Часть 5. ТЕРНОВНИК. Гл. 7. Молитвы детей (1/1)

– Господин Гарриет, простите за беспокойство, не заняты ли вы? – лорканец-жрец Таувиллар склонился в почтительном полупоклоне, глядя на Гарриетта выжидающе-жадно.Казалось бы, странно задавать такой вопрос сидящему в кают-кампании перед недоеденной тарелкой, но в дороге до Лорки эта братия не слишком считалась с делами и потребностями иномирцев, так что подобную любезность стоит оценить.– Смотря для чего. Вам нужна какая-то помощь…?– Таувиллар, - пришёл на помощь лорканец, прекрасно знающий, что с жрецом Зуастааром, одного с ним ранга и, соответственно, одеяния, рейнджеры его всё-таки чаще путают, чем различают, - о нет, не беспокойтесь, дело, с которым я пришёл к вам, не требует прерывания трапезы, точнее, по нашим порядкам требует, конечно, но по вашим, кажется, нет, так что… Видите ли, я просто хотел бы… Если у вас найдётся… Некоторое время для беседы…Гариетт судорожно проглотил очередную порцию, от само собой всплывшего вопроса, должны ли беседы о Наисветлейшем (а о чём больше?) портить аппетит или наоборот. До сих пор ему не предоставлялось возможности проверить – синеликие гости с критикой тех или иных действий иномирцев с позиции лорканского священного писания обращались к нему во время вахты на мостике или каких-то мелких ремонтных работ.– Ну, собственно, пока мы торчим здесь, дел у нас всё равно не шибко-то. Взлететь мы не можем, пробовали. Видимо, это место всё ещё держит нас зачем-то. Так что валяйте.Лорканец просиял, внутренне ликуя, что не ошибся с выбором – этот землянин, полноватый, с добродушным лицом, производил впечатление достаточно терпеливого и общительного.– Я хотел поговорить с вами… в беседе, сразу после того, как мы вернулись с моления, вы показали себя человеком, не чуждым искания бога, и…– Да понабожнее меня есть, в общем-то…Таувиллар закивал.– Конечно, высшим счастьем было б для меня говорить с самим Просветлённым… Но я не чувствую, что этого достоин. У меня на родине есть понятие – стать слугой слуги. Ищущий просветления, сознающий свою слабость и ничтожность пред богом не идёт к Великим Вождям или даже Просветлённым Учителям, ибо сознаёт, что это дерзко, и приходит служить тому, кто служит им, чтобы от него получить наставление. Я пришёл получить наставление от вас, если только и это не будет слишком дерзким для меня.– Но… я совершенно не знаю, что вам сказать… - пробормотал Гариетт, которому абсолютно не хотелось сейчас вдаваться в подробности, что он, мягко говоря, не является слугой Андо, - я, как и вы, в растерянности.– Это ничего. Я хотел говорить с вами о вашей религии, о вашем понимании бога. Как член старшего круга Просветлённых Учителей, я имел доступ к изучению верований иных миров – того, что нам доступно из них. Меня заинтересовало понятие… богочеловека. Тогда я не смог понять этого до конца, и решил, что это один из примеров невразумительности ересей иных народов. Теперь я был наказан за поспешность суждений и неправедную гордость. Я хотел бы услышать от вас, как следует понимать таинство явления богочеловека и что есть любовь господня, снизошедшая в мир.Гариетт потёр подбородок. Нельзя не сказать, более странных разговоров он не имел с поры своего обучения у минбарских учителей.– Вы говорите об Иисусе Христе?Лорканец кивнул.