураком, он понимал, чем грозит открытие инкогнито, поэтому укрыл имя за громким прозвищем Мститель, а настоящее лицо за фальшивой личиной, благо истинная монаршая кровь дала и доступ к магии родного мира, так жестоко отвергнувшего собственного сына. С тех пор его настоящие черты видело немного людей, и этот мальчик, растерянный, ошеломленный, замерший посередине спальни в совершеннейшем шоке и с зарождающейся паникой в чистых голубых глазах, был несомненно достоин увидеть их, да только вот не так он планировал открыться перед ставшим так неожиданно очень дорогим человеком. И тянуть с этим уже некуда.- Мое имя Шахрияр, отринутый родом Коджер-Пахливи, похищенный в младенчестве старший сын фризийского шахиншаха. Прости, что тебе пришлось вот так узнать об этом.Шахрияр поднялся с кровати одним сильным, но гибким движением, не стесняясь наготы, прошел к ширме и накинул на плечи шелковый халат. Дан продолжал стоять окаменевшим столбиком, уронив челюсть и не говоря ни слова, но он не мог осуждать мальчика за этот затянувшийся ступор. Он осторожно подошел к застывшей фигурке, стараясь не вспугнуть, словно редкую птицу, живущую на воле и страшащуюся человека. А потом увидел страшное: паника в глазах мальчика, жадно вцепившихся в ненавистное лицо, никуда не делась, однако за ней, в самой глубине он заметил болезненный интерес и… тоску? Неужели после всего, что ему пришлось пережить в шахском дворце, Дан скучает по человеку, так жестоко с ним поступившему?

Широкая челюсть каменно напряглась, зубы заскрипели, ревность вспенила кровь и вскипятила мозги, а губы уже были готовы произнести злые слова, но его опередили.- Гребаная «Санта-Барбара»! – вдруг удивленно воскликнул Дан.Подавившись уже готовыми словами, Шахрияр вытаращил глаза и хрипло выдавил:- Чего?!- Бразильщина, говорю, поперла, ебаные сериалы! – в звенящем истерикой голосе все то же удивление. – Только не говори, что под столом засели Зита и Гита!- Ээээ… не скажу.Шахрияр перепугался. С абсолютно нечитаемым побледневшим лицом его любимый мальчик нес какую-то ерунду, причем непереводимую, из чего он сделал вывод, что это имена собственные или названия, бытующие в его родном мире. Произошло то, чего мужчина боялся всегда – хрупкий разум не выдержал доставшихся на его долю потрясений и страданий, и Дан, его Дан, его мальчик прямо у него на глазах лишился рассудка и теперь вот заговаривается.Неожиданностью для Шахрияра это не стало, слишком тяжелым был рассказ Несми обо всем, что пришлось тому пережить, и еще тогда, как только он понял, что этот мальчик становится самым дорогим, он твердо решил: даже если он превратится в растение, никогда не бросать и обеспечить самый лучший уход.- Дан, послушай, давай ты успокоишься, присядешь… - самому стало противно от этого паточного голоса настолько, что невыносимо захотелось сблевать.Видимо, Дан тоже почувствовал что-то такое, потому что остановился и вперился в его лицо очень тяжелым взглядом. Голубые глаза стали темнее, словно налились грозой, по радужке весьма ощутимо змеились молнии. Светлые тонкие брови нахмурились, а потом одна изогнулась так высокомерно, будто это не он, Шахрияр, потомок древней правящей династии, а этот хрупкий невысокий мальчик всю жизнь воспитывался на золотом троне.- А давай ты заткнешься и не будешь думать обо мне глупости! – сверкая глазами, прорычал Дан и в прежнем ключе продолжил поминать непонятных Луис-Альбертов, Изаур и, прости Господи, «ебаный во все дыры Болливуд».Каждое жуткое название убивало оставшиеся крупицы веры в нормальность говорившего, но Шахрияр пытался не сдаваться, наблюдая за носящимся по спальне Даном, дабы одним рывком пресечь какое-нибудь ненужное действие типа сборов вещей или попытки наложения рук.Но парень всего лишь очень быстро оделся, однако выскочить из покоев не успел, так как из кабинета раздался стук в дверь и громкий вопль.- Дан, капитан! Вы не охренели?! Скоро отбой, тут ребенок спать хочет!Дан вздрогнул, остановился у двери и закрыл руками лицо. Если он заплачет, мир познает гнев полнокровного Коджер-Пахливи, и плевать, что этот гнилой род не хочет признавать его собственной лозой. Беда в том, что приложением этого гнева является сам его носитель, а Шахрияр даже представить себе не мог, что будет, если приложит собственные силы к себе самому. Не было еще в истории Фризы такого, чтобы совесть заставила властителя наказать себя таким образом.Парень не плакал. Спустя насколько минут приступ слабости прошел, Дан с силой провел ладонями по лицу и медленно поднял на него взгляд. Шахрияр с жадностью пытался читать его, страшась снова обнаружить страх и тоску. Понимая, что сейчас, так неожиданно открывшись ему, мог ассоциироваться только с тем, кто отказался считать его братом, кто выгнал его из дворца и преследовал как бешеного шакала до крайнего побережья, кого он сам потом яростно жалил, стоило представиться малейшей возможности, словно обезумевший овод. Не особо лестное сравнение, если честно, но с этим он ничего поделать не мог, равно как и полностью, окончательно и бесповоротно избавиться от ненавистного лица и знака на спине.Мальчик смотрел так, словно никогда не видел этого лица раньше, знакомясь заново. И даже если испытывал что-то, никак это не показал.- В сущности, вы мало похожи, - почти уверенно прошелестели побледневшие губы, и Шахрияр облегченно выдохнул.- Серьезно?- Да, - так же тихо ответил Дан, - вроде все одинаковое, а выражение лица все меняет.- И какое выражение у… него?- Высокомерное… яростное… вызывающее…- А у меня?- Надменное… бешеное… дерзкое…

