Часть 24 (1/1)

Утро пятницы, отвратительно понурое и зябкое, пробирает до мелкой противной дрожи, словно вода с зонта за шиворот накапала, — под настроение похоронное попадает как по заказу, будто это одна из опций ритуальных услуг. Для Арсения всегда было загадкой, как так получается, что в день похорон погода обязательно ?плачет? по ушедшему — хоть хороший человек был, хоть гнусное хуйло.Арсений не знает, каким был Старый, но наверняка хорошим — это почему-то априори. Руслан ведь в одной команде с плохишами не играет. Он против плохишей, он за ?наших?, он ведь сам хороший. Мягкий, добрый, охренительно умеющий в заботу, когда надо. Его детка Руслан.Логика по-дворовому неоспоримая, и мысль о том, что до недавнего времени Эд был из вражеской команды и заслуживал безусловной ненависти, в голове не приживается; ну и на хуй её. Арсений мысленно усмехается — всех бандитов города собрал.Вообще думать сегодня получается со скрипом; он снова проебал сон, к недельному недосыпу докинув сверху ещё одни сутки; ни свет ни заря приехал к Руслану, чтобы помочь одеться, и они оба, сонные и мрачно молчаливые сперва долго пили кофе на кухне, потом приводили Руслана в порядок, но даже после душа толком не взбодрились.— Ты чё такой убитый с утра? — спрашивает Руслан, пока Арсений застёгивает на нём чёрную рубашку. — Жена Старого и то повеселее там щас небось.Пальцы Арсения соскальзывают с пуговицы, и та больно царапает подушечки; он матерится — чересчур в сердцах.— Эд вчера свои новые документы забрал.— О. И когда он..?Арсений угрюмо дёргает плечом, отмахиваясь, — без понятия.— Скоро.— Блин, хреново, — задумчиво крякает Руслан. — Мне б с ним, по-хорошему, пересечься.— Что? — хмурится Арсений. — Зачем?— Как зачем. Сделать замер писек. Ну, я имею в виду, мы ж должны выяснить, у кого сколько. А то как нам дальше выбирать главу семьи.В любой другой момент Арсений наверняка бы посмеялся над этим идиотским разгоном, но сейчас он не может даже выдавить улыбку.— А я понятия не имею, какое там вообще будет ?дальше?.Руслан тяжело вздыхает и говорит после паузы:— Ладно, чё те сказать, не знаю. Не просри в унынии оставшееся время. Уныние — это грех.У Руслана всегда были проблемы с выражением сочувствия, Арсений в курсе, поэтому даже не обижается — знает, что Руслан на самом деле ему действительно сочувствует, просто словами это сказать не может по-человечески.— Всё, Рус, давай щас не будем об этом. Тут… человек умер.Они замолкают; Руслан, посерьёзнев ещё больше, начинает жевать губы, и Арсений не выдерживает:— Слушай, я никогда не спрашивал тебя почему-то, но... Зачем ты там работаешь?Тот вопросительно хмурится:— В смысле ?зачем??— Ну, в прямом. Ты мог бы заниматься какой угодно работой. Безопасной. Законной…— Мне нравится эта.

