Eins (1/1)

Эти мягкие белые стены постепенно убивали его, недавая свободно вздохнуть, давили на мозг своей белизной и неприступностью. Хотелось уже блювать, лишь бы не видеть их. Яркий белый свет палаты слепил, отражаясь от стального стола, его холодных тонких и гладких ножек, так накрепко прикрученный к полу большими болтами, такими, что руки уже давно стёрлись в кровь, а они так не сдвинулись. Так себе психиатрическая больница… Где же лечение? В ней ты наоборот остаёшься наедине со своими страхами, замкнутый в комнате без окон с паролоновыми стенами. От этого было лишь хуже, хотелось забился в угол, укутаться в безразмерную, опять же белую как и всё вокруг, рубаху и тихо выть, выводя тем самым охранника из себя. Ну хоть что-то.Хотя…он тоже бесил, совершенно не компетентный в данной профессии, словно охраняет не психически нездорового человека, а скот. Но возможно в это есть доля правды… Ведь психов боятся, их нельзя контролировать, ими нельзя управлять, от того и идёт огромная злоба и ненависть, призрение и животный страх. Пожалуй, это идеальное место подумать обо всём. Что-то наподобие пещер в которые уходят отшельники и монахи, вот только если у них есть выбор, остаться там или уйти, то у него нет.Он навечно заточён здесь. И что самое ироничное для всех психов, он сам не знает почему. Он ничего не помнит, кроме этих белых стен, словно он был рождён в них и похоже ему суждено и помереть в них же.Он знает наизусть каждую трещинку, каждую дырочку в на первой взгляд цельной обшивке стен. Кое-где потёртая и прохудавшая, конечно же не без его помощи. От скукаты он перепробовал уже всё, сувал пальцы в дырки, расковыривая их и вытаскивая поролон, дразнил охранника и просто плювался в потолок. Доходило даже до монологов с плюшевым бурым мишкой, как-то оказавшимся с ним в одной камере. Он был небольшой, аккуратный, очень мягкий, но затёртый временем, кое-где его шерсть сволялась, а некогда аккуратный бант на его шее подразвязался. Он смотрел на него, словно в самую душу, своим одним единственным глазом пуговкой.Было видна женская рука, голова мишки была пришита несколькими уверенными, но маленькими и незаметными стяжками. И словно у Френки Штейна у него была чужая лапа, на фоне бурой шерсти серый короткий мех. Довольно оригинально, неправда ли?Мишу звали Коля, так гласила надпись на банте. Почему именно Коля, и с чем это связано он не помнил, так как и не помнил, как тут очутился.Миша, а тоесть Коля никогда не отвечал и пожалуй это был тот случай, когда это было к лучшему. Давало надежду, что он ещё не совсем псих. Хотя… Он же даже не знает своего имени, а кликуют его на ?Эй ты, ненормальный?. Но он достаточно нормальный что бы понимать, что это не его имя.Было даже немного обидно, не знать своё имя. У всех есть, даже у плюшевого мишки, а у тебя нет.Он пытался узнать, спрашивал, но всегда получал односложный ответ в духе ?Если я буду всё время отвечать на такие вопросы, милый, я не смогу даже в туалет отойти?.Ему так и хотелось крикнуть: ?Так ты рацию в туалет возьми, там и отвечай.?В чём проблема? Он не видел в этом проблемы, твоя работа, выполняй и не жалуйся.В палате не было зеркал, по этому он чувствовал себя совершенно безлико, не знает ни своего имени, не внешности. Нет, можно было довольствоваться малым, размытым отражением в стальном столе. Но это немного что давало лишь представление, что у него есть длинный чуб свисающий на глаза и борода, не особо тёмная, чуток даже рыжеватая.Рукой он насщупал рубец и тонкую паутинку шрамов идущие по его правой щеке…или левой? Смотря с чей стороны смотреть. Там не росла борода, густая и колючая. Наверное это выглядит нелепо, но делать было нечего. Ему бы даже побриться не дали бы, а вдруг зарежет себя или ещё хуже, кого-нибудь?Еду приносили строго по расписанию, сквозь окошко в двери, давая ещё раз почувствовать себя скотом. Овсянка на воде, соплями тянувшаяся за ложкой и кисель, либо как блювотина, либо как камень. Третьего не дано. Но есть приходилось, пусть и через силу, иначе и помереть не долго.Больше всего ему нравилось сидеть на полу и задумчиво рассматривать свои волосы на свету. То как они отливают каким-то мышиным цветом в перемешку с ещё несколькими непонятными цветами, что-то среднее между брюшкомм тараканов и его панцирем. Тараканов он никогда не видел, но о них не раз был наслышан от охранников, что любили пугать его, словно они тут заведутся, если он будет крошить. Но скажи пожалуйста, кому захочется делить с ним палату? Даже тараканам не захочется.Потолки в палате были высокими, по этому он чувствовал себя маленьким и низеньким, даже залазя на стальной стол и расхаживалась по нему, в лево и в право, морозя босые ноги. Это было что-то вроде развлечения, правда, сомнительного.Порой он сам себе говорил: ?Ну я же взрослый мужик!?А потом так же мысленно отвечал: ?Да какая разница, всё равно никто не видит. И даже если здесь есть камеры видеонаблюдения, а они есть, то он ведь и так псих, чего уж боле??Подобные монологи он старался проводить не часто, больше донимал охранника.У него был басистый голос, грузная поступь, такая что вокруге всё тресётся, когда он идёт. А звали его местные кухарки ?Толя?.Он долго сидел и пробовал на вкус недавно узнавшее имя. Оно раскатывалось по языку и обрывчето кончалось, как удар кнутом. Очень похоже на ?Коля?, но звучало не так локонично и певуче.—?Тоооля… Тооля—?Да завались ты, раздражаешь! —?донеслось в ответ за железной дверью.Имя казалось ему необычным, почему-то душе было ближе ?Тилике?, но почему, он опять же не знал.Так много вопросов и совершенно нет ответов.Кухарок поимённо он не знал, но даже язык на котором он говорил, казался ему необычным. Чужым.При распросах об этом, Толя раскатисто смеялся. Совершенно, похоже, не воспринимая его всерьёз.—?Зачем мне об этом тебе рассказывать, милый, если ты забудешь об этом снова? —?просмеявшись отвечал охранник.Он и это находил странным, называть взрослого мужика ?милым?? Или это такой стиль общения с психами? Как с маленькими детьми. И похоже у него проблемы с памятью, это и не мудрено.