1. Не с начала (1/1)

Мирон заливается истерическим сиплым смехом, сам не поняв, отчего. Привязанный на стуле, он дёргается, как будто в эпилептическом припадке, воображает, как это, должно быть, выглядит со стороны и заливается пуще прежнего, еле слышно хрипя и сипя, на самом деле. Горло дерёт, и он закашливается. По щекам снова текут слёзы. По губам – кровь. Нос, не прекращая, болит. Во рту железный привкус. Кто-то бесцеремонно хватает Мирона за подбородок, и он болезненно шипит, смешивая хрипы со скулёжем и неясным бульканьем. На затылок тоже ложится ладонь, и Фёдоров дёргается. Удары он терпеть может, но такого делать… Мирон хрипит, пытаясь послать этого уёбка, но слова не получаются – только снова начинает тупой болью жечь губы, и сводит с ума жар в груди. Кажется, рёбра?– Успокойся. Я не буду ничего делать. Голос у человека перед ним громкий, но какой-то… шероховатый, что ли. Приятный. Мирон знает, что его бил кто-то другой – у того голос был низкий, но скрипящий, и чем-то типично ?пацанский?. Неприятный

Этому же голосу Мирон верит – и поэтому, поняв наконец, что ему говорят, успокаивается. Его голову медленно поворачивают из стороны в сторону – но даже так каждое движение отдаётся вспышками боли – и что-то бормочут сверху, но Фёдоров уже ничего не может разобрать. Хочется свернуться в комочек, чтобы не было так больно, но руки привязаны, и наверняка уже стёрты в мясо – при каждом движении запястья начинали ныть и иногда становилось нестерпимо больно, как будто бы ему в руку воткнули тысяч пять раскалённых иголок.– Иди давай, Лень,– человек перед ним смазанным пятном отодвигается в сторону, придерживая Мирона рукой за плечи.– А… сказать-то что?– если первый человек звучал очень ?по-взрослому?, пусть и картавил, то этот голос был неуверенным и каким-то неправильно-низким, почти детским.– Придумаешь. Ответа Мирон не слышит. Он, кажется, вообще отключается, потому что новый человек смазанным – почему-то цветным – пятном появляется у него перед глазами всего через пару секунд. Или минут? Мирон не особо помнит сколько это, уплывающим сознанием ловит только, что это быстро. Слишком быстро. Мирон осоловело моргает мокрыми ресницами, уже почти привычно стараясь не морщиться из-за того, как это больно. Человек перед нимслишком яркий – голова болит всё сильнее. Мельтешит так, что Мирону кажется, будто бы он сейчас блеванёт – не столько, на самом деле, от мельтешения, но всё же.– Это ты так постарался?– хрипло, явно прокуренным голосом спрашивает этот ?цветной?. Ни сути вопроса, ни следующего за ним ответа Мирон не уловил, всё окончательно смешалось в голове в сплошную кашу. Все силы уходили на то, чтобы держаться в полубессознательном состоянии и не дёргаться от боли. Дёрнется один раз – уже не перестанет дёргаться, и будет больно. Видимо, кто-то из находящихся в комнате заметил, что Мирон совсем уже выключается, потому что он почувствовал мимолётное тепло, прикосновение и тут же жгучую боль, а через пару секунд ощутил, что его ничего не удерживает, и чуть не свалился на пол, лишившись того шаткого равновесия. ?Чуть? – потому что его придержали за плечи. Мягко, очень осторожно, но это было настолько больно, что Мирон заскулил, уже подымая было руку к плечам, чтобы убрать эту назойливую боль, и вдруг понял, что не может поднять руки – почти не чувствует её. Ему что-то говорят – он слышит слово ?больно?, слышит ?пройдёт?, ?помощь? и ?потерпи?. А ещё ?прости?.И много всяких других, но в сознании это не обрабатывается – только за ?прости? Мирон по-настоящему уцепляется. Он не может разобраться в собственных мыслях и не помнит, что значит это слово, но помнит, что оно почему-то хорошее. С такой интонацией – да. Почему-то… А в следующий миг всё его естество взрывается. Он уже не чувствует ничерта, но в голове панически пульсирует только одно слово. Больно. Он, наверное, кричит или сипит – горло дерёт неимоверно. А возможно, это он сам пальцами пытается разодрать шею, чтобы сделать хоть вдох. Кажется, он даже дышит в этот момент, но он просто этого не чувствует. Не знает. Всё его естество – боль. Боль – его пульс. Следующее, что он чувствует – отголоском, еле-еле проглядывающим через боль – тепло. Оно, кажется, везде, и Мирону правда кажется, что от этого только хуже – но он вообще не хочет, чтобы тепло куда-то девалось. Он пытается как-то сохранить это ощущение, притянуть ближе, ещё ближе. Мирон стискивает пальцы, в надежде, что это поможет. Через пару секунд он чувствует, что вцепился в ткань. Какую-то гладкую, даже скользящую ткань – как пиджак, отрешённо, почти машинально замечает он. Мирон понимает, что его, кажется, держат на руках. Он жмётся ближе к человеку, тёплому тоже, и скулит, потому что от любого движения только больнее. Фёдоров еле приоткрывает глаза – он должен знать – и перед глазами маячут цветные пятна. То ли правда тот цветной тащит, то Мирон уже просто не видит ничего от боли. Под ухом вдруг тихо слышится ?ту-дум?. Сверху снова раздаётся тот прокуренный голос, очень громко. Мирону и слова не разобрать, но он и не пытается, слушая чужое биение сердца. Ту-дум, раздаётся, ту-дум. Он чувствует чужое дыхание – сам так глубоко дышать не может, на упивается буквально этим чужим дыханием. Упивается. А потом всё, что ему остаётся – сосредотачиваться на дыхании, сердцебиении и боли. Потому что его неимоверно сильно качает. Перед глазами всё так же цветные пятна – Мирон даже не знает, закрыты они сейчас или нет, но это и не важно. Всё, что он хочет – наконец отключиться, потому что его качает – и укачивает, и ему кажется, что стоит открыть рот, как он тут же блеванёт, и выблюет все свои органы обязательно. Но Мирон в сознании – пока что – и его несут на руках, укутав в большой тёплый пиджак, и держат крепко, и аккуратно, как будто бы даже хотят защитить или хотя бы помочь. Мирону нравится в это верить, поэтому он подтягивает руки к лицу, и кладёт их как раз туда, где размеренно раздаётся ?ту-дум?. Ему, почему-то, спокойно. Сознание меркнет.Но лучше рассказать постепенно: всё это началось с того звонка в понедельник.