— Почему?— Ну, блин, в смысле ?почему?, Арс? Тебе почему нравится в этих твоих бабских штиблетах танцевать?— Они не ?бабские?. Господи, когда ты уже перестанешь говорить это дурацкое слово.— Ой, да бля… — закатывает глаза Руслан. — Так, ты чё щас хочешь услышать, я не пойму? Можно без лирических отступлений? А то умный такой, слушай, собрал вокруг себя тут, блядь, пидорскую ?Коза Ностру?, а мы ещё и виноваты.— Вы не виноваты. Я просто…Арсений нервно теребит лацкан чёрного пиджака — решается сказать наконец то, что грызло его всю неделю.— Я всё думаю, блин… Такой бред, но… Я никак не могу перестать думать о том, что на его месте мог оказаться ты.Он смотрит на Руслана взволнованно, будто ждёт, что тот его сейчас отругает за эту мысль и скажет, что всё глупости.— Да ё-моё, Арсений. Ну не оказался же? Не оказался, — говорит Руслан раздражённо — точно, глупости — но, видимо, тут же решает притормозить и, как может, смягчает тон: — Я вообще этот, знаешь. Как у Лермонтова. Фаталист. Люди вон по-скотски умирают от тромба, пока на толчке сидят, а это вообще никак не связано с их работой, ну, во-об-ще. Ну, я имею в виду, даже продавцы мороженого, Арс! — патетически восклицает он. — Продавцы мороженого и проститутки! Даже люди, которые дарят другим людям счастье, умирают! Так что давай не драматизируй, а? Человек смертен, но иногда он внезапно смертен, понятно?— Я не хочу, чтобы ты был внезапно смертен, — по-детски возражает Арсений.— Да никто не собирается...— В тебя тоже стреляли!Они смотрят друг другу в глаза, и тишина в это мгновение повисает гнетущая, но Руслан, уже собравшийся, судя по заёбанному вздоху, вновь закатить глаза и на этот раз действительно сообщить Арсению, что все его загоны тупорылые, — почему-то вдруг проявляет фантастическое терпение, будто успевает за секунду мысленно прикинуть варианты и понять, что успокоить его сейчас можно только так — не орать в ответ, а погладить по голове и сказать, что всё хорошо.— Я им больше не дамся. Ну, я имею в виду, хорошего понемногу, не? — улыбается он примирительно.Арсений недоверчиво смотрит на него исподлобья, но в конце концов сдаётся: спорить с Русланом — что ссать против ветра, а Арсений по жизни вообще не привык справлять нужду там, где есть ветер.— Взаправду обещаешь? — бубнит он.— Ну, в рамках теории детерминизма. И моего похуизма.— Я так и понял, — усмехается Арсений.Руслан с флегматичным видом наконец подаётся к нему — ну всё, блин, давай уже обниматься — и Арсений устало льнёт навстречу, просунув руки ему под локти и обвив талию, прижимается щекой к плечу, но, заметив ворсинку на пиджаке, тут же отстраняется.— У тебя есть валик?— А?— Ну, Валик-наркоман из пятого подъезда, помнишь? — на серьёзных щах выдаёт Арсений и на охуевший взгляд Руслана поясняет для особо одарённых: — Господи, блин, хуйня для одежды, чтоб ворсинки собрать.— Да тьфу, ё-моё, — плюётся Руслан. — Где-то в прихожей валяется.— Валя-ется. Щас принесу.Арсений находит валик в шкафу с куртками; возвращается на второй этаж и замирает в дверях: Руслан стоит перед гардеробом, сосредоточенно нахмурившись и поджав губы, поправляет сдержанно блестящий дороговизной, аккуратно приталенный чёрный пиджак — сумасшедшая нолановская эстетика — и придирчиво разглядывает себя в зеркале.Красивый.

Арсений, затаив дыхание, оглядывает его с ног до головы, останавливает взгляд на заднице, до упругого скрипа обтянутой тканью брюк, — и, восхищённо прошелестев ?о боже?, не выдерживает: кидает валик на кровать, подходит ближе, не сводя глаз — вижу цель, не вижу препятствий; почти крадётся, будто к добыче, — и хватает со спины, смачно мнёт пятернёй, сразу тянется к уху, чтобы по-тигриному мягко выдохнуть:— Ар-р-р…— Сений. Опять двадцать пять, — бухтит Руслан для виду. — У тебя уже прям какая-то подозрительная фиксация на моей мадам сижу.— ?Мадам сижу?? — прыскает тот, поморщившись. — Чё ещё за эвфемизм? У всех ?срака?, а у тебя, значит, мадам?— Она такая. Серьёзно, Арс, хорош её постоянно фиксировать, ты чё-то как-то, блин, больно фиксируешь, ну, помягче там с ней можно, нет?— Вот так? — Арсений ослабляет хватку и гладит теперь медленно и тягуче, а затем скользит ладонями к паху и сам прижимается сзади.— Бля, детка…Руслан выдыхает громче и наклоняет голову, подставляя ухо, чтобы Арсений продолжил целовать его там. Глаза прикрыты — Арсению видно в зеркале — и внизу от этого зрелища всё обдаёт жаром.— Ты такой красивый, — шепчет он, кусая его за мочку и еле-еле потираясь ширинкой о ягодицы.— Только не трахай меня сейчас, я ранен.— В этих охуительных брюках, — настаивает Арсений, перейдя поцелуями к шее и кайфуя с покалывающей под губами аккуратно подстриженной кромки волос на затылке. — В этой чёрной рубашке...— Похоронной, — вставляет Руслан.— …красивый возмутительно.Арсений обнимает его поперёк груди, забирается под лацкан пиджака, чтобы через рубашку нащупать сосок; смотрит в зеркало Руслану через плечо, наблюдая за своими белыми на контрасте руками, скользящими по чёрной ткани смокинга — сверху, по торсу, и снизу, между ног.

