17. Искры, согревающие ночь (2/2)
Выбрав момент, Соджи кинулся на того, что был справа от Шинохары. Поближе к поваленному дереву, его торчащие корни можно использовать как прикрытие со спины. Противник, попытавшись достать его ударом сверху, открылся, и Соджи в глубоком выпаде молниеносно протянул его лезвием поперек туловища; потом, не теряя ни мгновения, повернулся на месте и оказался как раз у корней. Прислонился к ним спиной, ощущая, что ноги снова становятся ватными.- Это и есть ваш знаменитый Кикуичимонджи? - спросил Шинохара - спокойно, словно они беседовали за чашечкой сакэ.
- Кому как не вам знать, что дело не всегда зависит от меча, - Соджи постарался, чтобы голос не прерывался. Дыхание сбилось, он чувствовал, что на второй подобный выпад его может попросту не хватить.- Ито-сэнсэй погиб ночью, от удара в спину, один против троих или четверых, - медленно ответил Шинохара. Опустил меч и выпрямился. - Но я не стану поступать так же. Нам следует отложить наш разговор до того, как вы поправитесь...Спутник Шинохары, словно не поняв или не желая следовать примеру предводителя, взял меч наизготовку. Дыши, дыши, скомандовал себе Соджи, стараясь не упускать ни единого его движения. Сознание предательски мутилось, и ворвавшийся грохот, гулко раскатившийся над рекой, сперва показался звучавшим лишь в его ушах. Но заозиравшийся Шинохара, окровавленная рука второго его спутника, крик боли и звон выпавшего из его руки меча были реальными. И еще более реальным был звонкий голос, крикнувший "Пошли прочь, собачьи ублюдки! Тут шесть зарядов, мне хватит на всех!"
Дыхание восстановилось и пелена перед глазами снова сложилась в каменистую отмель, реку и заросли, и возвышавшиеся над ними деревья. И в девушку в темной накидке поверх чего-то пестрого, замершую шагах в десяти от них. Она вытянула обе руки с зажатым в них... как же он назывался? "Ре-во-ру-ве-ру", по складам произнес кто-то в сознании Соджи...- ...Это был, наверное, очень меткий выстрел, - горячий чай с присланными доктором вчера травами наконец вернул ему способность дышать. Обратный путь до флигеля через заросли занял довольно долгое время - уже начало смеркаться, потрескивая, горела свеча в напольном светильнике. Ирен ничего не ответила, она сидела поодаль, низко наклонив голову. Потрескивал светильник - негромко, но настойчиво. Она стреляла, чтобы защитить тебя; ну же, это твой шанс, снова сказал кто-то в его сознании. Скажи, что тебе очень жаль, что ты просишь простить за свою грубость, за то, что...- Я не смогла... - с неожиданной злостью проговорила Ирен. Тихо постукивала палочка, которой она размешивала лекарство в чашке. - Хотела в него, прямо - и не смогла. Решила в сторону, а случайно получилось в руку... Не смогла...
-Когда начинаешь убивать - остановиться трудно. А женщине оно и вовсе ни к чему.
Он замолчал - не то, все не то. Сейчас, сейчас она встанет и уйдет. Снова уйдет. И на берег она сегодня пришла случайно...
- Я заходила... тебя не было... потом вспомнила, муж рассказывал... про отмель и поваленное дерево... - Не может сообразить, как бы половчее уйти, подумал Соджи, вот и мужа вспомнила.- Соджи...
- Да. Тебе... - "тебе пора, уже вечер", хотел сказать он, но Ирен вдруг подняла на него глаза и сбросила с плеч накидку. На ней был тот самый комон, что и в ту ночь, в Праздник Темноты.
- Не прогоняй меня! - умоляющий шепот. - Пожалуйста...Как неожиданно... Женщина, которую не хочется отпускать. Женщина, на которую не имеешь права. Ее руки ложатся на плечи легко и беспощадно как судьба. От судьбы бегут только трусы, те, кто смел, бегут к ней.А глаза ее меняют цвет - сейчас они мерцают золотыми горячими искорками, и греют, и согревают, отдают свое тепло вечерней прохладе.
Меняют цвет, словно цветы под луной... словно цветы под луной...
И от мерцания становится жарко, вечерний темный воздух в комнате съеживается, а круг света от светильника растет... растет, забирая в себя и ее, выскользнувшую из платья, будто из собственной кожи, и его самого, словно оставившего вместе с одеждой болезнь. Тело потеряло вес, оно легко и послушно; они сейчас как две молодые ветви, гибкие и сильные, способные стряхнуть тяжкий мокрый снег. Ее руки мягко и властно заставляют лечь, а волосы, мягкие и душистые, касаются щеки, щекочут плечо. Она парит над ним, как сильная юная птица, и забирает его всего, без остатка, даря себя - так же без остатка. И в то же время она так беззащитна и хрупка, что Соджи впервые чувствует себя тем самым защитником, каким никогда не ощущал ни с одной из дев веселья, даже самой искусной. С ними он был мальчишкой, не первым и не последним. Одним из. Даже с Юу, дочерью киотского врача, он был тем, до которого снизошли. Волчонок, до которого снизошли ласковые руки девушки из хорошей семьи.
