3. 1. Кошмары обитают в темноте (1/1)

Мирон коротко вздыхает и нервно дёргает ворот рубашки. За окном мелькают огни и люди. Почти незнакомые дома – слишком давно он тут не был. С удовольствием бы ещё столько же не появлялся, но Диме не отказывают. Не теперь. Фёдоров, усмехаясь, думает, что лет десять назад он бы не поверил, если бы ему сказали, что Дима не будет вызывать ничего, кроме панического страха. Даже, наверное, въебал бы человеку, который ему это сказал. Ну, может и нет… но послал бы точно. Слишком уж он в него тогда верил, мальчик наивный. А вот Дима даже тогда ?мальчишкой? или тем более ?мальчиком? не был. Сейчас это уже понятно, а тогда он просто казался… чуть старше? Ещё не взрослый, но уже и не подросток – что-то такое. Просто неуловимо мудрее. Они познакомились, банально врезавшись друг в друга, как во второсортной киношке. Дима Хинтер был на два года старше и учился на художника в том же универе, куда собирался подавать документы Мирон, которому на тот момент едва исполнилось восемнадцать.

Федоров его тогда, по правде сказать, испугался: больно грозно Дима выглядел. Опасно и страшно. Мирон-то был мальчиком домашним, тепличным совсем. Рос в среде пафосной буржуазии и считал самым страшным, что можно делать, прогулки близ фавелл. Он никогда не задумывался, как там живут, а когда стал невольным свидетелем жизни бедняков, пришел в ужас. Для него было шоком то, что в фавеллах люди месяцами выживают на то, что родители дают ему на день; что наркотики и алкоголь можно покупать за гроши и, зная, что это тебя потом убьет, давиться, не имея иных перспектив; что убийства происходят не где-то там, далеко, а совсем рядом, на соседней улице. Но больше всего поразило его то, что всем – абсолютно всем – в его окружении было плевать. И он сбежал. На накопленные деньги купил квартирку – маленькую, но зато свою. Нашёл паршивенькую подработку. Пошёл подавать документы одной из самых престижных школ города в какой-то задрипанный гуманитарный ВУЗ. И столкнулся там с немного пугающим Димой. Тот, впрочем, быстро стал ему другом – особенно, когда помог таки разобраться, как подавать документы. Знакомиться с новыми людьми Мирон не очень умел, так что Дима, будучи единственным, автоматически был его лучшим другом. Со временем они съехались. Изначально, потому что так казалось удобнее: у Мирона была своя квартира, но он совершенно не умел заботиться о быте, а у Димы не было квартиры, зато были прямые руки. А потом, даже когда могли купить вторую квартиру, чтобы жить отдельно, не стали. Тогда их отношения уже вышли за рамки дружеских, но толком они их не обсуждали: Мирон боялся словесно формулировать то, что между ними происходит, а Дима просто считал, что всё и без того ясно. В какой-то момент они оба решили, что им нужно что-то большее, чем их неприбыльные подработки на раз. Дима стал часто пропадать по вечерам. Говорил, что всё нормально, и что скоро его дело начнет приносить большой доход. Мирон хмыкал негромко, говорил, что верит – и верил же, на самом деле – и даже не спрашивал, что за дело. В конце то концов, он сам был по уши погружён в работу: ему захотелось написать книгу о той жизни, что он увидел, сняв розовые очки. Он писал о реальной жизни, такой, какой её видел, и изо всех сил старался донести до людей мысль, что так быть не должно. Есть, но не должно. Всё, о чем Мирон думал каждую секунду, было связано с книгой. Он дышал этой идеей, жил ей. Дима впихивал в него еду, отправлял спать или выпинывал на учёбу: сам бы Мирон давно на всё забил и вылетел бы к чёртовой матери и из универа, и с подработки, которую всё так же не бросал. Книга казалась ему искренней и настоящей; и казалась шедевром. Так что, когда ему отказали в трёх издательствах, не опустил руки. ?