Часть 3 (1/1)
Тем временем удача нам, увы, перестала сопутствовать. С каждым днем мы отступали все дальше и дальше, ожесточенно отбиваясь от наседавшего противника, - усталые, измученные и, что страшнее всего, потерявшие надежду. Ибо становилась она все призрачнее…Началось дезертирство. Бежали солдаты, утратившие уже всякую веру, и, что еще страшнее, офицеры, - те, кто еще вчера сражался бок о бок с нами за Белую правду. Нам было известно, что большевики их не только не карали, но и ставили опять на командирские должности, и они снова шли в бой – уже на стороне Советов, обратив оружие против своих недавних соратников…Тяжело, невыносимо тяжело было сознавать это. Ощущение безысходности, полная апатия – я, словно гигантская марионетка, как-то двигался, что-то говорил, а в голове билась только одна мысль – к чему это всё, к чему, если наша битва проиграна, если Россия потеряна навсегда? Все чаще и чаще я задумывался – не пора ли пустить себе пулю в лоб, последовав примеру многих товарищей, для которых честь была дороже жизни.Нелегко было решиться, но постепенно я все более утверждался в мысли, что это будет наиболее правильным и достойным Белого офицера.Как раз выдались несколько относительно спокойных дней – красные копили силы и временно оставили нас в покое. Вокруг только и было разговоров о приближающейся Второй Конной армии. Сидя в одной из полутемных комнат деревенского дома, где помещался штаб, я с мрачным удовлетворением подумал, что скоро, совсем скоро, может быть даже, уже сегодня, и Буденный, и его Конармия, и вообще большевики перестанут существовать для меня.Я не услышал шагов и потому вздрогнул от звука его голоса:- Даже и не вздумайте, Никита, - негромко произнес Турбин, садясь рядом со мной на соседний стул. – Нет там ничего хорошего, темнота и ужас…- А вы… Откуда вы знаете? – прошептал я потрясенно.- Меня самого вытащили из петли.Он накрыл ладонью мою кисть и сжал, сильно, до боли.- Надо продолжать бороться, надо. Даже если нас заставят уйти из Крыма – борьба не окончится, пока жив хоть один человек, - рука Турбина мягко скользнула по моим волосам и на секунду-другую замерла, а вместе с нею замер и я, впитывая в себя это прикосновение, запоминая его…А потом рука его исчезла. Качнувшись в угол, Турбин взял стоявшую у стены гитару и, устроив ее на коленях, чуть подкрутил колки. Тонкие красивые пальцы тронули струны – и все, я утонул в послушно сложившейся мелодии, в щемящих душу переборах, в его теплом баритоне:- А где-то их кони проносятся яром…Ну что приуныли, мой юный корнет?..Турбин вскинул голову и взглянул мне прямо в глаза – и сердце забилось невпопад, задергалось…Оленька, тебе одной всегда я рассказывал всё без утайки, делился с тобою тем, что тревожило меня – и ты никогда не встречала мои откровения с осуждением или, того хуже, презрением.Помнишь, когда я, рыдая у тебя на плече, впервые признался, что безответно влюблен в мальчика, своего одноклассника? Ты обняла меня, прижала к себе и, заботливо утерев слезы своим маленьким белым платочком, сказала, что я не должен укорять себя ни в чем – природа создала меня таким, а значит, ничего плохого в моей склонности нет и быть не может.