Он не слышит, что за слова срываются с его губ, когда они, слившись воедино, несутся сквозь мертвую холодную ночь, делая ее горячей и живой. Слова падают горячими каплями и скатываются по коже нежнее цветочных лепестков, по гибкой спине с пленительным изгибом, по округлым бедрам и стройным ногам, слова разбиваются тысячью хрустальных брызг о груди с отвердевшими маленькими сосками. Слова превращаются в молитву, в выдох, сливаются со стонами, с маленькими ладонями, упершимися в его грудь, с движением бедер- и рассыпаются в ночи, оседая на циновки, на их тела, ловящие последние содрогания экстаза.
Светильник зашипел и погас, и вокруг сгустились серо-синие сумерки.
***
ИренКогда это началось - тогда, семь лет назад, или тогдашняя полудетская влюбленность была только предлогом, поводом к тому, что происходило сейчас? Нет, тогда, во время Праздника темноты. Она хорошо помнила - это было похоже на вспышку, когда Соджи осторожно обнял ее. Натянутые как струны нервы обожгло, сердце замерло, воздух словно вдруг сгустился и застыл. Ирен тогда охватил небывалый покой, время будто остановилось. Мир замер. Шум, шорохи, звуки – все ушло тогда в небытие. И на землю упала тьма.
"Я жалею, что ты не сделал меня своей тогда, семь лет назад", - хотела сказать она. И не сказала. "Всему есть время - время строить и время разрушать". Для всего отмерян свой срок и свой предел. Нельзя погонять судьбу.И сейчас, как тогда, их обступала уютная мохнатая тьма, где единственным светом было мерцание угольков жаровни. Но и угольки скорее подчеркивали темноту, нежели разгоняли. Пусть сейчас будет темнота, пусть она хранит их, покрывая то тайное счастье, которое им досталось. Было тихо, только мерно постукивал где-то в балках жук-молотильщик. Одеяло защищало их тела от ночной прохлады, темнота защищала от мира, и не было ни болезни, ни смерти; не было ничего и никого, кроме них двоих. Ирен посмотрела на Соджи. Он неподвижно лежал на спине, повернув к ней голову, и только глаза поблескивали в полутьме. Она улыбнулась, уверенная, что он видит сейчас ее лицо так же, как она видит его. Соджи ответил улыбкой и осторожно дотронулся кончиками пальцев до ее щеки – словно боялся, что она сейчас исчезнет.- Ты… - прошептал он.
Ирен натянула одеяло повыше, устраивая уютною берлогу, и крепче прижалась к Соджи. И словно провалилась в сон.А проснулась от неясного ощущения потери и, еще не открыв глаза, поняла, что место на футоне рядом с нею пустует. В панике, едва набросив юкату и на бегу завязывая пояс, она кинулась к галерее - оттуда послышался старательно заглушаемый кашель.
- Ты... ты хотел...? - она не могла выговорить "уйти", но, видимо, в ее голосе прозвучал такой ужас, что Соджи на миг перестал кашлять.- Тебя будить не хотел, - прошептал он, отдышавшись, вытирая с губ кровь и пытаясь улыбнуться. Ирен обняла его, не то поддерживая, не то сама ища поддержки. Ощутила под пальцами острящиеся кости плеч, выступающие ключицы, прижалась лбом к его руке.
Ей хотелось сказать что-то вроде "Я поговорю с доктором Мацумото, я что-нибудь придумаю... Надо к морю. Или в горы..."
"К морю..." - повторил бы, наверное, Соджи - так, как мог бы сказать "в рай".
"Я обязательно что-нибудь придумаю, слышишь? Ты поправишься. Соджи, слушай меня - ты поправишься, мы будем жить в горах или возле моря, и ты обязательно поправишься".Очень хотелось говорить что-то подобное. Но вместо этого она молча закинула руку Соджи себе на плечи, поднырнув под него так, чтобы он мог не нее опереться. Словно это самое обычное дело. Никакого больше ужаса в голосе - Соджи из тех, кто не сдастся, и незачем делать его борьбу еще тяжелее. Разве что поддержать, насколько позволит.
У него, видимо, отчаянно кружилась голова, подкашивались ноги, и он делал над собой невероятные усилия, чтобы не повиснуть на ней мешком или вовсе не упасть. Помогши Соджи присесть на футон, Ирен села рядом, а потом осторожно прислонилась к его плечу.
- Тебе пора, уже рассвело. Скоро придет О-Хиса-сан, - Соджи говорил самым обычным ровным тоном. Ирен стиснула зубы - он был прав.
- Я приду после обеда, - тихонько сказала она, легко пожав его предплечье. И в ответном взгляде темных глаз уловила благодарность.