Часть 6. СЕЙХТШИ. Гл. 1. Прощание (1/1)

– Как он?– Жив. Во всяком случае, пока – он жив.Аламаэрта, покачнувшись под напором налетевшей на него с объятьями Виргинии – левая её рука была на перевязи, сломанная, но она крепко обняла его за шею здоровой рукой, отступил, пропуская её в палату.Импровизированный лазарет был устроен на корабле Гелена – технически это было лучшее, что здесь и сейчас могло быть. Аминтанир, погружённый в капсулу, наполненную голубоватым слабо фосфоресцирующим гелем, был в сознании. Над поверхностью виднелась только его голова, но даже на ней не было живого места от ожогов.– Вир…гинне… Спасибо тебе, что не сдалась. Видишь… мы не так сильно горючи, как он думал…Губы, бледные до синевы, он разлеплял с трудом, голос, если б не вмонтированные в капсулу динамики, едва ли было бы слышно.– Молчать, Аминтанир! Чтоб я больше не слышала прощальных нот в голосе. Чтоб я вообще не слышала твоего голоса, пока ты не пойдёшь на поправку. Я твой генерал, и это мой приказ. Все силы на выздоровление. Я буду приходить к тебе каждый день. Но ты – молчи.Она вышла из палаты, быстрыми шагами удалилась в направлении выхода, больше не глядя ни на кого.– Вы ведь спасёте его? – Андрес ковылял по лазарету на костылях, несмотря на угрозы Далвы просто привязать его к кровати. Не помогали и угрозы Гелена, что нога может срастись криво, а хромота обаяния облику Андреса не добавит.Гелен повернулся к нему.– Его немного спасло то, что они пытались его потушить – вместе с машиной, и немного спасло то, что мы успели вовремя… Но сейчас ещё что-то должно его спасти.– Ну, я думаю, у вас здесь этого навалом. Не может быть, чтобы этот сказочный паршивец умер теперь, тем более после нашей победы.– Он очень сильно обгорел. Но да, он жив, значит, надежда есть.Андрес облизал сохнущие губы.– Когда ты рассказывал об Арнассии… Ты говорили, что Виргиния была тяжело ранена, была при смерти, но ты спас её. Ты ведь повторишь это и для него? Даже если он не дорог тебе так же, как она – просто ради неё, потому что ей дорог…Гелен почти упал спиной на стену.– Там, на Арнассии… - голос его тих, взгляд блуждал по стенам, по потолку, не встречаясь со взглядом Андреса, - мы почти не имели надежды. Мне пришлось использовать один очень древний механизм… Дажея не знаю, какой расой изобретена эта машина, хотя значки на ней похожи на лорканские. Чтобы спасти того, кто находится на пороге смерти, кто-то должен отдать жизнь. Поверь, там был некоторый выбор из тех, кто хотел бы это сделать. Для солдата честь отдать жизнь за своего генерала. Для арнассианского мужчины честь отдать свою жизнь по требованию женщины. Это вершина его жизни, когда женщина избирает его для того, чтоб он отдал свою жизнь потомству. Нет, я не говорил им, что Виргиния – женщина, иначе их рвение было бы ещё больше, и мне, пожалуй, пришлось бы столкнуться с местью тех, кому я откажу… Но я не знаю, найдётся ли тут желающий поменяться с Аминтаниром.– Вот тут ты ошиба…Андреса твёрдо отодвинул Виктор. На лбу его красовался свежий шов, но в целом ему досталось не так сильно по сравнению с многими в финальной яростной схватке шагающих танков. За ним плёлся хмурый Харроу, баюкая перебинтованную руку – не перелом, просто царапина, только вот шов на всякий случай пришлось наложить.– Где эта машина? Здесь, на корабле?– Виктор, ты не…– Помолчи, ладно? Вы мне весь мозг проели тем, что всю жизнь я жил, исполняя чужую, не желавшую мне добра волю, так? Там я делал то, что считал должным. Здесь я делал то, что должен был. Теперь я сделаю то, что хочу сделать. Моя жизнь была не слишком хороша, ну так вот ему она пригодится больше.В соседней ?палате?, за наскоро возведённой тонкой матовой перегородкой, лежало накрытое простынёй тело. Никто не решался откинуть простыню, чтоб посмотреть на него – хватало рассказов тех, кто спускался в тюремные подземелья дворца и других крепостей сторонников Бул-Булы, кто проводил расследование их многочисленных преступлений. Тело Талеса было погребено в братской могиле на огороженном поле за дворцом – его убили сразу, спящим, не видя в землянине никакой особой ценности.– Синеасдан…– Да. Был женщиной, как оказалось. Есть, всё-таки, и недостаток, и достоинство у ваших бесформенных хламид, под ними различить половые признаки проблематично, да они у вас и не столь выражены, как у землян. Как же ей это удалось, столько лет, с таким риском в случае раскрытия… Такая тяга к знаниям, к богу… Вам, думаю, будет интересно взглянуть на записи, оставленные ею на стенах камеры…Лаванахал положил ладонь на скупо проступающие под тканью очертания сложенных на груди рук – единственное, на что он мог решиться.– Вот почему Синеасдан, единственный из нас, не был женат…Глаза Далвы влажно поблёскивали – Савалтали подумал о том, что никогда не видел их такими, а ведь он много времени провёл в общении с рейнджерами. И так хотел бы и не видеть.– Она была сильной, очень сильной. Они убили её только два дня назад, всё это время, пока она была у них в плену, они выбивали из неё расшифровку инструкции к машине. Не её вина, что она сдалась, пожелав смерти.Таувиллар поднёс руку ко лбу в поминальном жесте – чувствуя, что любые полагающиеся молитвы здесь бессильны, и не только потому, что разные они для женщин и жрецов.– Она тоже, как могла, приближала нашу победу. Своей стойкостью, каждым своим отказом… И мы каждым выигранным сражением, каждой отбитой крепостью, каждым сбитым с темницы замком приближали её освобождение. Увы, не успели…– Они собрались, Геа-Ерэн. Это самое большое место у нас, где может собраться много, это наш самый большой стадион для спортивных состязаний. Во время правления Бул-Булы спортивные игры были запрещены, поощрялись только боевые искусства, теперь стадион снова будет работать. Сегодня, провожая Выр-Гыйын и всех вас, мы вернём ему жизнь.– Теперь всё будет по-другому, Кинту-Мыак, - улыбнулся Ли.В честь холодного времени года, бреммейрская нарядность более похожа на привычную иномирцам. Вот на этом, к примеру – нечто вроде халата с рукавами-воланами, из багряной, вышитой фиолетовыми цветами материи, на шее бусы из стекляшек всех возможных оттенков. Несмотря на то, что через некоторое время глаза начинают болеть от этого попугайского многоцветья, бреммейры считают, что они наряжены по-зимнему скромно – ведь это лишь суррогат, замена лучших украшений из возможных – живых цветов. Как же, действительно, обидно не увидеть этот мир утопающим в весеннем цветении – если верить описаниям и редким виденным фотографиям, эти кажущиеся сирыми края иногда являются чудеснейшим местом во вселенной.