— Бля, Арс, ты чё делаешь, — заплетающимся языком бормочет Руслан, потираясь о его руку и тут же подаваясь бёдрами назад, чтобы вжаться в ширинку, — мне выезжать пора. Там человек умер!— Ну так ему уже не помочь.Руслан не то ржёт, не то заёбанно стонет, и Арсений фыркает, как нашкодивший кошак, а затем, угомонившись наконец, разворачивает Руслана к себе лицом, поправляет и без того ровно приглаженный воротник и пытается стряхнуть с пиджака невидимые пылинки, портящие идеальность.— Капец какая странная у тебя манера со стрессом справляться, конечно.— Ничего не странная, физиологически и биохимически обоснованная. Чтоб спродуцировать гормоны счастья. Тут одно из двух — либо шоколад, либо секс. А поскольку я танцовщик и шоумен, — с чувством собственного достоинства упоминает Арсений, — шоколада мне много нельзя, ну и, соответственно...— Мацать меня за зад — вынужденная мера, ясно, — заканчивает за него Руслан.— Сам понимаешь, вопрос жизни и смерти. Быть или не быть.— Жить или не жить, плыть или не плыть, пить или не пить.— Дать или не дать.— Бля, Арсе-ений. Не заебёшь, так зацелуешь.— Вот это всегда пожалуйста. Вот это с удовольствием, — отвечает тот — и действительно тянется к нему, чтобы зацеловать.Руслан, обычно не сильно жалующий все эти утомительные нежности, на этот раз свои бородатые щёки подставляет сам.— С фортожопым поговори.— Поговорю. Но ты же знаешь, — вкрадчиво тянет Арсений, — что из нас троих самый большой член у меня?*Когда наступают выходные, Эд в очередной раз очухивается в ахуе — ещё одна неделя позади. Ему до сих пор не верится, что несколько недель назад — он уже, по-честному, забыл сколько — его реальность была совсем другая, грязная, пустая, отвратительная — и сам он себе был отвратителен; а потом всё так резко изменилось, будто в одну секунду, перевернулось, как в ?Гарри Поттере? — вж-жух — и ты больше не отшибленный, убогий пиздюк, — ты волшебник, Гарри. Кому-то нужный и кого-то любящий тоже — всей, непонятно откуда взявшейся душой.За эти несколько недель Эд уже привык просыпаться пораньше, чтобы побыть с Арсением лишние пять минут, пока тот не убежал на работу, понежиться в кровати, целуя его, сонного и мягкого, так, словно им некуда торопиться. Вчера Арсений умотал рано — к Руслану, но сегодня обещал остаться с утра подольше: на выходных они запланировали кучу совместных дел, а суббота только началась. Пока он пропадает в ванной, Эд торчит на кухне: натянув пониже капюшон своего нового чёрно-белого кигуруми в виде не то котёнка, не то бульдога — внезапный семейный подарок от Иры с Антоном, — допивает уже подостывший кофе и залипает в окно: там, вдалеке, на фоне аквамаринового неба виднеются красно-белые трубы, и валит из них курящийся, кудрявый дым — густой и плотный, сиреневый от странно преломляющихся лучей зимнего солнца, как будто это не районная ТЭЦ дымит, а какая-то сказочная фабрика ППК — по производству Принцесс Пупырчатого Королевства.— Всё готово! — торжественно объявляет Арсений, появившись на пороге.Эд оборачивается и видит его — в тонкой белой кофте с капюшоном, улыбающегося и бодрого, по-субботнему домашнего и выспавшегося наконец. Красивого, как всегда, — что аж щемит в груди.— Шо, достал ножи?Арсений подходит к нему и, скользнув руками под кошачье-бульдожий капюшон, запускает пальцы в волосы.— Не передумал? Может, оставим до весны? А то зима, холода.— Весна стартует завтра. Буквально. Хоть при параде к подшлёпанному поеду, тупо как Бритни Спирс.Вчера ночью, вернувшись с работы, Арсений объявил, что подшлёпанный зачем-то жаждет встречи. Эд даже не удивился — подсознательно, наверное, сам этого ждал, так что согласился без особых колебаний.Им же надо перетереть. Что-нибудь обязательно надо.— Просто они такие мягкие, — с сожалением говорит Арсений, продолжая гладить его по макушке и перебирать волосы, — так приятно.— Фу, бля, не могу уже с этим килограммом шкуры ходить, тупо какая-то выдра на башке. Ну, понял, уже холодная.

