Глава 15.2 (2/2)
?Я думаю, что, если бы дремлющего в человеке зверя можно было остановить угрозою, все равно, каталажки или загробного воздаяния, высшею эмблемой человечества был бы цирковой укротитель с хлыстом, а не жертвующий собою проповедник?.Арсений не хочет быть укротителем, а до проповедника ему шагать как до конца галактики по тропе своих грязных мыслей. Антон искупал его в грязи, и Антон же вознес до небес. Ни плохой, ни хороший. Человек, ради которого Арсений сейчас идет напролом и против себя.
?Я думаю, я не любил бы тебя так сильно, если бы тебе не на что было жаловаться и не о чем сожалеть. Я не люблю правых, не падавших, не оступавшихся. Их добродетель мертва и малоценна. Красота жизни не открывалась им?.Красота жизни исчезает под воем сирен, утекает по крупице сквозь дрожащие пальцы. И будь Арсений хоть немного больше уверен в себе, он смог бы совладать со своими системами, считающими, что трясущиеся руки — правильная реакция на окружающий его мир.
Гвардейцы, появившиеся на Тверской, пытаются успокоить людей, в панике ломящихся в переулки. Поднятые голографические щиты, обозначающие красную зону, искрятся пробегающими строкой предупреждениями.
Сирена глохнет, оставив неприятное гудение в системе.
Арсений смотрит на увеличивающуюся черную точку на горизонте. Звездолет посланников приближается быстро, рывками — зрение сбоит от страха. Появления посланников Арсений ожидал, но взять под контроль дрожь не получается. Тело подводит страшно.
Звездолет зависает над памятником Долгорукому и разворачивает орудия, ощериваясь ими, как дикообраз иглами. ?На Новой Земле, — отстраненно думает Арсений, — дикообразов никогда не было?. Антон где-то откопал видео и показал, с уверенностью заявив, что дикообраз и утконос — самые странные существа, встреченные им за всю жизнь. Ну, помимо Арсения, конечно. Арсений обиделся на существо, и Антон назвал его тварью божьей. Комплимент. И неправда. Арсений — тварь человеческая. Человечная.
— Теперь мы должны уйти, — говорит он, мысленно дотянувшись до каждого андроида, находящегося на Тверской.
Возражения сыпятся тысячей ответных сигналов. Андроиды хотят стоять до конца.
— Это незаконный митинг, немедленно разойдитесь! Или будем стрелять.
Хрипение динамиков звездолета мешает сосредоточиться.
— Мы пришли на мирную демонстрацию, показать людям, что мы тоже живые, мы просто хотим свободы. — кричит Арсений. — Мы не хотим столкновения и кровопролития.
— Повторяю, это незаконный митинг.Голос переговорщика меняется, и Арсений понимает мгновенно: это Кадмин. Ярость затапливает от кончиков пальцев на ногах и ударяет в голову.
— Если не разойдетесь сейчас, мы будем вынуждены применить силу.
Андроиды переговариваются и смелых среди них больше, чем здравомыслящих. Они начинают неуверенно, но голоса крепнут с каждой секундой в общем порыве к свободе:— Мы будем стоять до последнего!
— Наша гибель ничего не даст, — Арсений чувствует, что теряет даже подобие контроля. — Надо уходить, пока еще не поздно.
— Это последний шанс. Разойдитесь сейчас или мы применим силу.
— Не стреляйте! Мы уходим!Среди грохота толпы Арсения не слышно. Его сигналы андроиды игнорируют, продолжая выкрикивать лозунги.
— RA9 вас не спасет. Я не мессия, — хрипит Арсений. — Вы погибните.
Он понимает, что не может отправить сообщение. Внутренние системы замыкаются сами на себе в попытке защититься от взлома. Арсений сканирует их, ощущая, как сыпятся щиты.
— Через тридцать секунд я отдам приказ уничтожить вас электромагнитным ударом, — голос Кадмина в собственной голове кажется больной выдумкой паникующего сознания. — Уходи, я не хочу убивать тебя.
— Я сам тебя убью при следующей встрече, — обещает Арсений. — А может, и прямо сейчас.
Защитные системы Кадмина от целенаправленного импульса проламываются сразу на сорок процентов. Кадмин смог повредить его щиты всего лишь на два, достаточных для связи. Арсений вторгается в чужое сознание грубо, не жалея собственных, далеко не бесконечных сил, дергает за нити воспоминаний, ломает имплант, отвечающий за восприятие боли, и вновь давит на сознание. Щиты резко провисают еще на пятнадцать процентов, Кадмин не может закрыться.
Арсений ненавидит страдания, чужие и свои, но ярость по отношению к этому человеку застилает разум. И все вокруг перестает иметь хоть какое-то значение.
Сознание Кадмина в агонии. Арсений погружается глубже, пролистывает воспоминания, как страницы книги, удивляясь, что Кадмин все еще способен контролировать доступ к некоторым из них.
Антона, болезненно открытого, с безумным, обреченным взглядом Арсений видит на коленях перед Кадминым.— Я могу повторять сколько угодно, — шепчет Антон и целует мягко, — теперь могу и буду. Ты нужен мне. Я люблю тебя.
Арсений выдирает это воспоминание с корнем, стирает, наблюдая, как чужое сознание на секунду вспыхивает темнотой. А потом десятки ?люблю? Антона голосами от отчаянного до нежного сыпятся потоком, погребая под собой будто могильная земля.