– Да. Мы хотели, чтобы, улетая обратно к своим звёздам, вы протянули мост от нас до них. Мы хотели бы, чтоб вы передали там, что мы хотим вступить в Альянс. Если можно, конечно. Если наш небольшой, молодой мир может быть младшим братом вашим мирам.– Кинту-Мыак, не нужно…– Не нужно делать этого только из благодарности? – выступил вперёд Тай Нару, - или для того, чтоб Альянс теперь руководил ими? Они хотели сказать совсем не это. Они хотели сказать, что теперь они очень хорошо знают – жить и побеждать можно только вместе. Нет, они не хотели бы, чтоб вы учили их жить. Они научатся сами. Потому что всегда умели. Умели учиться. Но они хотели бы, чтоб вы видели это и радовались за них. Им предстоит долгий путь, но они готовы к нему. Они хотели бы, конечно, избрать Выр-Гыйын новым правителем, но они понимают, что её ждут звёзды, с которых она пришла. Всех вас ждут. Хотя, конечно, если б кто-то из вас захотел остаться – они были б рады этому…На стадионе набилось народу много больше, чем обычно он должен был вмещать. Жители Бримы съехались с обоих континентов, они сидели на сиденьях, стояли в проходах, стояли на самом поле, перед наскоро возведённой трибуной. Три больших экрана были обращены к толпе вокруг стадиона, стараньями Гелена и местных инженеров была обеспечена трансляция в другие города для тех, кто не смог приехать.Рядом с Виргинией стоял всё ещё пристёгнутый к передвижной капельнице Аминтанир, Андрес постоянно шутил насчёт этой капельницы, что если на них кто-нибудь, не дай бог, нападёт в дороге, он сможет использовать её стойку, как рейнджеры – денн-бок, или что предложение станцевать вокруг шеста, когда-то сделанное Таувиллару, в принципе и для него в силе, и эти дурацкие, в общем-то, шутки сейчас радовали – жизнь мальчишки была уже вне опасности, и все это знали. Прозрачные трубочки капельницы исчезали в прорезях зеленоватого балахона из специальной неэлектризующейся ткани, в который, в целях защиты от вредного воздействия на восстановленную, ещё очень тонкую кожу, он был одет, волосы на опалённых участках головы понемногу начинали отрастать. Виргиния погладила его по щеке.– У тебя так пока и не восстановились эти… Я не помню, как они называются и для чего служат… Всё время тянет назвать их вибрисами…– Они нам дополнительно, чтобы чувствовать запахи и температуру.– Ну да, как вибрисы у кошки. Господи, скорее бы ты стал прежним, Аминтанир…Юноша сжал её руку.– Я никогда не стану прежним, Виргинне. Я видел его.– Кого?– Наисветлейшего. Он был со мной тогда, он был в моём огне, близко-близко. Он был похож на тебя.– Скажешь тоже.– Это странно, хотя мы никогда не считали, что он должен быть похож на нас, но, наверное, это правильно, что он похож на тебя, он весь из света… Это даёт очень много сил, Виргинне. Силы умирать, силы жить.Андрес, расхрабрившийся уже настолько, что ходил не только без костыля, но и без трости, утверждая, что она ему ну совсем не в стиль, совместно с Раулой проверял работоспособность аппаратуры.– Что самое ценное лично для меня, наверное, что я увожу отсюда – это настоящую старинную рысын. Ей не менее пятиста лет, говорит Абай-Абайу, костяной панцирь, роспись натуральными красками – трава, толчёный камень, яд какой-то там местной гюрзы… То есть, лизать её не рекомендуется, наверное, а жаль, так хотелось – цвет у этого яда такой милый, притягательный… А звук у неё до чего волшебный! Натурально, если не богом себя чувствуешь, то кем-то к нему очень близким, этот звук просто, кажется, заполняет, разливаясь, всю вселенную, не верится, что звук не может преодолеть безвоздушное пространство… Абай-Абайу сказал, что я достоин этого инструмента, а он – меня. Ну, в умелых руках, ясное дело, сами знаете что балалайка, всё же пальцев у меня побольше, чем у них…– Андрес, вы удивительный человек, – улыбнулась Раула, - посреди войны, в снегу, под землёй, под снарядами – организовывали местную самодеятельность! Теперь, с вашей лёгкой руки, бреммейрская молодёжь ходит и распевает испанские революционные песни.Наконец доработанный (в очередной раз) Геленом ретранслятор кочевряжился долго, и в конце концов, когда Андрес выстроил такую цепь переходников и выпрямителей, которую, как он позже говорил, не смог бы повторить и под пытками, подобные чудеса случаются ровно один раз – все три микрофона-передатчика зажгли зелёные огоньки, свидетельствующие, что звук они принимают и кодируют правильно.– Не вижу, что не так. Где ж и когда ж ещё петь, как не под пулями? У меня так сразу и голос прорезается, и руки чешутся… Не только ж к автомату они у меня чешутся, должны понимать. А песни – что песни? Подлинное искусство интернационально, оно переходит от одного народа к другому, однажды имя автора, если оно и было известно, забывается, и песня становится народной, песни переводят на другие языки, перекладывают на заимствованную мелодию собственные тексты – так было у нас, так теперь здесь. Это тоже создаёт единство, если угодно. Вы могли бы напеть мне какие-то песни вашего мира, попробовали бы подобрать…Все три боковых сиреневых лампочки, показывающие подтверждающий сигнал с трёх работоспособных вышек континента, тоже зажглись. Все три магистрали работают. Отлично. Награди бог хурров, что продали сюда технологии, спёртые у нарнов, а не, к примеру, у аббаев, тогда повозиться пришлось бы подольше…– Ну, во-первых, песен своего мира я и не знаю, не близка была, знаете ли, к народной культуре… во-вторых… вы рехнулись, что ли, Андрес? У меня ж что голос, что слух стоят друг друга.– Разве не всякая песня, идущая от сердца, прекрасна? Как и всякая женщина, особенно женщина с оружием?– Андрес, мы на чужой планете, язык вы едва знаете… Где и чего вы умудрились напиться, откройте секрет, пожалуйста?Когда Виргиния взошла на трибуну, стадион взорвался восторженным воем.– Где-то я уже это видел, - улыбнулся Гелен.– Граждане Бримы… Свободные граждане Бримы! Освободительная война, длившаяся столько трудных дней и ночей, наконец окончена. Тиран повержен, столпы, державшие его трон, разбиты. Вы возвращаетесь к мирному труду, мы возвращаемся к звёздам. Мы улетаем с верой, что наши и ваши жертвы, пролитая кровь, пережитые опасности и потери не будут напрасными. И любя вас всем сердцем, маленький, удивительный, прекрасный народ, я не могу не сказать вам – вам дан прекрасный шанс построить свою новую жизнь наилучшим образом. Избрать подлинно народное, мудрое правительство… Я знаю, что вы просты и чисты сердцем, я очень хорошо почувствовала это в том, как вы приняли меня, приняли всех нас, когда слово ?