Гигант мысли (1/1)

— Да-да-да, — как-то небрежно бросил Бакалавр, поднявшись с кресла, — подобная проблема мне известна. Груздиан и всё это подполье… Секрета в этом никакого нет, и вся верхушка власти, курирующая эти организации, уже вычислена. Осталось лишь ударить. Ударить больно, чтобы помнили. Чтобы знали, — заключил правитель совершенно неестественным для него голосом. В нём имелись решительность, властность, некая доля злобы и праведный гнев. Не было той притворной и напыщенной речи, которой Бакалавр удостаивал своих гостей. Вот она — истинная душа великого правителя. Маршал почувствовал острое желание признать себя ненужным и уже слишком медлительным. Надо же, как же быстро расходятся слухи! Но волю желаниям сейчас давать нельзя — близка пучина аморальности. Именно поэтому Руперт лишь опустился в кресло со вздохом едва заметной досады и сложил руки на груди. Взглянув на Бакалавра, военачальник зажмурился. Глаза Марингата, столь глубокие и пронизывающие, сканировали душу маршала, и желания могли стать ясны всему миру. А признать себя ненужным — это горе любому значимому человеку. — Что ж… — нерешительно начал Руперт, всё ещё боясь открыть глаза. — Стало быть, мой приход для вас не стал… чем-либ… Скажите, а почему вы… вы до сих пор не пресекли их деятельность? Маршал открыл глаза и судорожно выдохнул, но в сторону; зрительного контакта с Марингатом он всё ещё боялся. Бакалавр улыбнулся, сложил руки "домиком" и вновь опустился в кресло (такой ритуал был сродни зарядки для правителя, который любые физические упражнения считал бессмысленными). — Я обязательно этим займусь, — заверил Бакалавр. — Ни мне, ни нардепам, ни народу не нужно, чтобы подобные движения стали чем-либо большим. Масса не даёт качество, но даёт массу, верно? А масса в своём рвении и крепости берёт. Маршал согласно кивнул. Марингат вдруг резко повернул голову к окну — послышался стук колёс. Железная дорога, позволяющая жителям столицы перемещаться из одного её конца на другой, находилась рядом с Башней Бакалавриата, и проезжающие поезда нередко так громыхали своими колёсами, что все глаза чиновников, служащих в Башне, оказывались разом прикованы к выходящим на участок дороги окнам. И пусть политический бомонд зарекался не реагировать на подобный грохот, всё равно каждый его представитель обращался к поездам просящим тишины взглядом. Когда Бакалавр развернулся, красный офицер смотрел в какую-то определённую часть пола, пребывая в некой прострации. Марингат глянул туда же, но ничего интересного для себя не обнаружил — идеально вымытый пол (другого правитель и не потерпел бы) был вещью обыденной. Зато глаза маршала внимательнейшим образом изучали покрытие, не думая обращаться к Бакалавру. И правитель, дабы напомнить о своём присутствии, легко постучал по столу. Руперт нехотя поднял глаза к своему ?коллеге?. — Что-то случилось, маршал? — Что? — переспросил военачальник, ещё не настроенный на продолжение разговора. — А! Нет, ничего. Просто… думаю. Скоро День Революции, надо парад готовить, медаль учреждать — юбилей же! Потом ещё речь для ветеранов выучить, доклад в Президиум написать, а потом ещё встречи, встречи, встречи… — Мне бы такие проблемы, — улыбнулся Бакалавр, постучав очками по столу. — А что так поздно? Мы вот за полгода всё сделали. — Трихтерр болеет, а без него ничего пройти не может. Председатель Президиума сразу сказал, что без Генсека делать ничего не будет. То ли боится, то ли ленится — чёрт его знает! Но вот уже который раз обсуждение этого вопроса перенеслось, и перенесли его на меня. Указали, что надо бы мне возглавить специальную комиссию. Видите ли, у меня дел других нет. А я как не приду к этой комиссии, так они мне отвечают, что бюджетом не предусмотрено. Что делать? — совершенно не ясно! Марингат засмеялся. — Бедный товарищ Трихтерр болеет постоянно — когда я с ним познакомился, у него красный нос и круги под глазами были. Несчастный никак не может себя отучить от привычки постоянно думать о скорой смерти. Так и сойдёт в могилу. А я сколько ему говорю — крепи сознание! Без здравого склада ума нынче никуда, и жаль, что малая доля современной молодёжи это воспринимает как истину. Нет, ведь им удобнее думать, что мы их в чём-то ограничиваем, ущемляем