- Сдается мне, что это то же самое.- Да.Вот и понимай, как хочешь. Шахрияр вглядывался в глаза напротив, пытаясь заметить хоть тень эмоций, понять, что Дан хотел этим сказать.- Эй, народ, не борзейте уже! – снова возник Несми. – Я захожу.Стоявший спиной к двери Дан даже не обернулся.- Обнаглели вы… ну ты дегенерааааат! – потрясенно заорал бывший наложник. – Как ты мог?! Дан дернулся и обхватил себя руками. - Сбавь обороты, парень! – тут же среагировал капитан.

- Да как тут сбавишь? Ты что творишь вообще…- Ты знал? – тихо спросил Дан.- Я… - Несми осекся и действительно притормозил. – Да, знал. Но, Дан, ты не думай, что…- Я не думаю. Я ничего не думаю, как ни странно. Может, потому, что на несколько минут вернулся в место, до сих пор часто снящееся мне в кошмарах. Решил, что снова попал во власть этого человека, а два последних года мне приснились. Где Зиля, Нес? Пусть ложится, я… я пойду проветрюсь.Дан, так и не подняв глаз ни на кого из них, боком выскользнул из спальни. Шахрияр и Несми остались наедине, обмениваясь нечитаемыми взглядами.Мужчина задумчиво вглядывался в лицо того, в кого долгое время считал себя влюбленным, однако только в разлуке понял, как был неправ. Бесспорно, юный брат его друга юноша яркий, красивый, как экзотический цветок, живой, веселый, настоящий, достойный самого искреннего восхищения. И он восхищался. И ухаживал. И добивался.Не получилось, и теперь он действительно этому рад. И очень благодарен ему, раньше него самого понявшему, что дороги их проходят рядом, но не вместе.- Что будешь делать? – отстраненно поинтересовался Несми, не сводя серьезного взгляда с капитанского лица.- Выкинусь за борт! – мрачно пробормотал Шахрияр, вызвав у парня безрадостный смешок. – Он не простит…- Ладно! – Несми неожиданно громко хлопнул в ладоши. – Пойду, напою его до полусмерти. Снимем стресс.- На борту нет спиртного, - безэмоционально откликнулся Шахрияр.- Обижаешь, капитан, - Несми послал ему неповторимый взгляд из-под залихватски приподнятой изящной брови. – Вообще-то я взошел на борт с двумя баулами барахла, а уж пронести контрабандой пару бутылок Фатинской огненной плевое дело!Шахрияр заметно побледнел и сглотнул, притупляя рвотный позыв. Это демоническое пойло не зря запрещено на некоторых материках древа, да и на самой Фризе производство строго ограничено. Зная Несми, с уверенностью можно сказать, что эти самые бутылки благополучно покинули шахские винные погреба, а значит, пойло качественное и мальчики хотя бы не отравятся, но похмелье будет зверским. Он сам едва пережил его в свое время.- Ничего с ним не будет, Яр, я не налью много.- А ты тоже собрался стресс снимать? – мужчина испытующе посмотрел на уже намылившегося сбежать пьянствовать брюнета. – Есть что-то, чего я не знаю?- Ты не можешь знать всего, Яр, - устало откликнулся парень. – Я пойду. Зилю уложишь?- Чувствую себя долбаным отцом семейства!- Ты стал им, когда киримич принял тебя как капитана, Яр.Несми улыбнулся уголками губ, виновато пожал плечами, будто именно он был ответственен за это событие, и вышел за дверь. Шахрияр вдруг согнулся, словно спина, которая даже в самой тяжелой ситуации оставалась безукоризненно прямой, утратила некий стержень. Захотелось забиться в угол, как в пять лет, упаковаться в маленький комочек и всласть выплакаться, выливая вместе со слезами все горести, однако в те же пять лет он даже не мог представить, что в момент почти полного обретения всего, о чем мечтал в детстве, окажется на грани потери смысла своей не такой уж длинной неспокойной жизни, который как-то неожиданно, исподволь, но прочно и навсегда сосредоточился в одном хрупком, но сильном белокуром мальчике.