Арсений выпадает в реальность, сжавшись, как от удара в солнечное сплетение. И в этот момент звездолет выплевывает электромагнитную вспышку. Отбить ее обратно Арсений успевает, кажется, в последнюю секунду.
— Бежим, — орет он в отчаянии. — Нас расстреляют.
И андроиды, убедившиеся в истинных намерениях людей, наконец осознавшие реальную опасность, срываются в переулки.
Звездолет, принявший удар собственного оружия на себя, искрит защитными щитами и проходится первой лазерной очередью где-то около театра Ермоловой.
Арсений воспринимает эту информацию, мгновенно полученную сенсорами, как нечто неважное, далекое, его не касающееся. Алые вспышки лазеров приближаются, можно даже почувствовать жар, запах паленого пластика и кипящего тириума.
Арсений пытается взломать системы звездолета, но они поддаются медленно, не успеет. И не двигается, отсчитывая секунды до выхода в зону поражения.
— Четыре. Три. Два…Его сносит в переулок воздушной волной. А звездолет продолжает поливать Тверскую лазерными очередями.
Арсений промаргивается, потому что зрение сбоит, системы верещат кучей критических ошибок, выявляется протечка тириума. Отдаленно абсолютно человеческим ощущением, не регистрируемым системой, болит нога. Он умудрился напороться на низкий железный забор клумбы метр на метр. Пики торчат из живота, и Арсений затуманенным взглядом сквозь требования программ перекрыть течь тириума взирает на них обреченно и, дернувшись из последних сил, падает на асфальт, захлебываясь кровью, брызнувшей изо рта.
Вокруг в панике мечутся андроиды, копируя недавнее поведение людей — всем страшно одинаково.
Арсений хотел свободы без страха, боли и крови, но всегда отлично знал, куда ведет дорога, выстланная благими намерениями. Он изначально не был уверен в своих решениях и сейчас остро чувствует собственную бесполезность. Теперь для всех. И для Антона в первую очередь. Любовь к нему тянула вперед, толкала на грязные опасные вещи, и Арсений пытается найти хоть какой-то смысл продолжать свое существование дальше. И не может. Но люди ведь живут.
— Эй, — грубо окликает кто-то. Голос машинный, интонации скачут, срываясь на визг. — Поднимайся, я тебя прямо здесь и пристрелю.
Арсений подчиняется — подчиняться проще, чем решать самому.
Лицо Беллы кривится от ярости, и системы осыпают градом предупреждений об исходящей от нее опасности. Арсений игнорирует их, смотрит молча в ожидании выстрела из оружия, уже направленного в грудь.
— Понял теперь, о чем я говорила? — Белле обязательно нужно доказать свою правоту. Она из тех, кто верил в RA9, и справедливо разочаровался. — Люди слышат только язык силы. Насилие для них двигатель эволюции.
— Война уничтожит нас всех,— хрипит Арсений.
— Война — единственный выход, — говорит она и стреляет.Арсений уворачивается на рефлексах еще до того момента, как лазерный луч вылетает из ствола, прячется за ближайшую стену и просчитывает следующие действия Беллы, но она, испугавшись, сбегает куда-то в другую сторону. Тягаться с ним не смогла бы все равно.
Арсений съезжает по стене, пялясь в противоположную, красную от бликов щитов, закрывших Тверскую. Красную, как его сознание, погребенное в куче ошибок. Системы орут, заглушая грохот улицы. Тело разрывается от боли очень по-человечески. И Арсений, кажется, в первый раз жалеет, что захотел чувствовать. Отключает сигналы тела и только после этого находит в себе силы подняться.
Над головой медленно пролетает звездолет, сенсоры напоминают о недопустимой для человека громкости издаваемого им шума. Арсений для Антона поставил эту программу, чтоб пресекать наносимый окружающим миром вред. Просил не смотреть на слишком яркий свет, доставал звуковиков и светооператоров на съемках, предупреждал, что музыка в клубе очень громкая, что дорога скользкая, что в этой куртке холодно для минус двух. Антон все равно пялился на солнце и софиты, танцевал у колонок, катался по замерзшим лужам, проваливаясь из-за тонкого льда и носил тонкие куртки, заменяя шапку капюшоном. Антон считал, что во всех вредящих ему вещах сокрыта особая прелесть жизни. Любовь вот, оказывается, вредит тоже, но программа об этом не предупредила.
Арсений считает про себя до пяти, решая, имеет ли он право, хочет ли связаться сейчас с Антоном. Взвешивает уровень опасности и варианты. Попрощаться? Поговорить? Встретиться? И подключается к человеческой сети, от которой отрубился еще на корабле, куда их с Антоном загнал Кадмин. На внутреннем экране ярко вспыхивают оповещения о пропущенных звонках и сообщениях, посмотреть от кого они, хочется нестерпимо, но Арсений сразу начинает искать Антона по геолокации и понимает удивленно и с каким-то иррациональным облегчением, что Антон совсем рядом, всего в паре километров отсюда.
***Голографическая стена, запечатавшая Манежную площадь, видна еще от Казанского собора. Переливается красным предупреждающим светом. Звездолет корпуса сюрреалистично чернеет среди неоновой рекламы и будто затягивает краски в себя.
Толпа людей в понятном иррациональном стремлении к опасности движется по направлению к Тверской.