их права, подрезаем крылья… А как что-то натворили — так сразу к нам. Слушали бы нас — и никакой беды бы не случилось, а так — вина целиком их. Согласитесь, маршал, ведь когда я, Гарант, что-то советую, правильнее будет принять мои советы, а не отвергать их? Видите, вы согласны. А кто-то не согласен. Кто-то против. Кто-то считает меня злейшим врагом свободы. Но ведь не есть ли сознательная дисциплина и самоконтроль высшей степенью этой свободы? Разве наши советы ограничивают какое-либо благое дело? Разве мы не поощряем их свободу — мысли, слова, совести?.. Разве является свобода чем-то запретным? Нет, нет и нет. Знаете, в чём проблема некоторой части нашей молодёжи? Свободу они видят анархией, когда ты ничем не связан с какой-либо моралью. Но разве есть свобода — анархия? Разве мы за то боролись, чтобы все нравственные законы попирались? Чтобы без угрызения совести ты мог убить человека, ведь это можно, а потом и не попасть под суд, ведь его просто нет, ибо всякое преступление считается нормой. Чтобы заведомо неправильное стало правильным? Чтобы любые попытки воздействовать на людей оказались заклеймены негласным презрением? Чтобы мы жили в таком мире, где ты знаешь, что не имеешь права на жизнь, ведь нет для неё защиты, да и цены никакой она — обнажённая и ненужная никому вещь, которую вмиг у тебя может отнять какой-нибудь забулдыга, — не имеет? Разве этому мы учим наших детей? Разве это они должны считать свободой? Противодействием этому считают они наши советы? Если же их мысли таковы, то я скажу, что горд за борьбу с такой ?свободой?! Подобное недопустимо в цивилизованном государстве, и если я берусь контролировать поведение моих сограждан, то я считаю это нужным. Я клялся действовать в интересах соотечественников и от той клятвы отступать не собираюсь. Пусть надо мной смеются, пусть считают ретроградом, сейчас это так называется, пусть обвиняют в тирании, но ради счастья и морального облика своих людей я готов на многое. Кому нужно, чтобы ты ходил полуголым по улицам культурного центра страны, к примеру? Или там же валялся с бутылкой алкоголя? Вот они — предвестники анархии, думающие, что ни одно правило, закон или установление над ними не властно. Вот их нужно искоренять, чтобы они своим дурным примером не стращали других людей. А они стращают, молодёжь активно ведётся. Сколько же молодых людей с нашей и с вашей стороны погибло под колёсами поездов, ведь сейчас так модно ездить снаружи? Сколько было скошено алкоголем и… ну, думаю ясно, о чём я, верно? Сколько же нужно жертв ?моды?, чтобы до людей наконец дошло, что не мода это, не мода, а чистейшее самоубийство. Но никто ж не воспринимает твои советы, ты ж им крылья подрезаешь! Вот так мы и возвращаемся к изначальной мысли нашего разговора или, кхм, моего монолога. Вот такое множество проблем у нас связано с нежеланием молодёжи нас слушать. Да, может показаться кому-то, что я пустословлю, просто желаю что-нибудь сказать, говорю вообще не своим языком, но не высказаться по этой проблеме я не мог. Грудь правителя вздымалась в такт его речам, глаза сверкали праведным огнём борьбы, весь он принял самый стойкий и боевой вид, да такой, что маршал, прославленный полководец, вновь почувствовал себя абсолютно ненужным. По размаху мышления, как ему казалось, нельзя было даже состязаться с этим гигантом политической и настолько меткой мысли, что она могла осветить злободневную информацию в самом лучшем и уникальном виде, присущем только Бакалавру. Чувствовал ли это сам гигант мысли? — Да, безусловно. Не мог он допустить недоверия к самому себе, ведь самодовольство морально запрещало правителю сомневаться. Он всё знает, всё умеет, везде был. Но не губит ли это тот гигантизм мысли? Не делает ли из педанта эгоиста, уверенного, что порядок — это исключительно его заслуга, и его нарушение — неуважение к самому этому эго-педанту? — Что же… Увы, но будущую ответную речь маршала прервал вызов секретаря. Марингат нажал на кнопку ответа, и появившийся на экране мужчина в синем пиджаке осторожно спросил: — Высочайший Бакалавр, вас соединить с красным коридором? Говорят, там ЧП… Марингат несколько секунд обдумывал вопрос, после чего кивнул головой и надел свои очки, укрыв глаза за плотной завесой стёкол.