чужак? звучало как ?новый друг?, ни в чьих глазах не было отчужденности и недоверия, на ваших устах не было недоговорок, в ваших словах не было двойного дна. А ведь у вас было много оснований больше никогда не верить пришельцам... И я прошу вас, в этой чистоте, в этой доверчивости – не будьте слепы, будьте бдительны! Не позвольте больше никому, как Бул-Буле, воспользоваться вашим неверием в злой умысел, не проглядите, вовремя вырвите любые ростки зла, всходящие на вашей земле!Он обернулся, почувствовав мысленное обращение. Перед ним стоял тот землянин-телепат, имя которого он долго не мог запомнить именно в силу его простоты.– Простите, может быть, и не лучший момент я выбрал для своего вопроса, но до сих пор у нас не было времени, а скоро просто не будет возможности – любому понятно, что мы стоим у развилки, где наши пути расходятся в стороны.Насчёт любого – парень, может, и лукавит, или судит поспешно, но развивать тему Гелену совершенно не хотелось. Мечтать о возвращении к привычному блаженному одиночеству, когда никого опекать, ни за кого отвечать не приходилось, легче лёгкого получалось первые пару месяцев, а сейчас – уже сложнее, видимо, потому, что другое становилось привычным.– Недавно задумался над этим феноменом – почему с какими-то вопросами самым естественным считается обратиться ко мне? Наверное, всё дело в репутации техномагов как носителей сакральных знаний и вселенской мудрости, да? В репутации техномагов, правда, есть и не столь позитивные составляющие, но зачем сейчас о грустном.Телепат пожал плечами.– Просто потому, что, как я понял, о Колодце вечности вы знаете несколько больше нашего.Шутливый тон разом выключился.– Колодце? Мне казалось, все вопросы о нём были заданы ещё по пути к этому гостеприимному миру. Что же заставило вернуться к этой теме?Удручённо вздохнув, И раскрыл ладонь.– Вот это. Может показаться бредом, потому что я не уверен точно… но мне кажется, эта вещь оттуда. Я не имел намеренья её брать, я не имею понятия, как она попала в мои вещи, точнее, у меня есть не более чем предположения… В конце концов, если кто-то набрал песку в сапоги, не называть же его на этом основании мародёром. И я хотел спросить, не можете ли вы вернуть эту вещь обратно – ведь, пожалуй, у вас больше шансов когда-либо попасть туда снова, чем у меня – или хотя бы сказать, что это.Гелен осторожно двумя пальцами поднёс к глазам синий шарик с лёгким перламутровым отливом.– Где, говорите, вы его взяли? Где конкретно?– Я не брал, - терпеливо повторил И, - я полагаю, это была случайность. В фонтане. Конечно, может быть, это вам ни о чём не скажет, может, в этом Колодце не один фонтан, а вы могли там и не бывать, не видеть его… Фонтан небольшой, рециркулирующий, в форме чаши с цветком на длинном стебле. Его построили насекомые… Останки двоих из них мы видели в этом фонтане.Взгляд техномага, такой сосредоточенный, что позволяло предположить, что он сканирует этот предмет, переместился на лицо телепата.– Я хотел бы задать вам пару уточняющих вопросов – показать образцы орнамента или письменности, чтобы вы выбрали наиболее похожие, попросить описать эти останки… Чтобы быть полностью уверенным.– Вам знакома эта штука? То есть, вы видели что-то подобное?– Вживую, разумеется, нет. Однако я почти уверен… Даже не знаю, поздравить вас, молодой человек, или столько природного садизма даже во мне нет. Возвращение сей ценности в сокровищницу не то что трудноосуществимо – невозможного во вселенной, как известно, мало… Вопрос, целесообразно ли. Резонней предположить, что она всеми силами пыталась покинуть это место – точнее, некие силы, живущие в Колодце или в самом этом памятнике, стремились найти того, кому поручить её… Как знать, может, Колодец не отпускал вас вплоть до той поры, пока кто-то из вас не дойдёт туда? Это яйцо.– Яйцо?!

– Да, яйцо. Чему вы удивляетесь? Для большинства миров сокровища, памятники, которые они желали защитить, вверив Колодцу – это религиозные символы, образцы музыки, поэзии, технологий, архитектуры… А для этих – последний живой представитель их вида. Ну, не вполне живой – пребывающий в некоем стазисе пред-рождения. Умирая, они поместили в это великое хранилище последнее яйцо, чтобы однажды, возможно, кто-то вроде вас…– Почему меня?Гелен улыбнулся, вернув синий шарик в его руку, для чего сам разжал его пальцы.– Вы ведь всю жизнь изучали насекомых, так? Вы их по-настоящему любите. Можно ль найти лучше опекуна для инсектоида?– Да уж думаю, можно! Хотя бы каких-нибудь других инсектоидов! ?Всю жизнь?… Столько той жизни было! Я ничего не знаю об этой расе, даже их названия…– Ну, это хотя бы немного, но поправимо, в файлах моего корабля некоторая информация есть. Может быть, вы даже правы – но в таком случае кто найдёт других достойных, если не вы? Решать, что теперь делать, в любом случае вам.Три корабля – безнадёжно разбитая ?Сефани? осталась у берегов северного континента памятником войны – сюрреалистичным слоёным бутербродом бороздили гиперпространство, всё дальше удаляясь от Бримы. Аламаэрта, вернувшийся к управлению ?Золотым даром?, заканчивал проверку систем – точнее, ознакомление с обновлениями в системах. У стен, исписанных накалином, толпились остальные лорканцы, удивлённо переговариваясь.– Как ни тяжело, где-то нам придётся расстаться. Вы идёте в свой мир, мы – в свой, и там нам предстоит много работы. Всё, нами увиденное, нами испытанное, нашу скорбь по потерянным товарищам, нашу радость от обретённого смысла мы должны теперь передать согражданам. Мы, да и вы отсутствовали дома… страшно сказать, более полугода, нас наверняка сочли погибшими… Да и господин техномаг, наверное, пожелает теперь продолжить свои странствия по вселенной? Хотя наш мир был бы рад принять его гостем у себя.– Представить свою жизнь не странствием я, наверное, уже не могу. Хотя ваш мир интересен мне, и позже, наверняка, я навещу его. Пока же я предпочёл бы изучить его дистанционно. Телепатский мальчик Андрес во многом прав, путешествовать одному становится чертовски скучно. Малютка Виргиния навела меня на хорошую мысль… Я не отказался бы пригласить в попутчики и ученики маленького Аминтанира – если, конечно, ваш мир не обеднеет без ещё одного жреца. Тем более, я чувствую теперь ответственность за него.Савалтали просиял.