Арсений не успевает возразить: в этот момент к ним врывается Антон.— Арс, Арс! Знаешь, как танцовщики называют трясогузку?— И как же, милый?— Тверкогузка! — заявляет Антон и тут же уматывает обратно, оставляя Арсения и Эда наедине с этой информацией.Те переглядываются и через секунду прыскают; Эд сгибается пополам, хохотнув своим высоким смехом, несколько раз повторяет ?тупо тверкогузка?, и Арсений ржёт теперь уже с этого ему в плечо. На днях Антон точно так же ворвался в их спальню со словами: ?Арс, Арс, знаешь, какая у танцовщиков любимая песня Агутина? Хип-хоп-хэй-лала-лэй?.— Сразу видно, батин малой, — говорит Эд. — Яблоня от яблока недалеко падает.?Батя? самодовольно хекает, без спроса забирает у Эда из рук кружку в виде шлема Дарта Вейдера и делает глоток. Эд наблюдает за ним умилённо, только через секунду ловя себя на том, что у него сейчас, наверное, совсем идиотское выражение лица, — он всегда зависает, когда смотрит на Арсения, но сегодня почему-то особенно сильно: просто мозг вырубается, и внутри вдруг становится так невыносимо хорошо, что аж щиплет в носу.— Стричься го, — говорит Арсений, глядя на него с таким же нежным любопытством: заподозрил, что ли, чего?Эд не удерживается — коротко прижимается к его губам, теперь с кофейным вкусом.— Го.*— А не будет, как в этой… Скажи мне, и я скажу, — силится вспомнить Эд, сидя в ванной на табуретке перед Арсением, мельтешащим туда-сюда с машинкой для стрижки волос. — Как в ?Жизнь прекрасна?! Ну, понял, он там эту вжик-вжик у кента одолжил, а кент этой тачкой яйки брил.Арсений одаривает его убийственным взглядом.— Этой машинкой Дана себе виски выбривает. Будь спокоен, ничьими яйками тут и не пахло. Во всех смыслах.— А шо если нам тут полоску выбрить? — Эд тычет пальцем в висок.— Типа ?не беременна??Они смотрят друг на друга в зеркало и ржут.— Щас мне бы для начала просто ровно сбрить всё остальное, а то будешь весь в таких полосках ходить.— А ты когда-нибудь брил людей?— М-м… — загадочно поджимает губы Арсений. — Отбривал — да, было дело. А вот чтоб прям брил…— Понятно. Ну, хули теряться, если шо, буду всем говорить, шо у меня лишай.— Лишай, потому что я лишаю тебя нормальной причёски?Эд ржёт; вот это он называет уровнем доверия.Арсений приступает к работе, и на пол летят чёрные прядки волос — охуеть как сильно Эд успел обрасти за месяц, и от предвкушения, что через пятнадцать минут всего этого неподъёмного груза больше не будет, на душе становится совсем радостно. Он сидит, кривляясь в зеркало и шкодливо поглядывая на Арсения: тот, сосредоточенно насупившись, как грозный профессионал, крутит-вертит его голову, сам крутится вокруг, с придирчивостью перфекциониста выбривая каждую волосинку, и от этого Эду ещё смешнее, и в груди так щекотно и хорошо, и Арсений такой красивый в этой белой кофте, что в какой-то момент Эд залипает, уже больше не дурачась, но лыбиться так же по-дурацки не перестаёт.— Щас-щас-щас, почти всё, — бормочет Арсений, от усердия высунув кончик языка. — Щас-щас.Он откладывает машинку, встаёт перед Эдом, начинает стряхивать с его ушей волосинки, и в эту секунду Эд почти задыхается — глядит на него, суетящегося, очаровательного, как всегда, но сейчас — почему-то особенно, и внезапно чувствует столько любви, что не высказать её просто невозможно.— Арс.— Ау?Он ловит Арсения за руку и произносит вдруг так легко, как будто это самое правильное, что он когда-либо говорил за всю жизнь:— Я тебя люблю.Арсений открывает рот, смотрит на Эда сверху вниз широко распахнутыми глазами, не дышит, кажется, даже. А потом вдруг начинает смеяться и, обхватив ладонями его щёки, заглядывает ему в глаза неверяще-счастливо.— Блин, Эд. Блин...Он снова смеётся, и его глаза блестят — то ли от счастья, то ли от слёз, то ли от всего сразу.

— А я тебя. Люблю. Блин, очень.Он наклоняется к Эду, прижимается к его губам крепко-крепко, и Эд даже отвечает не сразу — не верит, что всё это происходит на самом деле. Но потом — верит и, не переставая по-идиотски счастливо улыбаться, целует в ответ, и сейчас бы зацеловать его сумасшедше куда попало, но тем бережнее Эд притягивает его к себе — потому что хочется сжать изо всех сил и обнять так, что будет не вздохнуть.Арсений отстраняется на какие-то сантиметры, перебирает-гладит ладонями его ёжик на голове и, выдохнув с облегчением, будто груз с души наконец свалился, улыбается со своими озорными ямочками на щеках. Эд смотрит на него снизу вверх, радостный до щекочущего чувства, и его почти колотит от волнения и счастья, и столько хочется сказать ещё, и взять Арсения за ладони, приложить к грудине, душу ему наизнанку вывернуть — на, чувствуй. Всё, что творится там сейчас.— Так... Так. Дай мне закончить. — Арсений отлепляется от него, но сам же снова прижимается к его губам и коротко-крепко целует несколько раз.Эд не хочет его отпускать, но им обоим продышаться надо; осознание произошедшего подкатывает к сердцу волнами — одна горячее другой. А ещё распирает на ржач, как после чего-то очень волнительного, но наконец случившегося, и Эд вдыхает глубоко, но улыбаться не перестаёт ни на секунду, пока Арсений шаманит над ним, смахивая отстриженные волосинки и задевая холодными пальцами его горящие уши, — тоже разволновался.