Просто это слишком открыто и политично.? – хмыкал он Диме. Дима соглашался и про себя думал, что Мирон такой дурак, раз даже после отказов не меняет книгу. Ведь они оба понимали, что такой, какая она есть, её бы никогда не напечатали. В издательствах Фёдоров получал отказ за отказом, и с каждым новым собеседованием отчаивался всё сильнее. Постепенно он начал выпивать, чтобы заглушить отвратное чувство беспомощности и отвращения – а после и принимать новомодный наркотик гор. Мирон тратил всё больше денег на препараты и алкоголь – и всё больше времени. С подработки в каком-то магазинчике его всё-таки уволили – но закончить универ с помощью Димы смог. На одни из самых дерьмовых оценок в потоке, но всё же. А потом Хинтер просто запер его дома и сказал бросать это дерьмо. ?Не книгу, – посмеялся он тогда, – колоться переставай и бухать, как чёрт?. Мирон тот месяц помнит смутно: ему было хуёво. Ломка была пиздецовой, и он уверен, что где-то среди этого жёсткого наркотрипа он молил Диму о том, чтобы тот наконец-таки его прикончил. Мирон в этом уверен. Но даже тогда, когда всё более или менее закончилось, не спросил. Он ляпнул другое. ?А кто мы друг для друга?? – тихонько протянул он, и впервые понял, насколько же ещё дурак. Потому что даже несмотря на их отношения-не-отношения, он не считал, что влюблён в Диму. Мирон просто не понимал сам себя – а после того разговора окончательно во всём разобрался. И его торкнуло. Он начал пытаться сделать хоть что-нибудь, чтобы им – это сокральное ?мы? Мирон произносил с идиотской влюблённой улыбкой – было легче. Снова устроился на работу – на этот раз уже по специальности. Платили ему чуть больше, чем на прошлой, но даже так, это было хорошо. Мирон научился готовить, собирал Диме обеды и ужины – тот всё так же продолжал пропадать вечерами – интересовался его жизнью и старался поддерживать, как мог. Но Хинтер, казалось, начинал всё больше и больше тяготиться этим, тяготиться Мироном. Отмахивался от заботы и всё сильнее отдалялся. Теперь он пропадал уже не вечерами, а целыми сутками или даже больше – и Мирон впервые спросил, что же это все же за дело. Чем Дима занимается. Тот только разозлился, и ушел спать, не ответив. Мирон спрашивал ещё несколько раз, но достаточно быстро понял, что ответа не дождется и просто смирился с диминой злостью и тем, что он часто пропадает. Со временем Хинтер стал появляться дома чаще – а злиться не перестал. Сначала Дима ругался и плевался ядом на Мироновы ?глупые увлечения? и ?глупую работу? – а после просто перешёл на саркастические насмешки и упрёки в сторону самого Мирона. Тогда казалось, что выдержать это не получится, потому что кто, как не Дима, знал все его переживания и проблемы – и бил точно в цель. Но это были всего лишь цветочки. От слов всё очень быстро перешло к действию – и бил теперь Дима не только словами. Постепенно, гардероб Мирона сменился на полностью закрытый, чтобы прятать синяки, ссадины от ремня или сигаретные ожоги. Он побрился, чтобы Дима не тянул так больно за волосы иногда – и чуть не умер после во время очередного избиения. Он уволился с работы, потому что Хиртеру не нравилось, что Мирон так много времени проводит вне дома. Фёдорова уже давно не радовало присутствие Димы. Не радовало, что тот стал почти всё время проводить с ним. Было только страшно и больно – Мирон вздрагивал от любых прикосновений и сжимался в комок, если Дима заносил руку. Резкие движения теперь пугали, а ножи в диминых руках вызывали панику – кто знает, что он мог сделать с Мироном. Единственной радостью в этой клоаке стало то, что дело Димы действительно приносило большой доход. Он таки пропихнул рукопись Мирона в издательство. То, как Хинтер потом потребовал его отблагодарить до сих пор иногда снилось в кошмарах. Всё, что Мирон хотел и действительно мог после – это сдохнуть. Но Дима вызвал врача, ведь не хотел, чтобы его ?