– Это было бы большой честью для нас и прекрасным будущим для юноши! Думаю, и его семья будет гордиться, когда узнает. Первый из нашего народа, кто станет техномагом! Но, конечно, решать ему и только ему. Ни мы, ни род не имеем права принять решение за него. Не после всего, что мы пережили, не после всех изменений в каждом из нас...Виргиния посмотрела сначала на остальных лорканцев, потом на Аминтанира с некоторым сомнением, но решила это сомнение не озвучивать. Будет ли действительно довольна семья, что их чадо таки сбилось с предначертанного ими для него пути? Во множестве миров благоговеют перед техномагами, главным образом потому, что боятся их. А что у лорканцев на этот счёт? У тех самых лорканцев, которым всю жизнь достаточно было их драгоценного Наисветлейшего с его заповедями, которым за то только спасибо, что они свой путь к спасению не пытались навязать всем (а ведь у них могли б быть для этого некоторые возможности, если б они не относились так бездумно к наследию прежних жильцов своего нового дома)? Вполне возможно, они будут в ярости. Савалтали и Лаванахал - не последние люди по своему рангу, но ведь и не верховные. Станут ли вообще их слушать, с их новым откровением о божьей воли и божьей сути, или объявят сумасшедшими, поддавшимися растлевающему влиянию иномирных безбожников? Они-то, конечно, полны воодушевления... Но в то же время – может, и безопаснее ему, после всего совершённого и испытанного, подальше от отчего дома? Это Аламаэрта не стал задавать ему трёпку за умыкание корабля и использование его в войне в чужом секторе, не до того было. А на Лорке желающих может найтись немало… Может, таким соображением руководствуется и Гелен.А Аминтанир - достаточно понимает, на что соглашается? Гелен стал ему очень дорог за эти месяцы, но станет ли ему так же дорог этот чёртов Кодекс, чтобы снова пережить прикосновение огня? Хотя может быть, всё как раз наоборот, чем она думает, и огня он, заглянувший за край, больше не боится...Кэролин чувствовала, что теперь храм встречает её как свою. Может быть, потому, что сама она узнавала ладонью, не глядя, каждую трещину и скол на мраморных колоннах, может быть, потому, что издали чувствовала, ещё не видя, приветственную улыбку Софинела.– Ты рано сегодня, Кэролин.– Мне не спалось. Почти совсем не спалось, а перед рассветом мне уснуть и не удаётся, давно.– Час перед рассветом очень полезен для размышлений. О чём же ты размышляла, Кэролин?Софинел не был фриди, не был телепатом вообще, но говорить с ним было удивительно легко. Он читал её мысли именно в старинном, почти забытом смысле этого слова, это было глубокое, отеческое понимание, порождённое возрастом, мудростью, опытом. Бесчисленные морщины на маленьком добром лице казались тёплыми лучиками, лёгкие, сухонькие руки, держащие её руки, излучали какую-то глубинную, единую для всех и всего нежность, что-то от самого истока понятия жизни, родственности, заботы. Она не могла бы думать, что таким мог бы быть сейчас её отец или дед, которого она едва помнила, но ей и не нужны были какие-то конкретные определения для своего отношения к старому жрецу, для его отношения к ней. Просто рядом с ним она чувствовала себя так, словно пришла в дом детства, сидела на кровати, на которой спала маленькой, грелась теплом очага и могла поведать все свои сомнения, все горести тому, кто всегда поймёт, всегда утешит.– Я думала… обо всём. Хотя всю свою жизнь я была очень много предоставлена самой себе, о многом я смогла подумать только сейчас. Я искала… смысл. Нет, не причину, почему произошло то или иное, и даже не хорошее в этом… Потому что очень много вещей, в которых хорошее не найдёшь, как ни старайся… Но смысл должен быть всегда. Это самое главное. Важнее, чем достичь какой-то цели, важнее даже, чем достичь того, чтоб в твоей жизни происходило только хорошее, или хотя бы чтобы не происходило плохого. Когда шли месяц за месяцем, а вестей от Алана всё не было, когда ?Белая звезда?, ушедшая к границам изведанного, в который раз не ответила на вызов… я почувствовала, что совершенно потерялась. Я находила смысл, спасение в том, чтоб поддерживать миссис Ханниривер, которая стала за это время моей близкой подругой, я говорила ей, что ?не отвечают на вызовы? не значит ?погибли?, что может быть, они потерпели аварию где-то, и их ещё найдут, обязательно найдут и вернут… Мы ведь знаем, сколько было такого – люди возвращаются через годы… Но я понимала – я сама уже не очень-то в это верю, я стараюсь, чтоб мой голос звучал убедительно, я старалась ей передать веру, а у меня ничего не оставалось. Когда прошло полгода, она решила вернуться на Землю, сказав, что, по-видимому, нет особого смысла в том, чтоб она прождала здесь ещё неделю или месяц. Но если для меня важно полагать своё пребывание здесь неким залогом их возвращения – то она понимает меня в этом. Зная, что мои более чем скромные средства подошли к концу, она оплачивала моё проживание, и продолжает оплачивать сейчас… Но она всё же уехала, и я снова осталась предоставлена сама себе. А быть одна я не могу, это я уже поняла. Кэролин говорила, что я всё время думала только о ком-то, чужими проблемами забивала свои, а мне хорошо бы научиться жить для себя. Я много думала над её словами… И поняла, что не смогу никогда. И дело даже не в том, кто и что мне когда сказал… Дело в том, что такая я есть. Такой уж мой смысл. Раньше я думала – это для того, чтобы не замечать свою боль… Теперь я понимаю, что чужая боль всегда страшнее.Старый минбарец кивнул.– Твоя боль не покинула тебя совсем, но уже не закрывает чёрной тучей всё твоё небо. Ты перестала себя винить за всё, чего не смогла – не защитила отца, не спасла возлюбленного, не уберегла сына. Ты поняла, что если бы даже точно знала, что не защитишь, не спасёшь, не убережёшь – ты всё равно была бы в их жизни, всё равно делала бы всё возможное. Но у них своя судьба. Мы становимся сильными тогда, дочка, когда понимаем, что не всё зависит от нас, что, может быть, несмотря на все наши старания, кончится всё плохо, очень плохо… но не сдаёмся, не уходим с пути, не перестаём делать, что должны. Только тогда мы понимаем, что, и насколько, нам нужно.