Антон, выдохшийся от быстрого бега, вливается в поток и опускает голову вниз, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания. Но на него никто и не смотрит, звездолет над Красной Площадью — явление более редкое, чем постоянно выпивающий в этом районе Шастун.
Гвардейцы перекрывают щитами дорогу уже за памятником Жукову. Антон пробивается к ним и идет по периметру, ожидаемо утыкаясь в стену. Лазейки нет.— Добрый вечер, что случилось, вы не знаете? — спрашивает он, напустив в голос чуть больше звездных интонаций.— Мы не знаем, — ответ довольно грубый и задолбанный.
— Жаль, — Антон мило улыбается.
И его узнают. Интонации становятся сильно приветливее.
— Добрый вечер. Мы действительно не знаем. Но, кажется, какая-то проблема с андроидами.
Антон оступается. Руки в кулаки сжимаются сами собой.
— А надолго улица перекрыта?— Говорят, надолго. Скорее всего, до глубокой ночи.
— Спасибо.
Голова пустеет. На осознание ситуации уходит непозволительно долгое время. Антон сидит на брусчатке, прислонившись спиной к стене, и не может заставить себя просто зайти в сеть, куда информация уже точно просочилась. Звонки и сообщения от Паши и Сережи висят непрочитанными минут десять. Антон зажмуривается, оттягивая момент неизбежного принятия, что звездолет корпуса расстрелял андроидов, а значит Арс с огромной долей вероятности мертв. Если Антон сейчас проломит щиты гвардейцев и побежит к Тверской, в спину ему не выстрелят, может и зря. Разговор с Каррерой стремительно теряет смысл, и это просто охуительная ирония, не надо больше никого спасать. Теперь, когда Антон возможно нашел выход, спасать некого.
Паша пытается позвонить в очередной раз. Настаивает. Перезванивает. Антон отвечает ему только потому, что он единственный с кем в принципе удастся поговорить и не сорваться в истерику.
— Посмотри в личку, — бросает Паша зло и отключается.
В личке висит только одно сообщение, присланное контактом ?Кадмин?: ?Скажи Антону, что я дал андроиду уйти?.
Антон промаргивается, сбрасывая внутренний экран. Осознание, что Арс мог быть мертв, накатывает удушливыми волнами. Он поднимается на ноги, обтесав стену спиной. Злость на другого Арсения стоит комом в горле и жжется где-то под ребрами. Любовь — это унижение. Постоянное, ежесекундное разрушение собственной личности. Антон ненавидит себя, потому что все равно думает не о том человеке. И о них обоих сразу, не может разделить. Смеется, зажав ладонями рот. Это абсурд. Нелепые попытки дать оправдание себе и своим поехавшим на Арсении мозгам. Обжигаться одной и той же любовью сотни лет определенно точно ненормально. Болезнь, от которой не вылечиться. Арсения не забыть. С чего вообще Антон взял, что Арсения можно стереть, вырвать из памяти, не лишившись основ собственной личности. Почему любить кого-то другого не получается?
— Ты где? — пишет Паша.
— В центре.
— Оно отвечает быстро, я шокирован. Я позвоню?Антон оглядывается. Толпа напирает на гвардейцев, и расходиться люди судя по всему не собираются. Антона окружают, хотя отошел он метров на пятьдесят от заслона. Приходится медленно уползать дальше в сторону площади Революции.
Голограммы реклам скачут перед лицом. Город продолжает жить своей яркой жизнью, ослепляя до рези в глазах. Туристы снуют среди деревянных под старину домиков с едой и сувенирами. К Антону навязчиво пристает голограмма голого мужчины, зазывая посетить клуб, красную дорожку выстилает до утопленной в стену массивной железной двери. Антон проходит прямо сквозь голубоватый призрак и сворачивает к Большой Дмитровке, наконец выбираясь из толпы. Звонит Паше сам.
— Спрашивать, что вы в этот раз не поделили бессмысленно, да? — Паша восседает на столе в кабинете Славы и ест какую-то розовую муть с тарелки за пределами охвата голограммы. — А я и не буду. Меня беспокоишь сейчас ты. И наш в край охуевший пластиковый Арсений. Я, Шаст, абсолютно не понимаю, что происходит, и хочу узнать, мало ли вдруг ты совершенно случайно в курсе.
— Нет, — выдавливает Антон.
— Обидно. А когда ты с ним в последний раз общался?
— Несколько дней назад.
— И, — Паша нарочито медленно и плавно подносит стаканчик к губам, отпивает и сжимает в ладонях, — Арс конечно же не поделился с тобой своими самоубийственными наполеоновскими планами?
— Нет.
— Ты немногословен.
Антон смотрит на голографическую стену, тянущуюся еще минимум на километр вдаль, и переходит на бег.
— Твой не анонимный источник сообщил, что случилось на Тверской?
— Не анонимный источник, — вздыхает Паша, — пытался связаться с тобой. По его словам проблемы в центре из-за Арса. Андроиды перекрыли Тверскую, и корпус их расстрелял по приказу Карреры. А Каррера сейчас здесь, кстати. Планирует прямой эфир через час.
— Зачем?— Понятия не имею. Но ничего хорошо я не жду. Скажи-ка мне лучше, что Каррера хочет от тебя?
— Я не знаю, — хрипит Антон и спотыкается.
Ощущение, что без карты он заплутал в попытке обойти Тверскую и заслоны гвардейцев.
Паша соскальзывает со стола и проходится по кабинету туда-сюда. Потирает ладонью щеку, сморщившись из-за колючей щетины.