– Я думаю теперь, ваша религия удивительна этим, богата этим… Мне казалась кощунственной и богохульной эта мысль – что сам бог может явиться в теле человека, жить как человек… Теперь я понял, какой глубокий смысл в этом скрыт, и я хотел бы под вашим руководством сделать первые шаги в постижении этого смысла. В самом деле, как это прекрасно! Господь, явившийся в человеческом теле, господь, испытанный земными страстями… Как могли мы прежде не восхититься этим величием, принять его за слабость? Всё это время господь терпеливо ждал, когда мы услышим и правильно поймём его голос, но мы были слепы и глухи… Господь счёл нас слабыми, потому и не являлся к нам в виде человеческом, господь всё это время прощал нас за то, что мы неправильно понимаем его волю. Мы не допускали мысли о том, что в верованиях иных миров тоже может быть свет Наисветлейшего, правда о нём. Мы не думали о том, что если уж Наисветлейший создал всю вселенную – а думать, что не Наисветлейший, а кто-то другой мог создать вас, или минбарцев, или кого-то ещё – грех самый невообразимый из возможных, ибо творец один – то и откровение о себе он тоже должен был им дать. Непростительной гордыней было думать, что самое истинное, самое правильное откровение было дано именно нам. Раз уж господь, как заботливый наставник, вёл нас от колыбели к звёздам – мы многим раньше должны были понять… Преступно было наше искажение его светлого образа, преступно было наше… отрицание его части в себе. Прошу вас, достойнейший Гариетт, расскажите ещё что-нибудь из речей того великого мужа, что учил вас у вас на родине.Почему же должно было так получиться, что именно в их экипаже нет ни одного минбарца, в очередной раз с тоской подумал Гариетт. Минбарцы способны говорить о религии часами, землянам же это, пожалуй, просто органически тяжело.– Да, слышал бы он, что кто-то называет его так – прослезился бы… Что ж. У отца Мендоса было очень… специфичное понимание бога и его воли. Он говорил: ?Господь наш – господь радости. Если вы не готовы радоваться с господом, любить с господом, любить господа в мире вокруг и в себе – то вы ещё не созрели. Если вы ищете в боге сурового надсмотрщика, командира – идите в армию. Если вы ищете в боге того, кто обуздает, укротит ваши страсти, смирит вашу плоть, задавит вас чувством вины, слезами покаяния – идите в клуб садомазохистов. Идти к богу стоит только тогда, когда вы ищете бога. Только тогда, когда вы готовы принять, что он возлюбил вас, принять без оговорок…?.Лорканец кивал, с восторженным, счастливым выражением лица.– Именно это, мне кажется, хотел нам сказать господь, когда, своей неисповедимой волей, вывел нас на встречу с вами. Та земная женщина, что улетела с нашим Просветлённым Послушником, много стыдила нас за отрицание телесного в себе, отрицание земных удовольствий. Мы не понимали. Она говорила: ?Если вы верите, что бог создал вас вот такими, то почему не верите, что и позволение удовлетворять свои желания, которые тоже сотворены им, он дал вам тоже? Вы кем считаете своего бога – дураком, который не мог сразу создать своих избранных без всего, что его бы в них не устраивало, или садистом, который сделал так специально, чтобы любоваться, как вы себя преодолеваете и мучаетесь??. О, эта женщина удивительно мудра. С каким совершенно иным нетерпением теперь мы жаждем найти и вернуть Просветлённого Послушника, чтобы вместе с ним обрести сокровища откровений, которые она успела ему дать…?Ну что ж, теперь они, значит, считают, что она там учит его не плохому, а хорошему, всего пара суток путешествия, и уже каков прогресс! Но парню жить легко в любом случае не будет…?– Виргинне! Скажи, на твоей родине какие мужчины считаются достойнейшими, образцом душой и телом, на кого равняются другие мужчины и устремлены сердца женщин?Виргиния оторвалась от вычерчивания линий на карте и воззрилась на Аминтанира.– Вроде как, идеал мужчины, что ли? Однако, ты спросил… Ну, единого на всю планету, совершенно точно, нет. Люди разные, вкусы разные, да и разные эпохи диктуют разные критерии. Тебе это зачем вообще?

Вроде бы, материалы о зенерском оружии, которые он сейчас читает, на романтический лад настраивать не должны.– Я отправился в это путешествие, чтобы узнать о жителях иных миров. Поэтому я спрашиваю тебе, Виргинне, о важнейших сторонах жизни, относительно землян, раз уж мы не смогли достичь твоего родного мира.