– Я стала приходить сюда, сперва ища утешения. А обретя его, выплакавшись, я стала искать смысл. Новый смысл. Мне нужно было найти смелость подумать, как жить дальше, если Алан не вернётся никогда. Я вспоминала о той женщине, Мелиссе, о том, как она превращала свою скорбь, свою веру в действие. О всех тех людях, кто, пережив потерю, обретали новый смысл в заботе о других. Новых близких. Я думала, что я бы так никогда не смогла… Но ведь именно это я делала всегда. У Кэролин есть Милли и Джо, которым она нужна, у меня же не осталось никого… Тогда я поняла, что просто должна кого-то найти. Кого-то, или что-то, что будет моим новым делом, новым смыслом – не ради того, чтоб забыться, не ради того, чтоб, помогая кому-то, компенсировать свои потери – а потому, что иначе не могу. И я стала приходить сюда уже за такой возможностью. Чтобы учиться у вас, помогать вам. Но мне, честно говоря, даже не нравится говорить ?помогать вам?, потому что это вы помогали мне. Что бы я ни делала – учила языки, читала священные тексты, прибиралась в помещениях храма или вместе с вами посещала больницы – я была счастлива. Я ничем не помогла бы Алану, если б просто сидела и скорбела в ожидании, я, конечно, и сейчас ему помочь не могу… но могу помочь другим, и я не могу отказываться от такой возможности.Я так благодарна вам. Вы, минбарцы, удивительный, мудрый народ. Вы называете вещи своими именами. У нас для того, чтоб посвятить жизнь служению обществу, надо пережить что-то значительное, что как бы оправдывает это, стать монахом или миссионером… Вы дали мне возможность быть самой собой. Теперь я знаю, чего я хочу.Софинел улыбнулся, погладив женщину по руке.– Я видел это в твоём сердце с самого начала, Кэролин, как только ты вошла сюда. Но важно было, чтоб ты сама увидела это.– У вас найдётся для меня задание, Софинел? Такое задание, которое позволит мне… Не подумайте, что я не счастлива здесь, что всё то, что я здесь, под вашим руководством, делаю – это мало, или не удовлетворяет моему честолюбию, и если вы скажете, что всё должно идти, как идёт – я приму это. Но мне, пожалуй, хотелось бы большего. Сделать что-то такое – для вас, ещё для кого-то, для всех – что выразило бы полноту моей благодарности, что стало бы руководством в жизни, наполнило её смыслом…– Кэролин, я думаю, что ты готова. Не знаю, сочтёшь ли так ты сама… Помнишь, были дни, когда я не мог приходить сюда для очередного урока, или не мог сопровождать тебя в наших обходах? Ты мало знаешь о внешней политике, о новостях… Кое-что слышала, конечно… Может быть, я упоминал, что Комитет, возглавляемый Дэленн, сейчас оказывает помощь одному миру… Этот мир серьёзно пострадал – не от внешней агрессии, а от собственного неразумия. Около десяти лет назад моради избрали ужасный, гибельный для них путь. Они отреклись от всего – литературы, живописи, религии, науки, всего, что составляло их культуру, их духовную жизнь, и сосредоточились на том, что казалось им путём силы – военной науке, гонке вооружений. И не потребовалось войны ни с каким другим миром, они сами погубили себя. Однажды оказалось, что они изобрели слишком много слишком опасного оружия. Цепная реакция ядерных взрывов едва не уничтожила их цивилизацию, почти отбросила их в каменный век. Сейчас они бедствуют… Альянс узнал об этом случайно, но сразу организовал сбор гуманитарной помощи для них. Я предлагаю тебе отправиться с одним из кораблей в мир Моради. Им нужны не только продовольствие и медикаменты, не только средства для восстановления разрушенных жилищ. Им нужно утешение, доброе слово, слово о мире, о надежде. Ты получила неплохую подготовку здесь, и можешь стать миссионером в этом мире. Будет очень трудно – не только потому, что это мир, погружённый в руины, и не все погибшие погребены, потому что во многих городах некому их погребать. Они несчастны – и они обозлены. Ты можешь столкнуться с агрессией… Хватит ли тебе терпения и сил, будешь ли ты готова… что не все твои усилия дают плоды?– Я готова, Софинел. Когда отправка?– Сегодня. Да, увы, ты не успеешь собрать свои вещи и попрощаться…– Это и не требуется. Я надеюсь, Софинел, вы, по крайней мере, сможете проводить меня до космодрома?Пожилой жрец поднялся, всё ещё не выпуская рук Кэролин.– Отправка завтра, дитя. Я не мог бы не сообщить тебе… хоть сколько-нибудь заранее. Но я должен был увидеть, что ты действительно готова. Ты сама должна была увидеть. Такие решения принимают, не обдумывая и взвешивая, не имея отсрочек – такие решения принимают в сердце, и они должны быть искренними. Сейчас – или никогда. Если ты не готов сейчас, но будешь готов через день или даже через полчаса – ты не готов. Ты можешь собрать свои вещи, и можешь попрощаться, с кем захочешь. Но смотри, не прощайся слишком с многими, и не бери много вещей – иначе их потеря в том мире может вызвать у тебя скорбь. Завтра мы вместе отправимся к космодрому, а дальше, увы, ты отправишься одна… Но я спокоен за тебя. Ты сильна и телом, и духом, и я немного завидую тебе – моё тело уже недостаточно крепко, чтоб выдержать дальний перелёт и трудную работу… Но к счастью, небо послало мне тебя.Вечером того дня, когда ?Золотой Дар? и корабль техномага отсоединились, чтобы продолжить путь каждый по своей дороге, в каюту Андреса зашла Виргиния, пряча под длинным тёмным плащом, унаследованным у Гелена, пузатую зеленоватую бутыль – переданный ей Джеком Харроу запоздалый презент от Ромма, очень хорошо умевшего находить взаимопонимание с местными на интересующие его темы.– Подумала я тут, что пить в одиночестве - всё-таки дурной тон, а собутыльников, как ни крути, вариантов мало. Сам Харроу, наверное, мог бы, но ему, кажется, Далва запретила алкоголь ввиду каких-то особо тяжких антибиотиков...Андрес с интересом воззрился на поставленную, ввиду отсутствия иных вариантов, прямо на пол бутыль.– Так-то и мне какие-то антибиотики вводили... правда, наверное, не такие злые. Или мне просто забыли об этом сказать. А что это хотя бы? Ты уверена, что это можно людям?Виргиния расположилась рядом на полу, подвернув ноги по-турецки.– А, точно не знаю… название не запомнила, в смысле. Какой-то местный самогон, Ромм его на островах где-то надыбал, вот подарил одну Харроу. Кажется, что-то подарил и лорканцам,но они у меня с употреблением алкоголя, откровенно говоря, не ассоциируются, скорее увезут домой в качестве сувенира. Я подозреваю, Ромм алкоголь смог бы найти даже на За’Ха’Думе. Фамилия обязывает. Ну, по крепости как виски, с его, опять же, слов, я пока не пробовала… Как раз и распробуем вместе, если ты не против, конечно. Вообще я, может, сейчас наивную чушь гоню, в тебя в этом отношении тоже почему-то верится… У тебя ёмкости-то какие-нибудь найдутся?Андрес неопределённо пожал плечами и полез шариться в сумке, стоящей под изголовьем наклонной платформы, откуда вскоре извлёк две расписные бреммейрские плошки.