Но полностью отдаться унынию ему не дали. Из кабинета послышался звонкий голос Зили, возмущающейся тем, что ребенку, то есть ей, еще не приготовили постель, а она с ног валится после того, как умаялась, бедняжка, помогая на камбузе, хотя скорее всего просто торчала там в надежде урвать лакомый кусочек.Шахрияр моментально выпрямился, расправив плечи. Несми прав, он ответственен тут за все, за каждого человека, поэтому не время меланхолить. Вот доберутся до Архипелага, и там посмотрим. Все будет зависеть от того, останется ли рядом его Дан. И если нет… этот мир познает гнев…***Кажется, в последний раз он так напивался еще на Архипелаге в увольнительной. Только собутыльниками тогда были Малик с Крашином. Сегодня же напитками банчил друг Несми, тоже, кстати, не блистающий особой трезвостью. А еще проще – оба нажрались в дрова и теперь пытались облегчить душу.- А я с…стою и… это, думаю, в…все, приплыли!- Я гов…ооорю – я вернусь, а он – как хочешь! Представь? Это мне…- Все, абосол… абусал… абысолютно все такое же, тока… тока… о чем я там?- Вот и я говорю! Ниче, говорю, не хочу уже… а…- Наверное, нужно вызя… вззззять паузу, пы… привыкнуть…- Давай еще по одной!- Наливай!- З… за нас!- Ага, и пошшшшли все…- На…***Жутко воняло чем-то кислым, словно он лежал в самом центре помойки, и почему-то его преследовало чувство, что именно там ему самое место. А еще, по ощущениям, содержимое его ложа битком набило высушенный до состояния мумии рот. Прижатые чем-то мягким веки не хотели открываться и обозреть наверняка печальный пейзаж. Но все эти прелести похмельного бытия меркли перед взрывающей мозг головной болью. Казалось, некто жестокий маниакально вскрыл черепную коробку и лакомился его серым веществом, вычерпывая огромной ложкой склизкую дрожащую субстанцию. И, конечно, ни о каком наркозе не шло и речи.- Мммм…хмммм…Мученический стон шел из глубины души. Повторная попытка открыть глаза закончилась сокрушительным провалом, практически и не начавшись. Зато мысли о необходимости немедленного сведения счетов с жизнью атаковали все увереннее, и даже образовалась масса новых вариантов. Осталось только выбрать наиболее быстрый и, что актуальнее, безболезненный способ.- Аххх-хааай…- Вот, попей водички…Теплая мягкая ладонь осторожно пробралась под горящий огнем затылок и слегка приподняла голову. Саднящих обметанных губ коснулось что-то божественно-ледяное, а в рот полился животворный нектар. Нехорошие мысли ощетинились и попытались вытеснить эйфорию, но, устрашенные завоевывающей проебанные позиции адекватностью, устремились на свалку подсознания, где и затаились до следующего раза.- Не торопись, я не заберу, - он уже различал не только смысл слов, но и мягкие нотки, проскальзывающие в ласковом голосе.По подбородку потекли безвозвратно упущенные холодные капли драгоценной влаги, и от острого чувства потери он чуть не расплакался. Однако голос не обманул и освежающий поток не перекрылся. Только почувствовав себя наполненным бурдюком, Богдан приподнял подбородок, показывая, что напился.Притупившаяся было дивными ощущениями боль вновь напомнила о себе так мощно, что он сморщился и застонал.- Эх ты, алкоголик! – на выдохе посетовал добрый голос, и в рот снова что-то полилось, на этот раз менее приятное.- Ммммм… - задергался Богдан, пытаясь отпрянуть и выплюнуть гадость, однако чужие руки, в отличие от голоса, добрыми не были.

Мягко, но настойчиво они прижали подбородок, исключая возможность отплеваться от горькой гадости, поэтому ее пришлось проглотитьи Богдан, не открывая глаз, затаился, злорадно ожидая, когда эта отрава пойдет на выход, прихватив содержимое его желудка.Но, как ни странно, отрава прижилась и никуда не рыпалась, а мучительные спазмы, раскаленным обручем сжимавшие голову, становились все менее болезненными, пока и вовсе не затихли. Выждав контрольные пару минут, Богдан рискнул открыть глаза.Как выяснилось, веки ничего не держало, просто они офигеть как опухли после вчерашнего и на ощупь напоминали подушечки для иголок. Неясные очертания перед глазами постепенно оформлялись в хорошо знакомую спальню. Невысокий потолок, комод с безделушками, ширма в углу, открытое окно с развевающейся легким бризом занавеской. На краю широкой кровати рядом с ним настороженно замерла массивная фигура с… невыразительным смуглым лицом. И сердце неожиданно полоснула резкая боль. Он ожидал увидеть совсем другого человека. Неужели то, что случилось накануне, оказалось всего лишь сном? Страшным, но безумно ярким и таким… таким желанным!- Доброе утро, джанесин!