13. (1/1)

Тебе было тринадцать. Самый подходящий возраст для ссор с родителями, которые не понимали твоего рвения к музыке, желая лишь, чтобы ты выучился и нашёл приличную работу. Самый подходящий возраст для первой любви, которая тебя замечала лишь тогда, когда ты снова наступал на развязавшиеся шнурки и падал под её звонкий смех. Самый подходящий возраст для хулиганов, отбирающих твои завтраки и карманные деньги. Самый подходящий возраст для первых драк и синяков.Тебе было тринадцать, когда ты впервые сбежал из дома. Подростковый максимализм, мечты, вскружившие голову, уверенность, что только ты и твои действия верны. И ты, подгоняемый собственным эгоизмом, собрал вещи в старый потрепанный рюкзак, сгрёб в охапку всю ту мелочь, которую ты гордо именовал сбережениями, и помчался как можно дальше от собственного дома, где рос. От ответственности. От заботы. От любви и тепла. От родителей, которым ты дорог.Тебе было тринадцать, когда ты впервые по-настоящему испугался. У него не было имени, да и лица ты не помнишь. Помнишь только удушающий запах дешёвого пойла и мочи, от которого к горлу подкатывал вязкий ком тошноты. Помнишь пальцы, под ногти которых забилась грязь, паучьи пальцы, вцепившиеся в твои кудри. Помнишь его голос. Хриплый, насмешливый. А ещё ты помнишь пса. Большую овчарку, вцепившуюся в руку ублюдка. Тот кричал, матерился. А потом просто сбежал.

Тебе было тринадцать, когда ты познакомился с ним. Он был твоим ровесником, и ты с завистью смотрел на его рваные джинсы и кожаную куртку, которую ты не мог себе позволить. Именно ему принадлежалтот пёс. У этого парня были потрясающие глаза цвета аквамарина. Это ты помнишь прекрасно. Как и тепло его руки, когда он протянул тебе свою раскрытую ладонь, широко и обаятельно улыбаясь.— Джон.— Дэвид, — ответил ты, несильно сжимая его кисть. Тогда тебе было тринадцать.