жёнушка? умерла. Жизнь давно, но почему-то незаметно, превратилась в ад, и единственным, что заставляло Мирона откладывать лезвие, было писательство. Он украдкой писал что-то, надеясь, что Дима не увидит. Помимо коротких набросков, радовал его и ?Вечный жид?, его первая книга. Она возымела небывалый успех – и иногда Мирон позволял себе счастливую улыбку, когда в очередной раз мельком встречал положительные комментарии о ней. А после это стало его угнетать. Ведь о чем он писал? Он писал о скитальце. Бессмертном. Всё же новольном, но по-своему свободном – но теперь… Мирон не был им.. Иногда ему казалось, что он вообще был никем – только дополнением к Диме. Без мнения, мыслей, чувств и свободы. Никем и ничем. Лишенным абсолютно всего. Он противился этой мысли из последних сил, а после она поглотила его полностью. И толкнула на сущее безумство. Мирон собрал вещи, оставил какую-то нелепую записку – и сбежал. Просто оставил всё в прошлом. Заработок от ?Вечного жида? позволил ему снимать небольшую квартирку – а наброски позволили не загнуться сразу же после того, как он понял, что прекратить тот ад, что был его жизнью, было так просто. И теперь он снова писал – в перерывах между приступами паники и ужаса, и походами к психологу. Мирон собирал себя по кусочкам и учился жить заново. Написание новой книги играло в этом не последнюю роль. ?Долгий путь домой? вышел болезненным и тяжёлым – но вместе с тем светлым и радостным. Мирон снова писал о себе, и снова писал так, как видел. Книга получилось второй частью ?Вечного жида? и знаменовала новую жизнь. Она была как бы свидетельством того, что Мирон сможет справится с тем, что с ним происходит. Продажи ?Долгого пути домой? были высокими, так что вскоре Мирон перебрался в другую квартиру – снова ?свою?. Она была больше и подходила для ?талантливого современного писателя? куда лучше. Походы к психологу начали давать свои плоды – и со временем всё начало налаживаться. Мирон даже поверил, что прошлое действительно осталось в прошлом – но в один день его затолкали в машину, не особо церемонясь. Стоило закрыться двери, водитель нажал на газ. Федоров хотел было начать возмущаться – но все слова застряли в глотке, стоило ему понять, кто сидит рядом с ним.– Ну здравствуй, жида, – ядовито ухмыльнулся Дима, – давно не виделись. Чего ты так смотришь, ляль? Думал, записочки твоей хватило, и я тебя в покое оставлю? – тут Хинтер хохотнул, запрокинув голову, а Мирон вжался в дверцу машины. Ему хотелось верить, что всё происходящее было просто дурным сном.– Но нет, Миро, не работает это так. Вот сейчас доедем до особнячка моего и поговорим, да? – Дима продолжил, говорит ласково и заботливо, как с маленьким ребёнком, и улыбнулся нежно-нежно. Мирону от этого стало ещё страшнее. Такая его улыбка никогда ни к чему хорошему не приводила.– Прибавь скорость, Макс, – бросил Хинтер водителю.*** Мирон еле подавляет дрожь, вспоминая тот свой ужас. Ведь даже в самых страшных его кошмарах его не заталкивали в машину, на заднем сидении которой сидел бы Дима. Даже в его кошмаре водитель не мог бы называть Диму ?Гуру? с таким благоговением. К сожалению, кошмаром всё это тогда не было: прошлое не осталось в прошлом. Оно вернулось и напомнило о себе крайне характерными методами. Фёдоров вздыхает и пытается зацепиться взглядом хоть за что-нибудь. Ехать им, в конце концов, ещё немало, а провести всю поездку, вспоминая ужасы прошлого – такое себе удовольствие. Но с этой машиной связано столько, что отвлечься не получается – и Мирон зажмуривается, пытаясь думать о чём-то приятном. Но в голове, как назло, всплывают картинки той ночи...