— Всё, — говорит он в конце концов, а затем, встав у Эда за спиной, смотрит в зеркало и сам придирчиво разглядывает татуированную черепушку, забавно склонив голову вбок, словно так лучше видно.— Бля, наконец-то скинул эту шубу, — Эд шершаво елозит ладонью по темечку, — тупо ящерица в линьку, шо за кайф.Арсений тоже ведёт пальцами по бритому затылку и переплетает их с пальцами Эда.— Ты не ящерка, ты тигр.— Двадцать четыре на семь — тигр!— У него под шерстью кожа тоже полосатая.— Тигр! — продолжает издеваться над песней Эд. — А у меня мастюхи?— А у тебя мастюхи.Они смотрят друг на друга в зеркало и снова смеются — счастливо, смущённо, Арсений почти сразу отводит глаза и улыбается ещё шире, даже покраснев немного, — Эд вообще редко видит, как он краснеет от смущения, поэтому сейчас эта бесценная минута отпечатывается в памяти, как впаянная, и Эд уже знает, что после будет воровато перебирать её снова и снова, как диафильм. Когда-то ему рассказывали, что, прокручивая в голове воспоминания, человек раз за разом всё больше обесцвечивает их, отдаляя от оригинала и превращая в воспоминания воспоминаний. Но это воспоминание, эта картинка — со смеющимся, от смущения опустившим глаза Арсением — Эд даже не сомневается — останется у него в памяти такой навсегда.— Давай воду экономить.Арсений фыркает:— Давай.Они решают набрать ванну; экономия сомнительная, но предлог — что надо. Сперва моют Эду голову, чтобы не сидеть в колючках, потом Арсений даёт ему на выбор сто один вид пены для ванн и цокает языком, когда Эд-привереда отбраковывает всё, кроме какого-то сливочного пломбира, который Арсению не сильно по душе из-за приторности — сам больше любит что-то свежее-цитрусовое, но Эду уступает, и они наконец забираются в горячую пенную воду, кое-как пытаясь улечься друг напротив друга и уместить свои длиннющие ноги.Арсений без потерь не обходится — нечаянно саданувшись коленкой о стенку ванны, завывает:— Уй-й-й!— Бля, кот, ты шо, — поморщившись, шипит Эд, как будто ударился сам. — Дай поцёмкаю.Он целует его в ушибленное место, а потом лепит туда пенную пирамидку в качестве компресса, и довольный Арсений, наблюдая за его заботливыми смешными действиями, откидывается назад и сползает в воду.— У нас в гетто малых мыли по очереди при всех, — вспоминает вдруг Эд. — Там вместо ванны какой-то огромный ящик был деревянный, короче, понял, как в бане. Высоченный тупо, стоял вверх дном. И тебя ставили перед всеми на эту деревянную хуету, шоб, блин, по ходу тупо из космоса было видно весь твой срам. И воспиталка типа мылила и тёрла, как наждаком, как будто пыталась тебя на хуй схуярить с лица земли. А потом из ковшика водичкой поливала.— Господи, что за пиздец, прям при всех? Это же нарушение личных границ. Это же, это же… — Арсений почти захлёбывается от негодования, — может стать для ребенка травмирующим событием.— А, да похуй. Таким, как мы, уже поебать вообще. Одним больше, одним меньше. А мне, понял, короче, очень нравилась одна дивчина, и я увидел, ну, её все эти самые дела. Тупо картина Маслоу: эта малая, короче, стоит телешом, на меня зырит, я — на её вареник. Искра, буря, безумие.— Безумие — это точно.— Вот такой прикол, — подытоживает Эд, сдувая на Арсения пену с ладони. — Бля, знаешь, короче, шо подумал?— Шо, кис?— Я до тебя ваще не знал, что умею так до хуя базарить.

Много чего не знал, по-честному, и ловить себя на этом каждый раз — тот ещё ахуй.Арсений издаёт умилённый мурлык и говорит искренне:

— Я так люблю тебя слушать. Знаешь, вот когда прям всё интересно. Какая у тебя жизнь, как ты о ней рассказываешь, какие слова подбираешь. На что обращаешь внимание, о чём думаешь. Ты кажешься мне… Блин, не знаю, как объяснить. Удивительным.— Я?— Угу.— Это, ну, короче... взаимно, — смущённо фыркает Эд.И, возможно, впервые в жизни думает о том, что ему нравится быть для кого-то удивительным. И удивляться кем-то в ответ.Они замолкают, задержав друг на друге долгий взгляд. Арсений лежит, откинувшись головой на бортик ванны, смотрит из-под полуопущенных ресниц, расслабленный, разрумяненный от пара, мокрый и притягательный. Эд неторопливо рассматривает его, облизывая губы, пялится на его блестящую от влаги грудь, на соски, которых едва касается кромка воды, и Арсений под этим масляным взглядом как будто распаляется ещё сильнее: дышать начинает чаще, съезжает пониже, чтобы удобнее было дотянуться до Эда, и, приоткрыв рот, медленно ведёт ступнёй по его бедру вверх.— М-м, шо це таке??Шо? — Арсений не отвечает, только улыбается заговорщически и продолжает проказничать — гладит-дразнит, едва касаясь кончиками пальцев и разгоняя по коже мурашки, а потом плавно скользит на внутреннюю сторону бедра — и дальше, выше. Эд разводит ноги, не отрывая от Арсения взгляд, — давай, смелее, я хочу; тоже немного сползает, почти уже готовый, что Арсений вот-вот коснётся его там, но тот в последний момент мажет мимо и, лукаво улыбаясь, ведёт по впадинке пресса к солнечному сплетению. Пена с его стопы щекотно стекает Эду по груди, пальцы касаются соска; Эд выдыхает, перехватывает маняще-голую щиколотку, отводит от себя — чтобы подтянуться к Арсению наконец. Тот в одно движение подаётся навстречу сам, и они, мокрые и разгорячённые, льнут друг к другу, целуются сразу тягуче-глубоко и многообещающе.— Надо было засечь, — бормочет Эд ему в губы, — на сколько нас хватит тупо спокойно посидеть почиллить, да?— Я всё ещё отлично чиллю сейчас, — улыбается Арсений.Он забирается к Эду на колени, обхватывает ногами, такой гибкий в его руках; Эд ведёт ладонями по его пояснице, заставляя прогнуться, и присасывается к изгибу шеи — да, чиллят они, определённо, что надо.— Мне нравится, когда ты целуешь так, — шепчет Арсений.Эд удовлетворённо урчит — взял на заметку; ведёт губами широко, прихватывает кожу, тычется носом за ухо, и Арсений от всего этого задыхается — запрокинув голову, подставляется под ласки и гладит-гладит Эда по его обновлённому, приятно-колючему ёжику на голове.В низу живота сладко теплеет волнами; Эд трётся об Арсения, проезжаясь прямо по ложбинке между ягодиц. Арсений двигает бёдрами, подстраиваясь под ритм, сперва еле-еле, потом уже совсем откровенно — сам притирается, елозит по его паху, на каждом движении тыкаясь головкой своего члена ему в живот.Эд не выдерживает — опускает руку на его член и обхватывает пальцами плотно. Почти не двигает вверх-вниз, больше массирует — смазка из воды такая себе, и ласкать его рукой вряд ли будет прикольно, но Эд точно знает другой, действительно прикольный способ. Арсений словно читает его мысли:— Жарко, — вздыхает он, томно опустив ресницы.— Сядь на бортик, остудись.

Дважды просить не нужно: он сползает с коленей Эда и, пересев на бортик, смотрит потемневшим, выжидающим взглядом, дышит через приоткрытый рот, чуть разводит ноги — хочешь? Эд оглядывает его снизу вверх, как загипнотизированный, словно это самое красивое, что он видел в жизни, и его хватает только на то, чтобы прохрипеть:— Ебать, Арс…Он подтягивается к нему, берётся руками за колени, чтобы развести в стороны и прильнуть ещё ближе: губами — к тонкой белой коже на внутренней стороне бедра, языком — по сгибу возле самого паха. Широко ведёт ладонями вверх до тазовых косточек, намеренно близко огибая член, и слушает, как у Арсения сбивается дыхание, — от его чувствительности всегда сносит крышу.Арсений не выдерживает первый: кладёт ладонь Эду на затылок, даже не тянет на себя, нет, — просто заставляет поднять голову и смотрит в глаза одновременно взволнованно и жадно, и этого выжидающе-нетерпеливого взгляда достаточно, чтобы перестать наконец мучить и его, и себя: Эд размыкает губы, наклонившись, мягко прихватывает головку, тут же обжигает языком — и слышит сверху тихий, измученный стон.Он поднимает взгляд на Арсения и сам едва не задыхается от картинки: тот сидит, уперевшись руками в бортик и сжав свои очаровательные, покрытые родинками плечи, — мокрый, разомлевший, раскрасневшийся от пара и возбуждения. Он дышит тяжело, хватает ртом воздух, зажмурившись и запрокинув голову, так что видно открытую, длинную шею и влажно блестящую ямку между ключиц. Его грудь вздымается от частых, неровных вдохов; мышцы пресса напрягаются на каждом выдохе, и это так манит, что Эд не может удержаться — отвлекается, чтобы широко провести языком по мокрой дорожке волос от паха до пупка, вылизать серёжку, подразнить самым кончиком, пока Арсений не начинает просяще тереться влажной головкой о его подбородок.— Кис…— Всё-всё, я понял, — фыркает Эд ему в живот прохладным воздухом.А затем насаживается ртом снова; выпускает; капает на самую щёлку слюной, чтобы сделать ещё приятнее; приникает опять, туго обхватив губами, и сосёт, вслушиваясь в тихие вздохи сверху. Арсений гладит его по лицу, смотрит поплывшим взглядом, не отрываясь, — Эд поглядывает на него, когда ласкает языком снизу, и у самого уже сил нет дразнить — хочется больше, хочется почувствовать эту охуенную заполненность во рту, и, плотно сомкнув губы на головке, он берёт глубже, до самого горла.Арсений выгибается весь, хватает его за затылок, притягивая ещё ближе и не позволяя отстраниться.— Да!.. Да... Ещё чуть-чуть, да, вот так... О боже, Эд…Воздуха не хватает, глаза рефлекторно обжигает слезами, но Эд мычит сам, едва не скатываясь в бессознанку от того, как ему охуенно чувствовать Арсения вот так — глубоко, горячо, туго; чувствовать, как крепко Арсений держит его, как он дрожит под его губами, какой он горячий и охуенно солёный; чувствовать, как ему голову срывает ещё больше с каждой секундой, пока Эд сжимает его горлом.