– На винные бокалы не похоже ни в малейшей степени, но кто их знает, этот народ, может, из такого как раз и пьют? Сервировку стола не случалось наблюдать ни разу, при мне из чего только не ели-пили, в том числе из пустых коробок от чего-нибудь...Жидкость оказалась приятного золотистого, чуть с зеленью, цвета, с пряным цветочным запахом, и на эту первичную оценку очень даже располагала.

– Как раз, если уж так говорить, и помянуть есть, кого.Виргиния скинула плащ – движениям он всё-таки мешал, и осталась в бреммейрской накидке поверх арнассианской брони – штуки, без сомнения, красивой и пафосной, но от холода защищающей мало, да и по внешнему виду для непривычного больше напоминающей какое-то эротичное бельё, чем военную форму. Но что поделаешь, для военачальника – а она, с ума сойти, военачальник – правильнее всего оставаться в той форме, в которой его прославила его армия.Да переодеться особо, в общем-то, и не во что, разве что позаимствовать запасную форму у рейнджера сходной комплекции.– Это да. Ну, первый тост предлагаю всё же за то, что выбрались. Не все полегли, а в этом ничего невозможного не было...А вот на вкус оказалось горьковато, обожгло горло. – Да, за победу. И за то, чтоб, сколько б ни было ещё в нашей жизни крутых виражей - помнить вот это всё до седого маразма, - Виргиния фыркнула, проглотив свой глоток аборигенского пойла. Дааа, эту штуку явно нужно пить не смакуя… Хотя бреммейры, может, и смакуют, поди пойми их вкусовые пристрастия.– Наверное, надо всё же какую ни есть закусь найти... Где-то у меня тут было это сушёное - мясо не мясо, поди разбери. Насовали гостинцев, как будто нам до Минбара месяц лететь, минимум.

– Не каркал бы ты лучше, а? Я на том шаттле тоже надеялась на Минбар быстро долететь.– Ну, будем честны, на львиную долю эта маленькая задержечка - твоя заслуга. Да, наверное, не стоит об этом сейчас, настроение портить... Сколько вою-то будет. Одни лорканцы чего стоят. Они, конечно, сказали, что снимают претензии... Но то были наши лорканцы, до сих пор считавшиеся пропавшими без вести. А что там остальные - даже думать не хочется.Виргиния поболтала в стакане золотистую жидкость и осушила залпом.– А, плевать. Честно, плевать. Ну, что они мне сделают? В тюрьму посадят? Я там уже была. Убьют? Ой как страшно. Типа, мне должно быть стыдно за то, что угнала корабль и полгода с ним где-то путалась? Извините, ни капли раскаянья. Ну, что по поводу всего этого думает матушка – мы, конечно, узнаем по приезде… Лучше сразу уши затыкай, первое время это будет непечатно… Но вообще-то, именно она меня учила не бояться делать то, что хочется и что считаешь нужным, не бояться безумствовать и совать голову в пекло. Если б не она с её педагогически сомнительным примером – я б, наверное, такая не получилась. Ну, нормальная бы в заварушку у арнассиан не полезла, и уж тем более не оказалась бы на Бриме. А папашка, чего-то мне кажется, мной всё же гордился бы. Несмотря на, а может, и благодаря тому, что говорили бы другие. О нём самом, в конце концов, много чего говорили, а ему только по кайфу было… Перед вами всеми, конечно, есть за что прощения просить, я вас во всё это втравила. Хотя как посмотреть - не просила ж я продолжать меня искать упорно все эти месяцы, можно было уже и плюнуть десять раз...– Ну, я лично не пострадавший, - Андрес допил и свою чашку, - жив, почти цел, костыли - это ненадолго... С моим, в конце концов, прошлым я отнюдь не кисейная барышня.– Но у живых что толку просить прощения, живые живы. А у мёртвых не попросишь.Она потянулась за бутылью и наполнила ёмкости снова доверху, порадовавшись, что, несмотря на некоторое уже опьянение, не пролила ни капли. Ну, с другой стороны, после тяжеленных лорканских пушек на Арнассии и Бриме удержать в одной руке эту бутыль вообще ничего не стоило.

– За Ромма, за него. Пусть море упокоит не стареющее сердце...

За героев надо бы, конечно, пить до дна, но размеры чашек не коньячные, а крепость вполне себе такая...– И за Сонару, естественно…– За геройский экипаж "Махатмы".Виргиния жадно вгрызлась в предложенную Андресом закусь. До чего вкусно они здесь мясо готовят. Не, с арнассианами, конечно, не сравнить, но зато и без некой арнассианской специфики...– И за геройский экипаж "Сефани" вообще. За весь их путь - через леса, болота, острова с их бурной анархией... За Блескотта, беднягу, если в раю нет сигарет, то в рай совершенно незачем. За этих храбрых лорканцев...

