Запах (1/1)
Комната пахнет сигаретами: затхлый запах витает едва уловимо, смешиваясь с свежевыстиранным бельём и какой-то неестественной стерильностью. Словно в комнату бывшего капитана первого отряда никому нет хода. Кроме нее. Запах преследует ее повсюду. От порога до дивана, от импровизированной кухни до тесной душевой кабины и обратно. Она раздраженно давится им и кашляет, кашляет до спазмов, сжимает кулаки до боли и тихого бешенства.
Нет, ей совершенно все равно. С самой собой у Аой разговор короткий: что случилось, того уже не вернуть. За годы, которые она провела словно животное, от рассвета до заката выгрызая кусок хлеба, она поняла, что лить слезы – слишком дорогое удовольствие. Надежда, о которой за стеной по вечерам плачет Сакуя – удовольствие еще дороже. Да и что в ней хорошего, в конце концов, в этой надежде? Сильно она помогла ей там, за стенами? Шрам на ее лице – ответ на этот вопрос. От своей она давно отказалась – ради других. Ради других от своей надежды отказался их капитан. И теперь этот запах сигарет, его запах, словно предсмертная записка, словно молчаливое напоминание отравлял ее легкие каждый день, когда она имела неосторожность ступить в комнату. Его комнату. Могли говорить все что угодно: что это все – решение директора Шикзаля, что негоже молодому капитану жить с новичками, что ей нужна комната попросторнее для всяких ?женских? штучек – все это оказывалось в итоге пустыми, полыми словами, не имевшими ничего общего с реальностью.
Реальность Аой была совсем проста.
Каждый день она возвращалась в настоящую могилу человека, которого оплакивало все Логово. Она лежала, свернувшись на диване, словно в груде костей, под бездушными взорами чужих счастливых фотографий, и этот запах, его запах, заползал ей под самую кожу, заползал в ее душу, бесцеремонно холодными руками сдавливая все тело, крепко и знакомо душа где-то в районе груди до болезненной, горькой тошноты. Иногда она ловила чужие колючие взгляды, говорящие, что она этого не заслужила. Аой криво, недобро ухмылялась краем губ: вряд ли она заслужила такие пытки. Вряд ли она заслужила собственное мерзкое лицемерие, которым она вынуждена была прикрываться перед сестрами и командными. Ведь они, в отличие от нее, хотя бы имели право скорбеть. У Аой, кажется, нет ничего, кроме ее злобы. Кроме пустого, выжигающего гнева на человека, не сдержавшего одно простое обещание. На человека, оставившего ее в своей комнате, наедине с этим проклятым, знакомым до боли и покалывания пальцев запахом, не дающем ей забыть и забыться. На человека, забравшего ее из того безнадежно ада, в котором все они жили, чтобы снова бросить в пропасть без выхода. В темном коконе чужих надежд и сожалений, Аой невидяще смотрит в потолок и знает, что даже на это у нее нет прав. Права есть у Сакуи, прячущей заплаканные глаза за длинной челкой, в глупой надежде, что никто не догадается. Права есть у Цубаки, чей единственный брат бездарно погиб. Да, то, что он погиб ни у кого нет сомнений, но люди боятся сказать это вслух, так что Аой приходится делать это самой. У нее нет прав на это, но она выплевывает ядовитые слова, словно дает себе пощечину. Словно напоминает себе, что это звание, эта комната и этот запах – лишь отголосок чужого, пустого обещания. Холодного и неживого, но единственного, которого она ни с кем не собирается делить.