Ладно, юный исследователь, принято. Во время сражений у них было не очень много возможностей для культурологических бесед, а сейчас как раз передышка. Правда, и голова как-то другим была занята…– Что ж. Если о внешности говорить… о ней-то проще всего, характер, интеллект, душевная организация – это всё очень сложно… То можно ж много разных типов назвать. У нас, я говорила уже, очень большое видовое разнообразие, в смысле расцветки, черт лица, комплекции… Вы мононация, потому что вы образованы от представителей одной народности, спасшейся с вашей прежней планеты, а у нас в ходе эволюции только основных рас образовалось четыре. Так что единого идеала нет. Кому-то нравятся блондины, кому-то брюнеты, в основном женщины сходятся на том, что мужчина должен быть высок, строен, мускулист… Хотя с культуристов сохнут далеко не все, конечно, но в основном… То есть, он должен иметь развитое, сильное и красивое тело, должен уметь содержать его в порядке. Большинству, пожалуй, нравится, чтоб лицо мужчины было гладко выбрито, но есть и те, кто находит привлекательной растительность в том или ином виде – усов, бородки, трёхдневной небритости этой самой… Разве что, фанаток длинных патриархальных бород сейчас уже почти не сыщешь. Скорее, понятие красоты создаёт не конкретно такая-то расцветка – волосы там тёмные, светлые, рыжие, глаза голубые или карие, а наличие… какой-то гармонии, сообразности черт. Ну, как тётя моя говорила – если мужчина красивее обезьяны, то уже красавец. То есть, если нет резко, отвратительно выдающихся черт – огромный нос там, губы-лепёшки, надбровные дуги как у орангутанга или что-то ещё такое – то вот и нормальный мужчина уже, жених хоть куда… Но это не к вопросу идеала, конечно… Идеал это понятие вообще искусственное, откуда-то извне диктуемое. Так вот, принято у девчонок-школьниц – да будем честны, и у дам постарше – влюбляться в актёров там, певцов… Это объяснимо – в актёры берут всё же чаще красивых, чем заурядных или безобразных, а в певцах дополнительно привлекают и голос, и ореол славы. Плюс, они же на виду, а парня из соседнего двора ещё заметить нужно… Ну, ещё и некое понятие… ну… В той или иной местности, нации, культуре или субкультуре может быть своё понятие, как идеал должен выглядеть… В общем, сложно всё. А если о характере говорить… То тут единого мнения тоже нет. Ну, мужчина должен быть сильным, благородным, заботиться о женщине, с ним она должна чувствовать себя защищённой, любимой, желанной… Не обязательно там прямо богатый, не обязательно чемпион боевых искусств…– А какой идеал был принят в твоей среде, откуда ты родом, Виргинне?Виргиния захлопала глазами. Гелен, давно уже подслушивавший этот разговор из соседней залы, внутренне смеялся.– Ну, не знаю… В школе в основном мои подружки тащились с Метта Диамантиса, певец такой и немного актёришко… Но я лично этого не понимала, что в нём такого, морда слащавая слишком, смазливый, да, но как-то… Ну, ещё был Дуглас Томпсон, многие и по нему тащились, это уже побрутальнее, но тоже не то… От чего там сильно-то замирать сердцу, таких Дугласов по городам и весям насобирать можно на небольшой взвод, что только на экране с автоматом наперевес они не мелькали, да…Экран мигнул – видимо, Гелен сбросил ещё какие-то данные по итогам анализа обломков, Аминтанир аж вздрогнул.– Значит, одни у вас предпочитают… деятелей искусства, другие – воинов…?– Третьи просто богатеньких краснобаев, четвёртые роковых соблазнителей, которые кроме как соблазнять, больше ничего не умеют… Ты фантазии с настоящей любовью не путай, это ничего общего. Идеал – он на то идеал, чтоб разбудить девичьи мечты, потом этим как-то переболевают. Мои одноклассницы, как бы этого Метта ни любили аж до звона в ушах, встречались-то с обычными парнями, некоторые и замуж уже вышли.