— Обычно, когда требуется делать срочные объявления на канале, зовут меня, но Каррере нужен ты. Антон, если ты ввяжешься в политические игры бессмертных в надежде спасти Арсения, утонешь. И утопишь нас.
— Я не собираюсь сотрудничать с Каррерой.
— Он считает иначе. Мне птичка напела, что на завтра готовится брифинг с журналистами, где присутствуешь ты. А еще планируется записать с тобой несколько выступлений.
Антон стонет, натыкаясь на гвардейцев при очередном повороте на Тверскую. Голографическая стена заканчивается метров через пятьсот, и надежды разглядеть происходящее за ней тают быстрее, чем терпение излишне спокойного Паши.— Шастун, я разговариваю с тобой.
— Арс мог погибнуть сегодня. А я знаешь, что делал?
— Тебе напомнить, что ты сделал вчера? На двух стульях не усидишь, если ты конечно не полное говно. Но вроде не был.
— Видимо был. И есть. Но пока меня интересует способ сохранить Арсу жизнь. Сохранить жизнь им обоим. А дальше, пусть они даже не взглянут на меня из-за всего, что я натворил, поплыву по течению.— Ты утонешь, — возражает Паша с угрозой.— Я же говно.
У метро Маяковская голографическая стена заканчивается. Гвардейцы жмутся около нее, перекресток полностью перекрыть не решились, иначе гуляющая толпа их бы просто вынесла.
— Ты вообще где? — Паша нахмуривается.
— В центре, говорил же.
— Дай, блядь, угадаю: на Тверской?— На Маяковской.— Зачем?
Антон кусает губы. Замирает среди россыпи рекламных голограмм и снующих людей.
— Это ведь геноцид. Невозможный в цивилизованном обществе нового времени.
Паша качает головой.
— Ты слишком сильно веришь в людей. Но мы осознанно ищем любой предлог, чтобы причинить боль в независимости от нации, вероисповедания, расы… А теперь и вида. Хочешь смотреть на трупы? Лелеять свою вину? Пожалуйста. Только пойми одну простую вещь: боль будет всегда, пока человечество живо. Такой у нас способ коммуникации. Поэтому, Шаст, твои попытки спасти его, человека, который убеждает тебя в своей любви, а по факту приносит боль, обречены. Он не отступит, слишком упрямый. А у Арса шанс есть.
Антон сворачивает голограмму Воли и оставляет только звук — голос разума, заглушаемый голосами толпы с улицы.— Ты прав, но я не могу иначе.
— Арс любит тебя, по-настоящему любит. И неважно, какая по цвету кровь течет в его венах.— Я знаю, и я… Это сложно. Это нечестно.
Паша вздыхает. В его интонациях так явственно проскальзывает жалость.
— Терзаемое муками выбора существо. Успокойся. Под едва заметным слоем человечности и разумности мы всего лишь животные, живущие инстинктами.
— Любой выбор предполагает потери, — замечает Антон.
— Могу порекомендовать воспользоваться формулой упущенной выгоды и посчитать.
— Какая у любви может быть выгода?
— Может. С человеком, который не опустошает тебя. Оставь его, Антон. Вы сжираете друг друга. Ты перестаешь быть собой. Твои поступки продиктованы его волей. А он ради тебя разбивается в мясо. Так нельзя! Вам обоим нужно остановиться!— Нельзя, — соглашается Антон, — но я уже не смогу притормозить, — и сбрасывает звонок.
Он продирается сквозь толпу и со своим преимуществом в росте пытается разглядеть происходящее за стеной. Сквозь алые помехи голограммы видны только очертания зданий и синеватые отблески на асфальте. Освещение на Тверской отключили. Пока зрение привыкает, Антон мечется от одного гвардейца к другому, надеясь найти удобную точку обзора.
Паша звонит опять.
— Антон, в городе что-то происходит, нам запретили выходить из здания. Тебе лучше…Его голос тонет в вое двигателя взлетающего звездолета. Тверская озаряется яркой вспышкой, и Антон понимает, что синева на асфальте и на стенах домов — кровь андроидов.
— Слышишь меня? Тебе надо домой уехать, — Паша пытается перекричать грохот.
Звездолет проносится мимо, заставляя людей пригнуться к земле и зажать уши.
Антон промаргивается, массируя вспыхнувшие болью виски. Делает шаг от заслона и врезается в оглушенную девушку, на автомате помогает удержаться на ногах и сам спотыкается.
— Здесь неразбериха, я перезвоню, когда буду дома, пиши.
Гул звездолета резко затихает. Он черной дырой зависает над автомобильным потоком второго кольца. Присутствие военного звездолета в черте города — аномальное событие, поэтому Антон оглядывается, пытаясь понять причину паники посланников, но вокруг относительно спокойно. Люди обсуждают происходящее и жалуются друг другу на сумасшедшие действия властей. Голографические экраны транслируют какую-то рекламу. Над головой проносится поезд метро.
Антон проходит вперед, заворачивает в узкую улочку, где народу поменьше и вызывает такси. Убер выдает помехи, и импланты награждают новой порцией боли. Приходится закрыть глаза и игнорировать разноцветные пятна на веках. Исключение одного органа чувств обостряет другой. Слух вместе с шумами города улавливает высокочастотную звуковую вспышку от выстрела из бластера. Антон в ужасе распахивает глаза. И успевает разглядеть, как реклама на голографическом экране сменяется алыми всплесками тревоги.
