Часть 5 (1/1)

Как-то так получилось, что я в тот вечер рассказал всё это Турбину – рассказал, ничего не утаивая, как на исповеди. Это и была исповедь – человека, смертельно уставшего от бесконечного хаоса войны, от льющейся крови, от неимоверного напряжения всех душевных и телесных сил.И Алеша мою исповедь принял, выслушав терпеливо и внимательно, и рука егоне переставала сжимать мою,а вторая обнимала за плечи, унимая дрожь, даря тепло.Он, Турбин, сам пройдя через столькие горькие испытания, в полной мере сумел сохранитьспособность сострадать, сумел каким-то непостижимым образом оказаться рядом со мною именно в тот момент, когда я в этом нуждался более всего…А неделю спустя я попал в плен к красным, когда мой маленький отряд возвращался из разведки. Что было дальше, ты знаешь из моего прошлого письма, да и, признаться, не хочется вспоминать мне о тех трех страшных днях, когда мы с штык-юнкером Володинькой Тулиным сидели в застенке, ожидая расстрела, и писали прощальные письма, он – матери, я – тебе…Рано утром Анатолий Рафалов забрал их и уехал в Преображенск, а для нас с Володинькой побежали, как мы думали, последние часы жизни.Эта ночь вымотала нас настолько, что теперь хотелось лишь одного – чтобы все это побыстрее закончилось.Я решил для себя, что просто так не дамся и,когда за мной придут, попытаюсь выхватить у палачей нож. Хоть одного мерзавца, да заколю…Мы не сразу поняли, что происходит, когда сквозь маленькое зарешеченное оконце увидели взметнувшиесянеподалеку, через два дома, языки сильного пламени, а вслед за тем – густой, едкий дым. Пробежало несколько человек, совсем рядом послышались крики: ?Робя, штаб горит!?.В то же времяза дверью нашей темницы послышалась возня, приглушенный короткий хрип и звук падающего тела, а потом громыхнул засов и дверь распахнулась – за нею, боясь поверить своим глазам, я увиделодетого в форму красного офицера Турбина. С шашки его стекала кровь – такая же алая, как и звезда на суконном шлеме. Молча втащив внутрь тело часового (у него было перерезано горло), он быстро поцеловал меня, изумленного, растерянного, готового разрыдаться, в губы и сунул нам с Володинькой по свертку одежды.Каким-то чудом нам, переодетым красноармейцами, удалось проскочить черезвзбудораженное село (штаб продолжал гореть, его никак не могли потушить).Спустя недолгое время, оседлав дожидавшихся нас возле балки лошадей, мы помчались в сторону Севастополя.Я не помню, как мы приехали в город, - примерно на середине пути мне стало плохо, и я, потеряв сознание, едва не вывалился из седла на всем скаку. Оставшуюся дорогу я проделал полулежа на конском крупе впереди Турбина, который придерживал меня, не давая упасть.Все следующие дни я провел в беспамятстве и горячке, и все эти дни Алеша был со мною.Я увидел его первым, когда наконец-то пришел в себя и открыл глаза, силясь вспомнить, где я и что со мной, и дивясь неимоверной тесноте вокруг, - везде лежали и сидели люди, многие раненные.- Мы на ?Херсоне?, Ник. Сегодня второе ноября,вот-вот отплываем.Я стиснул его ладонь:- Помогивстать…Медленно-медленно, как глубокий старик, я, держась за Турбина, доковылял до верхней палубы. Резкий оглушительный гудок – и берег начал удаляться, и всё быстрее уменьшались стены и бастионы Севастополя.

За кормой "Херсона" плыл конь. Плыл долго, не отставая, покахозяин не пристрелил милосердно. Он стоял недалеко от нас, и я видел, как крупно тряслась у него рука, сжимавшая наган. "Ястребок... - шептал он. - Мой Ястребок..."А потом начались бесконечные крымские косогоры, и я смотрел на них, смотрел, чувствуя, как слезы текут по лицу, понимая, что это – последняя частичка России, которую я вижу.Алеша стоял за спиной, прижав меня к себе и обхватив мои плечи обеими руками, и ветер трепал наши отросшие волосы и бросал в лицо ледяные брызги.Вот так оно и было, Оленька, и до сих пор всё это у меняперед глазами, как будто я покинул Крым только вчера.Я дописываю это письмо, а Алеша устроился рядом, положив голову на мои колени. Здесь, в нашей маленькой съемной комнатке в предместье Берлина, я чувствую себя с ним так хорошо и спокойно, как было миллион лет назадв отцовском доме на берегу Орловского озера.Оленька, я знаю, что..."Салазкин вскинул на Кинтеля свои невозможные зеленые глаза и спросил тихонько:- А дальше?- Нету дальше, видишь, лист оборван... - хмуро ответил тот. - Хотел прабабушкин портрет в другую раму переставить, а старую в реставрацию отдать, ну и вот... Между рамой и фотографией оно лежало.Салазкин осторожно взял один из листков, перечитывая выцветшие строчки.- Хорошо, что они спаслись... И что нашли друг друга... - прошептал он.- Угу. Я тоже нашел...