– Начиная с первого - Синеасдана. Точнее... Наверное ведь, это не настоящее имя. Возможно ведь узнать... Ну, если лорканцы захотят поднимать эдакий-то скандал ради того, чтоб бреммейры знали имена своих героев...Виргиния подвинула ближе бутыль и уставилась на неё задумчиво, оценивая свои ощущения – пьяной она бы себя пока не назвала, но и трезвой тоже. Приятный туман в голове и тепло, разливающееся по телу, помогали притерпеться к не самому изысканному вкусу напитка, впрочем, через какое-то время вкус этот начал даже нравиться. Было в этом вкусе даже что-то… правильное, уместное. В этой терпкости были все эти четыре месяца засад, совещаний, сражений, братских могил в мёрзлой земле многочисленных отвоёванных провинций, пепел костров, у которых вместе с ними грелись освобождённые из тюрем и с заводов, что были сродни тюрьмам… Что-то более лёгкое и приятное здесь как-то и не пошло бы. Да, вечная память и благодарность Ромму ещё и за этот последний подарок.– И за Андо и Алана, конечно. Самая большая боль этой войны. Совсем мальчишки, жизнь только начиналась. Вот перед мисс Сандерсон, перед Офелией мне ответ держать. Ну что ж, я к этому готова.– Ответ каждый держит за себя сам, - Андрес небрежно, но с ювелирной точностью наполнил опустевшие чашки поровну, - если речь о взрослых людях, а не о детях, конечно. А называть этих парней детьми ты никакого морального права не имеешь. Особенно Андо. По законам его мира - давай не забывать, что он только биологически землянин - он взрослый мужчина. У него семья. Он уже немного герой войны, знаешь ли, хотя там война была иного характера, большую часть времени. Он знал, куда шёл, знал, что делал, и он многое сделал. Да, отчасти он оставался потерянным, страдающим ребёнком, но только не в этом, не в этом. Алан - ну, возможно... Вся жизнь под материнской опекой, только это не его вина. Пожалуй, воин он не меньше, чем Андо, просто носить в себе такое всю жизнь и не свихнуться окончательно, не наложить на себя руки - это кое-чего стоит. И попросту - они-то ни минуты не сражались именно под твоим началом. Когда "Сефани" сбили, и им пришлось выживать в лесу, потом выбираться на континент - они это делали по необходимости и скорее уж тогда под началом Гариетта. На тот момент, как сводный флот мятежных островов выступил против флота Бул-Булы, не было чёткой связи с Сопротивлением на континенте, не было даже ясного понимания, как там вообще дела... Они не твои солдаты, и ты не отправляла их на смерть. Андо сам отправился на выручку нашему кораблю, Алан сам громче всех голосовал за то, чтоб продолжать поиски вас с Аминтаниром. И за эту воронку ты тоже не отвечаешь ни в малейшей степени.– Знаю. Да и... Кой чёрт, какой смысл искать, кто будет отвечать за всё? Такая вот цепочка получается - просто Алан и Виктор оказались на одном корабле, и встретились сера и селитра... Из-за этой ведь заминки мы и поймали сигнал лорканцев, так бы проскочили, и кто-нибудь другой слушал их рассказы о Наисветлейшем, и Аминтанир просто вернулся бы под отчий кров, потому что кому, кроме меня-дуры, оно было б надо... А потом вы вынырнули из этого Колодца и надо ж вам было ещё три дня упорно торчать, и дождаться, пока на вас напорется Гелен, и вы решили, не теряя времени, отправиться к Бриме, чтоб не с пустыми руками на Минбар возвращаться... Каждый каким-нибудь решением свой вклад внёс. Может, то просто меня гложет, что об Андо я вообще мало знаю. Особо не успели пообщаться. И вот - никогда не узнаю. Просто немыслимо, как при своей непостижимой силе он мог погибнуть. Хотя самая беспредельная сила не означает бессмертия. Хотя вообще... тут стоит вспомнить, почему мы так и не зазнакомились поближе, почему, будь он сейчас жив, я едва ли решилась бы его теребить. Не наша вина, конечно, что это стоит между нами...– Если ты о...– Ох же я свинья… Хотя, брюки центаврианские, им не страшно, сколько на них бревари было пролито… Нет уж, извини, ты сам, может, и считаешь великодушно, что всё это дело прошлого и нас не касается, надо преодолеть, надо жить дальше... А от всех такого же ждать как-то оснований нет. Двадцати лет ещё не прошло, это живая история живых людей. Я всегда была как-то вне этого, так сложилось, не могло иначе сложиться. Не только потому, что когда была война, я была ещё ребёнком… и способности у меня не проснулись ещё… Я слышала эту историю в общих чертах – как большинство простых людей на Земле, вернее, не простых как раз, мы-то с нашим положением могли позволить себе комфорт и безопасность. Помню, как-то за обедом… кто-то из гостей поднял эту тему – какой хаос тогда творился, сам понимаешь, торговля, все курсы попадали, они так страдали все… ?Из-за этих чёртовых телепатов…?. Мать, помню, резко оборвала говорившего, сказав, что телепаты телепатами, а она б на месте Литы тоже решила закатать Корпус под асфальт, и пусть кто-нибудь из женщин что-нибудь возразит… И знаешь… Тогда, в последнем сражении, когда я увидела Аминтанира в огне, мне показалось… Я просто вспомнила Литу в этот момент… Я не рассуждала особо, мне некогда было, это не какие-то связные мысли, просто чёткая вспышка: ?Вам этот огонь вернётся?. Конечно, это нельзя сравнивать, я не влюблена в Аминтанира. Но ты сам понимаешь, это то, что остаётся в душе навсегда, меняет её необратимо.К горлу подступил ком – всё-таки до сих пор ещё её не отпускало это воспоминание… Тогда некогда было ужасаться, позже было не до того – а ужас этот внутри жил…– Я ещё хотел спросить тебя - как это ты решилась расстаться с зажимом? Как-то это связано с Андо, или это... ты решила отказаться от поиска?– От поиска я не откажусь, только нужен ли для этого зажим? Ничего особенного в нём как таковом не было, серийное производство, собрать такие по всему миру - на тонну, наверное, этот металлолом вытянул бы. Мы сами наделяем вещи значением, и вот он перерос своё исходное значение. Для них это важный символ, сокровище их новосозданного музея, святыня для грядущих поколений... Помнишь, как ты мне рассказывал, что у вашей организации флаг был рыжий? Как пламя, как её волосы… Это сильно, согласись – Лита в Венесуэле никогда не была, но её там знали… Не как человека пусть, как символ… Но думаю, это её устраивало, насколько она знала… Мне сложно даже осмыслить такое отношение. Но это что-то куда более мощное, масштабное, чем у меня. Это уже их, не моё.Андрес задумчиво поболтал остатками жидкости в чашке.– Там, в Колодце Вечности, мы все что-нибудь оставили. Кто что, мы беседовали об этом потом - не все со всеми, то есть, конечно. И я думал потом - а что оставила бы ты, окажись ты там вместе с нами?Виргиния разгрызла кусочек мяса, который некоторое время катала во рту.– А ты что оставил?Соратник опрокинул в себя очередной богатырский глоток.– Одиночество.– Что?– А ты думала - смысл был в оставлении какой-нибудь вещи? Ну да, мы вообще как-то мало об этом говорили, как-то в избытке было других тем. А лорканцы гораздо больше могли говорить о том своём откровении, которое их там накрыло. Они оставили там своё прежнее понимание бога.– Определённо, интересное место... Даже жаль, что я там не была. Интересно, что я бы там оставила...– А я вот рад, что ты там не была. Не всегда люди расстаются с тем, что им осознанно уже претит, что они готовы оставить, и только ищут подходящую мусорку... Блескотт - он, наверное, оставил там свои терзания из-за странных и неуместных чувств. Хотя возможно ли такое оставить... И мне моё одиночество было на самом деле дорого, хотя я и не могу сказать, чтоб я им наслаждался. Это казалось мне частью моей жизни, моей личности, слишком важной частью. И всё же я признал, что я готов сделать шаг в сторону от того, что привычно... От той депрессии, которая владела мной после войны, которая едва не уничтожила мою личность, распилив на что-то больное, невразумительное, хаотичное, не связанное ни во что жизнеспособное. Жизнь, превратившаяся в затянувшуюся агонию элемента, пережившего своё время, потерявшегося, ненужного, неприменимого, одиночество, которое даже не выбрал, а видел единственным вариантом существования... В этом, конечно, мне помог и Андо, как некий катализатор переосмысления. Кто ещё из нас - оставшееся не у дел оружие... Но он хотя бы своё одиночество оставил раньше меня. Это не самый лёгкий процесс, но нужный всё же. Но я не хотел бы, чтоб ты оставила свой поиск, как бы бессмысленно это ни казалось со стороны, это важно для тебя сейчас... Или свою безрассудность, граничащую с безумием. Вообще ничего... Да, я думал об этом, что это могло б быть - так, как думают о том, что не должно происходить. Так, как я иногда размышлял, кто как и когда может умереть, какой будет его смерть... Ты ведь понимаешь, это очень далеко отстоит от пожелания смерти. Ты очень цельная. Наверняка, ты посмеёшься над тем, что кто-то считает тебя лишённой внутренних разломов, но для меня это так.