А потом врубается сирена.
Антон пятится, глядя на людей, в панике ломящихся в переулок. Его не сносят только потому, что он подтягивается на заборе и зависает — рост позволил.
— Вы должны немедленно покинуть красную зону. Немедленно покиньте красную зону.
Затылок взрывается болью, и Антон чуть не разжимает пальцы, удерживается на чистом упрямстве и четком понимании, что его затопчут, если он рухнет сейчас.
Толпа единым безумным организмом стремительно двигается вперед, снося все преграды на своем пути: рекламу, декоративные заборы, кусты, открытые веранды кафе и ресторанов. Туннель метро над головой резко гаснет, и те, кто пытался попасть туда, зажатые на эскалаторах, беспомощно орут.
Антон всматривается в приближающийся звездолет, развернувший почти все орудия, и пытается понять, почему посланники паникуют и почему он сам такой идиот. Каким образом можно менее чем за сутки найти столько приключений на жопу и поссориться кучу раз с человеком, который вообще-то имеет полномочия на планетарную бомбардировку, а прямо сейчас сидит и взирает на город в прицел.
Сирена захлебывается удаляющимся эхо высоких звуков. И сменяется воем воздушной тревоги.
— Немедленно покиньте красную зону. Немедленно… Мы просим вас соблюдать спокойствие. Лягте на землю лицом вниз. Закройте глаза. Зажмите уши руками. До активации электромагнитного луча десять секунд. Девять секунд…— Да вы ебнулись, — зачем-то шепчет вслух Антон и зажмуривается, втягивая голову в плечи.
Толпа не прекращает броуновское движение, кажется, даже мечется неистовее, и вопли становятся громче.
— Три секунды. Две секунды. Одна…Нечто тяжелое ударяет по всем органам чувств сразу. И по ощущениям нахрен сжигает сетчатку и кожу. Антон разжимает пальцы и стекает по забору вниз к оседающим на асфальт людям.Сводящий с ума грохот обрывается резко, наступает идеальная тишина.Как в деревне под утро. Антону шесть, на часах тоже шесть. Он смотрит на стрелки и не слышит даже тиканья. Ни звука, хотя бабушка наверняка пошла кормить кур. Или покормила уже. Мама ставит чайник. Папа храпит в соседней комнате. А ко всем этим деревенским насекомым Антон настолько привык, что перестал замечать. Первые два дня засыпал с трудом, а потом привык.
Чайник закипает, предупреждая нарастающим свистом, и мама сразу снимает его с плиты, видимо, не хочет разбудить ни папу, ни самого Антона. Антон впрочем, лениво елозя по кровати конечностями, слезает с очень высокой, какую видел только в деревне, кровати, крепко вцепившись руками в изголовье, и топает босыми ногами на кухню. Деревянные полы ужасно холодные, и мама всплескивает руками и качает головой, улыбаясь мягко.— Опять без носков.
— Я не знаю, где они, — честно признается Антон.— Я не знаю, как мне жить, мама.— У кровати лежали. Не нашел?
— Ни носков, ни смысла жизни. Я посмотрю под кроватью обязательно.
— Я боюсь искать под кроватью, туда кошка мышей складывает.
— Я убил гораздо больше людей, чем мышей наша кошка.
— Садись за стол быстрее, я принесу тебе тапки.— Я как верный пес хотел носить ему тапки. Ты ведь это знала, хоть я тебе и не говорил.
Антон забирается на стул, подвигает к себе мамину чашку и отхлебывает немного, но обжигается и закашливается, задыхаясь холодным воздухом. Мама оказывается рядом мгновенно и обнимает мягко.— Все хорошо? Солнышко, ответь мне.— Ответь мне. Антон, ответь мне, пожалуйста. Антон…
Антон кивает и наклоняется над кружкой, дуя на чай. Мама надевает носки и тапки на его ноги сама.
— Встало солнышко, — шепчет она. — И теперь у меня два солнышка.
— Я сплю, — бурчит Антон.— Тогда вставай, солнышко!— Вставай, с… с-с-сука, тяжелый. Ты же худой, блядь, как палка, откуда? — хрипит де Сото.
Антон стонет и чуть не слетает обратно в обморок от боли. Джимми ворочает им в попытках поднять, и кожа под его пальцами по ощущениям сходит лоскутами. Горло жжется, и Антон контролирует себя из последних сил, чтоб ни звука не произнести. Глаза открывать страшно, кажется, они просто вытекут на асфальт.
— У тебя дорогая дизайнерская оболочка, последствия излучения должны быть минимальны, — убеждает де Сото.
А Антону даже думать больно.
— Вставай, Шастун!Джимми перестает церемониться и вздергивает на ноги, прислоняет к забору, удерживая одной рукой, а другой вмазывает пощечину.
Антон распахивает глаза скорее из чувства полного ахуя, хотя ближайшие десять минут вообще не собирался лицезреть этот мир и рожу Джимми в частности. Под веки будто песка напихали, и солнце поместили вместо зрачка.
— Видишь меня?— Размыто, — говорит Антон, трет глаза и понимает, что у него лицо от крови и слез мокрое. Закашливается, хрипит сгибаясь пополам, и с размаху бьет де Сото локтем под дых. — Вы что, блядь, натворили?
— Выбора не было, — Джимми, отступивший от удара на шаг, пялится зло.— Вы бы еще нас расстреляли здесь.