Он отрывается, смаргивает слёзы, трётся об Арсения лицом, куда попадёт, и тот, пытаясь отдышаться, почти в бреду бормочет:— Ты такой охуенный… Ты такой охуенный...Эд облизывается, пряча самодовольную лыбу, но отдыхать ему дальше не даёт: вновь лижет, обхватывает губами, дразня щёлку языком, и теперь ускоряется — сосёт головку быстрее и скользко дрочит снизу, выпуская член в кулак. Арсений выдыхает стонами, запрокинув голову и вцепившись в Эда так сильно, что даже не отдаёт себе отчёт; почти извивается под его ртом и через полминуты нарастающего темпа дёргается:— Стой-стой-стой, — частит он, хлопая Эда по плечу, — погоди, я так кончу… Уф-ф…— А шо, ты не собирался?— Хочу с тобой.

Он осторожно высвобождается из рук Эда, поднимается на ноги, а затем достаёт с полки бутылёк со смазкой и, выдавив на ладонь, шепчет:— Иди ко мне.Эд встаёт тоже, льнёт к нему, целует мокрыми губами — и тут же выдыхает, почувствовав, как Арсений обхватывает скользкой рукой его член:— О боже, бля, да…Арсений усмехается ему в губы, прикусывает нижнюю и мягко тянет, поглядывая из-под ресниц. Эд опускает ладонь вниз и накрывает его руку, заставляя сжать пальцы крепче, — давай смелее; показывает, как ему нравится, как сделать ещё лучше; трогает Арсения тоже, и они медленно ласкают друг друга, целуются, сладко сталкиваясь языками и распаляясь всё больше и больше, пока Арсений вдруг не разворачивается спиной и, уперевшись руками в стену, не бросает выжидающий взгляд через плечо.— Ебать, Арс…Эд оглядывает его жадно; ведёт ладонями по изгибу поясницы, оглаживает бёдра, мнёт рукой нежную кожу — и шлёпает, заставляя Арсения охнуть от неожиданности и сразу же подставиться навстречу — ещё.— Ты пиздец. Пиздец, бля, Арс, — бормочет Эд, даже не соображая уже, что говорит; просто от вида Арсения, такого раскрытого перед ним, крыша съезжает окончательно.— Ты можешь… — выдыхает Арсений, заглядывая через плечо, — потереться об меня? Пожалуйста.Эд притягивает его к себе за бёдра и, прижавшись членом к ложбинке между ягодиц, кусает Арсения за ухо. Тот скулит, подставляется под укусы, сам двигает бёдрами, пытаясь потереться об Эда, как будто ждёт, что он вот-вот войдёт в него. Эд смотрит вниз, сплёвывает, трётся медленно и скользко, размазывая слюну; тяжело шлёпает членом об ложбинку, проезжается головкой прямо по входу, и Арсений от этого стонет в голос и измученно елозит — просит больше.— Блядь, я так хочу тебя… — заплетающимся языком шепчет он.— Погодь, у меня презик есть в кармане. — Эд уже почти хватается за шторку, чтобы вылезти из ванны к разбросанным по полу вещам, но Арсений его останавливает, не позволяя отстраниться.— Давай сегодня... по лайту? Просто… подвигайся так ещё чуть-чуть… Так хорошо…Эд снова двигает бёдрами, прижимаясь членом, сверху туго придавливает большим пальцем, чтобы — ближе, плотнее, и Арсений облегчённо стонет, подаваясь назад, а затем трогает себя внизу и дрочит, медленно водя кулаком по всей длине. Нестерпимо хочется войти, почувствовать, какой он тугой и горячий, услышать, как он стонет, когда Эд внутри, увидеть, как горят его щёки и уши — совсем по-особому, не как от всего остального.— Бля, у меня щас крышак расплавится на хуй, Арс, — хрипит он ему на ухо, двигаясь резче, до мокрых шлепков, а потом подхватывает Арсения ладонью под подбородок и тянет на себя, несильно сжимая шею.Арсений всхлипывает, открывает рот, беззвучно хватая воздух, прогибается в пояснице и, запрокинув голову, дрочит себе ещё быстрее — ему так хорошо, что у Эда от этого зрелища всё плывёт перед глазами. Он кусает его за мочку и дышит в самое ухо:— Пиздец как хочу тебя вылизать.Арсений, кажется, даже не успевает осознать его слова — только шумно выдыхает и, обернувшись, пьяно смотрит, как Эд опускается на колени.— Фа-ак, — удовлетворённо тянет Эд, разведя его ягодицы в стороны, — Арс, это пиздец…Он сплевывает, заставляя его всхлипнуть, растирает слюну большим пальцем и почти сразу приникает языком. Арсений стонет выше, и этого достаточно, чтобы у Эда слетели тормоза: он вылизывает его, чередуя с пальцами и подстраиваясь под ритм, в котором Арсений дрочит себе; кусает его за ягодицы, оставляя следы и засосы, широко лижет ложбинку, снова и снова дразнит самым кончиком языка, толкается внутрь, трахает мелкими, частыми движениями. Вокруг всё мокрое, слюна стекает по подбородку, и это так кайфово, что Эд забывается окончательно и едва успевает уловить, когда Арсений еле внятно стонет:— Эд… Эд, я сейчас кончу… Блядь, я сейчас…