– Не знаю. В самом деле, не могу сказать вот так с ходу, что я могла б оставить. То есть, наверное, это же не рассудочный выбор - вот это мне пока пригодится, а это ладно, забирайте, это что-то, что происходит само, да? Ну, откуда мне знать, что во мне произошло бы там. Но точно не отказаться от поиска, это определённо. За эти месяцы у меня была возможность много подумать-поанализировать... В смысле, возможностей-то как раз мало было, обстановка редко располагала к философии, но если это всё же случалось... При всех сложностях, которые я прекрасно осознаю - я всё ещё уверена, я хочу дойти до конца, я хочу знать. Знаешь, мой папка – я скучаю по нему иногда, очень сильно… Он любил меня. Если б у бреммейров были именно более привычные нам патронимы, это было б конфузом на самом деле. Мой папа не проявил во мне каких-либо своих сильных черт, он не был воином. Да и политиком… Мне кажется, в политику он скорее… играл, слишком ко многому относился наплевательски, и именно это, кажется, делало нашу семью крепкой. Он мог опоздать на заседание и объяснить это тем, что клёв уж очень уж хороший был, или что у него собака как раз ощенилась… И не дай бог ему б кто-то сказал, мол, нашёл важную причину! Как-то раз сказал Джефферсону, секретарю министерства культуры, что Джемма, наша собака, по его мнению, в его кресле принесла бы больше пользы. Это бы ничего, если б он это не с трибуны сказал… А, собаки это вообще тема отдельная… Гелен, да и Аминтанир, часто расспрашивали меня о родителях, так вот, я им рассказывала. Ехали они как-то… дай бог памяти, куда ж… На какое-то заседание, всея правительства континента… Как полагается, колонна машин, электромобили сопровождения, мигалки… Так вот, один из электромобилистов сбил собаку. Не насмерть, в смысле, собака крупная, полукровок ретривера. Бедро только сломала. Так он остановил кортеж, уволил того электромобилиста и развернул процессию в сторону ветклиники. В общем, газеты после этого месяц, что ли, не затыкались, видеофон у нас дома тоже… А у Джеммы так появился супруг. Скажи, какой нормальный политик так поступил бы? Он ничерта не понимал в том, что кому можно говорить, что нельзя. А может, и понимал, но ему плевать было. Мама как-то сказала, что из политиков прошлого он напоминает русского Хрущёва, разве что – не лысый… Они прекрасно понимали друг друга, по-моему, всегда. И даже ругались как-то… удивительно слаженно. В общем, знаешь, мне иногда даже… не то чтоб стыдно, но я чувствую, что очень сложно б было объяснить кому-то, чего же я ищу… зачем… ну, то есть, что меня не устраивает… Я стала именно такой, какая я есть, именно потому, что выросла в этой семье, потому что мои родители оба с юных лет умели чудить и многое мне спускали, я привыкла к вседозволенности… Я не боялась давать отпор, потому что ещё в двенадцать лет, когда одноклассницы-нормалки, недовольные тем, что я учусь с ними, начали провоцировать меня на конфликт, папа просто сказал: ?Да дай им в глаз, и все дела?. Я не боялась лезть в авантюры, потому что мама говорила: ?Дочь, не бойся браться за то, чего не умеешь, помни, Ноев ковчег построен любителем, профессионалы строили "Титаник".? Я – вполне их дитя, я этим довольна… Не знаю… может быть, есть что-то ещё. А может быть, опять же это моё… ещё ярче, чем у мамы, выраженное – лезть туда, где страшно. Я выросла в этой семье безбожницей, но это лучше, чем, может быть, если б у меня была та же религия, что у Виктора в начале нашего знакомства…Андрес молчал, блестел болотными огнями в зелёных глазах, слушал.– В некотором роде, наверное, с зажимом я рассталась ещё и как с последними колебаниями. Это ведь не только память и связь... Это некое в то же время напоминание, предостережение – не лезь, не ищи от добра добра… тем более когда знаешь, какое оно добро… Но когда мы умными-то были? Может быть, детское какое-то… неверие, что он может быть… ну, что в нём совсем ничего хорошего… Как же – он ведь мой, мой!.. Хотя думала – ведь и Виктор, наверное, во время своих партзаданий, мог кому-нибудь так нечаянно кого-то сделать… Это ничего не значит, глупости…Золотистая жидкость снова сравнялась в чашках, замерцала, отражая едва уловимое мерцание лампы.– Смерть, говорят, обнуляет счета. На самом деле - отнюдь не всегда, но в случае Виктора - пожалуй, да. Если говорить о том, кто как мог бы умереть - насчёт Виктора я чувствовал, что мы его живым не довезём. Что смерть - лучший способ уйти... Тут не в трусости дело, а в логике жизненного пути.– За Виктора, да. Лично мой счёт к нему закрыт. Он спас Аминтанира... Это, конечно, не извиняет того, что он сделал, но это искупает. Надеюсь, и всё то, что мы сделали для Бримы и Арнасии, искупает всё то, что испытали наши близкие за эти полгода...На следующий день с космодрома в Тузаноре стартовал транспортник ?Ладонь Валерии?, направляющийся к миру Моради, а ещё через день радары военной базы ?Энш? на Лири – одной из лун Минбара – первыми поймали сигнал ?Белой звезды-44?, уже полгода считавшейся пропавшей без вести…