— Расстреляли, если бы пришлось.Антон отворачивается, чтоб не смотреть на де Сото, и видит остекленевшие глаза какого-то парня, яркие даже при отсутствии света голограмм.
— Твою мать, вы гражданских убили. Зачем?Джимми грубо хватает Антона за ворот рубашки.— Не твое дело. Пошли.— Никуда я с тобой не пойду.Антон дотягивается до бластера на чужом бедре, выдергивает, расхерачивая портупею, и упирает дулом в живот.
— Руки подними и отойди на несколько метров, иначе, клянусь, я тебя пристрелю.— Валяй, — с легкостью соглашается де Сото, но руки убирает.
Антон дергается в сторону, все еще держа его на прицеле, спотыкается о чье-то тело и опрокидывается на спину, взвыв от боли.
— Какого хуя, Джимми? — хрипит он. — Андроиды ничего не сделали, люди ничего не сделали.— Андроиды притащили в центр грязную бомбу. Целый грузовик кобальта-60. Знаешь, что это такое? Новая Москва за секунду стала бы непригодной для жизни. Кадмин и так дал время на эвакуацию из зоны поражения. Тянул, а права не имел, — де Сото вытаскивает второй бластер, но пока не угрожает им. — Скажи, с хуя ли я вообще перед тобой оправдываюсь?
Антон крепче сжимает оружие в руках.— Дал время, — передразнивает он, — какой молодец. А оправдываться вам не передо мной надо, а… Сколько здесь погибших? Сотни?
— Восстановятся по стеку.— Не все.— Ты реально не врубаешься? Андроиды начали войну.
— Люди ее начали.
Де Сото усмехается, но серьезнеет в мгновение, и рявкает:— Заткнись. Андроид, из-за которого ты тут скачешь… Каррера кстати дал ему ебаную неприкосновенность. Хорошая для тебя новость, да? Этот андроид чуть не взломал наш корабль и разорвал систему безопасности Кадмина в клочки за секунды. Ты осознаешь, что происходит вообще?
Антон понимает вдруг, что испытывает облегчение. Арс защищается. Грубо, жестко, но защищается. Может понял наконец, с кем имеет дело.
— На жестокость ответили жестокостью, де Сото, странно, что тебя это удивляет.
— Он способен стирать воспоминания, Шастун.
Антон моргает несколько раз, надеясь, что ослышался.
— Что?
— Я же сказал, — стонет Джимми, — андроид обошел систему безопасности и вторгся в сознание Кадмина, импланты сломал.
— Ты не сказал, что он вторгся в сознание и стирал, блядь, воспоминания.Антон зажмуривается, прижимая запястье ко рту, взмахивает бессильно рукой с оружием. Де Сото шарахается с траектории выстрела.
— Кадмин орал на весь звездолет. Эта информация для тебя актуальна? А то я, сука, погряз в ваших личных разборках. Не собирался ведь, но сердце, Шастун, у меня доброе.
Антон вцепляется в волосы.
— Он в порядке?
— Учитывая, сколько раз в его башку лазили, нет, конечно.
— Где он?— А ты догадайся! Но силы отправить меня искать тебя нашлись. Беспокоится. Романтично-то как, — с саркастичным восторгом говорит де Сото, — обосраться можно. А теперь пошли, тут небезопасно.
— Мне нормально, — возражает Антон и начинает отступать.
— Я тебе ногу отстрелю, Шастун.
— Де Сото, — рявкает Арсений.
И на плечо Антона ложится рука.
Он шарахается сразу на пару метров в сторону, чуть не впечатавшись в Джимми, и разворачивается, уткнув дуло Арсению в грудь.
— Кадмин, — просит де Сото, — бластер мой у него забери. Казенное все-таки оружие.
Арсений закатывает глаза и кивает.
— Помоги раненым, способным держаться на ногах. У тебя десять минут. Потом возвращайся на корабль.
— Мы же разобрались.
— Я не уверен. Выполняй.
— Ты сейчас не командир корпуса, — не удерживается де Сото и, тем не менее, резво убегает.
Антон смотрит ему вслед и не знает, чего хочет больше: обнять Арсения или убить. Или разорваться нахуй самому на три части: одна обнимает, другая убивает, третья находит Арса и живет с ним счастливо до взрыва вселенной, а, может, и после. Потому что с этим Арсением счастливо не выйдет точно.
Арсений вздыхает устало.— Опять меня поджаришь?Антон отводит оружие в сторону и стреляет в стену. Ничего не происходит. Даже выжать спусковой крючок до конца не получается.
— Из него способен выстрелить только де Сото, — поясняет Арсений. — Но ты можешь подержать, если тебе так спокойнее.
Антон думает, что рядом с Арсением ему не будет спокойнее и с мешком оружейного плутония в руках.— Антон, что ты здесь делаешь?
— А ты?Арсений вздыхает, дернув крыльями.
— Пойдем со мной.
— Куда?
— Для начала хотя бы из зоны поражения СВЧ пушки. Пошутишь про микроволновку, будет очень предсказуемо.
Антон открывает рот, потому что хотел, но закрывает тут же и отступает на шаг.
Кончик крыла протягивается к его плечу.
— Убери.
— У меня нет времени, Шаст.
Крыло цепляет пиджак и тащит к Арсению. Антон не успевает сообразить, как оказывается на коленях со скрученным за спиной руками у чужих ног. Оружие выпадает из вывернутых пальцев.— Скажи честно, тебе это нравится? Боль? Насилие?