Эд чувствует, как Арсения прошибает дрожью снизу вверх: он дёргается несколько раз, вскрикивая короткими стонами, и Эд ловит каждый — чувствует в руках, на губах, на языке.— О боже…

Арсений с усталым выдохом упирается лбом в прохладный кафель, разворачивается и едва не сползает по стене, вымотанный, весь мокрый и раскрасневшийся, с блаженной полуулыбкой и еле приоткрытыми глазами; даже дыхание толком не переводит — сразу тянется к Эду, чтобы сделать хорошо в ответ, но Эд его останавливает:— Потом. Давай щас про тебя.У него самого губы горят, после всего наверняка пунцовые, щёки горят тоже, и Арсений, кажется, любуется этим, смотрит на него с таким необъятным трепетом, что глаза блестят; разглядывает, как зачарованный, и, обхватив его лицо ладонями, выдыхает:— Господи, Эд, какой же ты красивый. Какой же ты...Раньше кому угодно Эд бы на такое лишь фыркнул ?да ты шо, гонишь??, но сейчас, когда Арсений смотрит на него так завороженно и нежно, блин, да, он верит — может, и правда красивый?— Обожаю твои губы. Обожаю твой нос. Обожаю твои глаза, — шепчет тот, зацеловывая Эда после каждый фразы. — Обожаю твои уши очень сильно. Обожаю твои плечи. Татуировки. Твой живот, твои пальцы, твою шею. Твои охуенные ноги. Обожаю всего тебя, Эд. Ты очень красивый.— Ты красивый, — одними губами бормочет Эд в ответ; коротко, потому что на большее не хватает — просто словами не получится описать всё равно.Они обнимаются и замирают так надолго, пока Арсений, вдруг судорожно выдохнув, не прислоняется лбом к его лбу.— Я так хочу быть с тобой. Блин, знал бы ты, как же я хочу быть с тобой, это какой-то пиздец. И как же я боюсь тебя потерять.

— Ты не боись. Я ж не берега, шоб меня терять.Арсений усмехается, но почти сразу вновь хмурит брови обеспокоенно и, не поднимая взгляд, тихо произносит:— У меня... блин, столько вопросов в голове, и я боюсь задавать их даже самому себе. Как это будет, когда ты уедешь? А если будет тяжело? А если будет так тяжело, что мы не справимся? А если одному из нас будет тяжелее, надолго ли... всё?Он выглядит таким несчастным и загнанным в тупик, словно все эти проблемы смертельны и нет никакого решения. Эд стряхивает воду с мокрых пальцев и гладит его морщинку между бровей — так Арсений часто делает ему сам.— Как по кайфу. Мы это, ну, не предугадаем. Ты боишься, шо это может быть не навечно? Ну так оно и где угодно может быть не навечно, хоть я там буду, хоть тут. Разберёмся по дороге, на хуя заранее кипишевать. Это неопционально.— ?Нерационально?? — переспрашивает Арсений, а потом всё-таки не сдерживает усталую улыбку.Эд лыбится тоже, рассматривает его красивые ямочки на щеках и лезет, чтобы поцеловать левую, там родинки рядом — заодно и их.— Мы, конечно, в тот ещё блудняк впираемся, — говорит и снова целует, — это известно. Но а шо поделать, если, ну...Он заглядывает в его голубые, ясные-ясные глаза и чувствует столько нежности, что она захлёстывает его огромной горячей волной — сил нет держать в себе.— Если я люблю тебя. И любить буду в любой ебучей точке на Земле.