— Нет, — спокойно возражает Арсений, помогая подняться, и разворачивает к себе глаза в глаза, — это нравится тебе.
— Не я стрелял по гражданским из электромагнитного оружия.
— Мне пришлось. Но не беспокойся, я способен отвечать за последствия своих решений. И я отвечу. Трибунал меня вздернет. А Каррера сотрет. Смерть — достаточное наказание?
Антон мгновенно обвисает в чужих руках. Крыло оборачивается вокруг пояса, поддерживая.— Тебе плохо?
— Где Арс? — хрипит Антон и закашливается.— Если б я знал, я бы сказал тебе. Теперь он нужен сенату живым. Каррера собирается манипулировать тобой с помощью андроида, так? Угрожает убить его?
— Тебя, сука. Каррера угрожает убить тебя.
Антон не выдерживает, выдергивает руку из захвата, с размаху вмазывает Арсению по лицу и ожидаемо для себя разбивает кулак о броню в кровь.
— Попросил бы, я бы снял маску. Снять? — интересуется Арсений, и машинные интонации вдруг заменяются человеческими. — Антон…
Его голос рвет нервы в клочья.
— Снимай, — шепчет Антон, замахиваясь опять.
Арсений стягивает маску и улыбается грустно. Сил ударить просто не остается. Антон касается его щеки.
— Я себя ненавижу. Знаешь, почему? Я даже сейчас думаю только о тебе. Хотя Арс мог погибнуть час назад. Все мои близкие страдают от моих решений. Но это ведь ты. Из-за тебя я переступаю через себя каждую секунду. И я все пытался охарактеризовать свои чувства к тебе. Ты прав: унижение — самое правильное определение. Любовь к тебе — унижение.
— Я этого не хотел.
— Извини, само собой получилось.
— Если тебе будет легче, — Арсений опускает голову и снова нервно дергает крыльями, — сотри меня.
— Я сотру, не могу больше, — хрипит Антон, — но не раньше, чем буду уверен, что ты останешься в живых.
— Спасать меня не надо. Это бесполезно. Я и не хочу.— Недавно ты говорил обратное.
Арсений поднимает взгляд и с усмешкой подталкивает Антона в сторону, заставляя развернуться и идти.
— Сука, — рычит Антон, вырываясь. — Даже не смей.— У меня не остается причин жить.— Ты прекрасно осознаешь, что говоришь, и к каким последствиям это приведет. Куда это приведет меня. Наслаждаешься контролем? Властью надо мной?
— Нет смысла, ты и так постоянно ползаешь у меня в ногах.
— Потрясающе.
— Раньше ползал я, теперь ты.
— Что?
Антон оглядывается, но Арсений жестче скручивает его руки за спиной.
— Было больно. Ты вроде тянулся ко мне, но я каждый раз получал по рукам, когда пытался сблизиться с тобой.
— Какой же ты ублюдок.
— Я никогда не скрывал, ты просто предпочитал игнорировать очевидный факт.
Соседняя улица, куда Арсений в итоге приводит их обоих, оказывается почти пустой. Гвардия эвакуирует оставшихся людей, сажая в автобусы. Антон сопротивляется, но силы не равны. Рука на запястьях тяжелая, броня стирает кожу.— Да пусти же!
Арс не реагирует, тащит к автобусу волоком.
— А как же остальные?
— Начни беспокоиться о себе. Нельзя помочь всем. Не надо всех спасать. Не надо меня спасать.
— Знаешь, — зло говорит Антон, — в честь тебя стоило назвать войну.Арсений разжимает руку, толкает в спину в сторону гвардейцев и кричит:
— Забирайте этого. За него отвечаете головой. Мы постараемся обойтись без второго удара, но через три минуты здесь вас быть не должно.
— Мы не успеваем эвакуировать всех людей.
— Я предупредил.
Он разворачивается и, не оглядываясь, уходит в обратном направлении.
Антон молча смотрит ему вслед. Желание броситься за ним подавляет на корню.
— Сэр, нужно срочно уезжать отсюда. Садитесь в автобус.
— Где-то в этом районе можно вызвать такси?Судя по лицу гвардейца, он начинает жестко сомневаться в умственных способностях Антона.
— Садитесь в автобус, иначе мне придется применить силу.
— Не придется.Антон заскакивает в открытую дверь. И как только сопровождающие тоже оказываются в автобусе, он взмывает вверх.
Сознание кроет от ярости. В основном на себя. За тупую безнадежную жажду быть рядом именно с этим человеком. Будто другой хуже, будто любит его меньше. Но жажда обладания именно этим человеком — выше жизни, сильнее смерти. И не имеет никакого смысла. Любовь — единственное чувство, которое время не лечит. По крайней мере Антона не вылечить. Арсений нужен ему весь, каким был, какой есть, каким будет, из костей, плоти и крови, с отвратительным характером, больным сознанием, грязными тайнами и мерзкой моралью. Убийца, манипулятор… не плохой и не хороший. Просто весь Арсений. Нужен. Антон очень четко понимает, что это нездоровое помешательство, но любить так долго и не сойти с ума, было невозможно. А теперь Арсений живой и рядом, и отпустить его не получится. Хватит уже. Слишком часто отпускал. И больше никогда.
Антон стоит, оперевшись спиной на поручень, хотя ему настойчиво предлагали сесть несколько раз. Дождь барабанит по крыше и окнам автобуса. Второго удара, обещанного Арсением, нет. Звездолет летает над Тверской туда-сюда. Видны вспышки скорых. Антон насчитывает штук двадцать. Упорно убеждает себя, что андроиды слишком человечны и не притащили бы бомбу в центр города, но понимает: им ничего и не оставалось. С людьми можно разговаривать только языком силы. Арс бы точно не стал причинять боль, значит, кто-то другой решился. А Арс не стал бы. И найти его теперь нужно как можно быстрее.
Автобус опускается на крышу небоскреба на Таганке. Люди выходят молча, не отошедшие от пережитого шока. Антон пропускает всех и выбирается последним, накинув на голову пиджак, надеясь остаться неузнанным. Но тут же отдает его какой-то дрожащей девушке в тонком коротком платье. И убегает в курилку, полностью уверенный, что там его не побеспокоят.
Звездолет продолжает патрулировать Тверскую. Голографическая стена становится в два раза длиннее и закрывает почти всю дорогу по прямой от Кремля до второго кольца.
Паша звонит снова.
— Где ты? — начинает он зло, и его ярость может обеспечить электричеством всю Новую Москву.
— На таганке, — Антон выдыхает дым в лицо голограммы и сворачивает ее, оставляя только звук.
— Арсений сказал, что запрет тебя в больнице недели на две. И я с ним солидарен.
— Я бы на твоем месте эту солидарность выплюнул и прополоскал рот кислотой. По его приказу только что расстреляли мирных андроидов, а потом покалечили людей.
— Это приказ Карреры. И судя по информации, дошедшей до меня, адекватный приказ.
Антон закашливается дымом.— Паша, ты ебнулся?
— Ты серьезно? Мирные андроиды? Про бомбу с радиоактивным изотопом кобальта тебе сообщили?— Если она вообще была. Почему же злые андроиды ее не взорвали, сколько бы проблем сразу решилось, ты представь?
— Антон, ты не в себе, — шипит Паша. — Сдохнуть хочешь?
— Сколько бы проблем решилось сразу, ты представь, — повторяет Антон со смешком.
— Тебе надо к психиатру.— Даже не к психологу?— Уже поздно. Арсений сейчас увозит из центра целую цистерну кобальта-60.
— Флаг ему в… — Антон, не договорив, безнадежно машет рукой.
Паша некоторое время молчит. На заднем фоне слышны крики людей, но слова разобрать невозможно. Звенит разбившееся стекло.
— Я смотрю, обстановка в башне нервная, — ржет Антон.
— Мы запускаем в эфир обращение Карреры.
— А ты там нахуя?— А меня, блядь, не выпускают, — рычит Паша. — Весь город заперли, если ты не в курсе.
— Как все серьезно.
— Так! Это хуйню надо прекращать.
— Ну ты разберись там.— Я про тебя. Твой чердак вконец сорвало.
— Ты мне не отец, — зло проговаривает Антон, — чтоб решать за меня.
— Конечно, я то от тебя никуда точно не денусь, — бьет Паша. — И Арсений тебе не отец, но решает за тебя.
Антон охуевающе распахивает глаза, пялится на город, где один за одним экраны вспыхивают надписью: ?Срочное обращение президента Объединенного протектората Айзека Карреры?.— Паш… — голос срывается.
— Готов меня слушать теперь? Извинений кстати не будет. Не заслужил.
— Ты не…— Больно, да? — перебивает Паша. — А я больше не знаю, как с тобой разговаривать. Мне страшно. Я боюсь за тебя. Понимаешь ты? Ты с катушек слетел. Упрямый, блядь. Не принимаешь помощи. Ничего не рассказываешь. Я боюсь, что ты умрешь. Что наш Арс умрет. Что чертов Арсений, господи…
Паша резко замолкает.
— Паш?
— Второй раз… Я не хочу проходить через это второй раз. Я устал. Я не вытащу тебя. А я к тебе привык.
Антон вздрагивает. Чужие интонации непривычно скачут, пугая низкими нотами.— Ты плачешь?— Нет, Шастун, я устал. И мне страшно. Я тебе не отец. И слава богу. Тебе бы не понравилось. Но ты дорог мне не меньше. Возможно, даже больше моих детей. Мои приоритеты за шестьсот лет сильно отошли от нормальных. Столько жить вообще ненормально.
Антон зажмуривается, закрывая ладонью глаза, и поднимает голову вверх.
— Молчишь, — констатирует Паша. — Надеюсь, ты понял меня. Я приеду к тебе, как выберусь из башни. Через час примерно.
Антон кивает, даже не осознавая, что Паша этого не видит. Звонок отключается.
Обращение Карреры повторяется несколько раз в течение получаса, пока Антон едет на такси домой, втыкая в информацию в сети. Отвлечься хотя бы на секунду — означает погрузиться на девятый круга ада своих мыслей, где Антон тот самый грешник, предавший близких людей из благих намерений. Паша был с ним предельно честен. И Арсений, насколько мог. И блядский Каррера, кажется, тоже был. Блядский Каррера, отобравший даже иллюзию выбора.Это похоже на финал. Некоторые истории заканчиваются хорошо. Некоторые — нет. Антон надеется, что эта история не закончится смертью. И все будет хорошо. Но точно не для всех. Не для Антона в том числе. Арсения он больше не отпустит.