– А ты… тоже встречалась с разными парнями, но замуж не вышла ни за кого, - продолжал допытываться Аминтанир, - почему?Виргиния открыла часть информации и у себя – вспомогательным экраном рядом с голограммой. Так, если здесь у них будут стоять тяжёлые крейсеры, а вот к гадалке не ходи, здесь они и будут стоять…– А куда я тороплюсь-то? Мне и незамужней пока неплохо… Хотя вообще ты прав. Если б я встретила того, кого прямо по-настоящему полюбила бы – я б и замуж за него вышла, чего уж. А мои парни мне так, чуть-чуть нравились, я даже как-то и не сильно горевала, когда мы расставались.– Никто не заставил твоё сердце биться чаще, Виргинне?Что они сделают, осознав, что истребители, начинённые зомбированными арнассианами, им больше не подконтрольны? С вероятностью – сметут их выстрелами носовых орудий. Чтоб не загораживали обзор, да и просто в порядке деморализации. Значит, надо не позволить им это сделать…– Ух ты какие слова знаешь, - на Виргинию напала её обычная насмешливость, потому что на сей раз слова Аминтанира задели в ней что-то, о чём она сама думала мало, и пока не стремилась особенно думать, - а у вас там что – сердца бьются? У вас же там… никаких страстей, никакого разгула плоти, брак по решению семьи, секс только для деторождения?Розоватые пятна на щеках Аминтанира вспыхнули, заблестели, выдавая сильное волнение.– Да… У нас говорить об этом не принято… Очень греховным считается… Женщина не должна просто так смотреть на мужчину, с каким-то желанием… Она должна смотреть на него с почтением…Чем уж не могут похвастаться их носовые орудия – это быстротой перезарядки. Оно понятно – до сих пор после их попадания мало кто имел шанс на ответ. Плюс, есть и боковые, и брюшные – менее мощные, зато их больше, и градус обстрела у них приличный. Тяжёлые крейсеры имеют проблемы с маневренностью, но полностью разворачиваться и не надо. Итак, надо заставить их довести до перегрева носовые, и при этом раньше, чем накроет часть боковых – для брюшных они всё-таки так не развернутся – ударить в лоб. С носа эти корабли наиболее уязвимы, что логично – кто ж будет бить в лоб, увенчанный нейтронным орудием такой мощности…– А мужчина на женщину?– Как на… семью, продолжение своего рода, мать будущих… прославляющих Наисветлейшего дальше… У нас семья, традиция очень важно. Мужчина и женщина редко иметь возможность знакомы до свадьбы, женщины с женщинами, мужчины с мужчинами, чтобы не было соблазна. Женщина не должна почти никуда выходить, она занимается рукоделием, приготовлением пищи, помогает матери растить младших, чтобы самой уметь обращаться с детьми. Это правильная жизнь для женщины, это духовно… И между собой женщины общаются только в женских церквях, ну или ещё в мастерских… Мастерская – это когда какая-то женщина очень хорошо умеет шить или ткать, или лепить посуду – вся посуда у нас ручная – то она собирает мастерскую, чтобы учить этому дев, как можно лучше. Это обычно старая женщина, у которой много детей, она служит примером… Такой женщине можно общаться с отцами семейств, чтобы они могли испросить у неё, какую жену можно взять для сына. Когда отцы договорятся, тогда Учителя готовят свадьбу.Так… Данные тут неуверенны, но Гелен обещал уточнение. Возможно, именно здесь и находится ахиллесова пята корабля. Если удачным попаданием вызвать детонацию заряда…– Ясно… Тухленько там у вас, ещё тухлее, чем у центавриан, кажется. И… ну… понимаю так, с сексуальным воспитанием ситуация совсем плачевная? Ну, женщина понятно, ей знать ничего и не надо, лежи себе и лежи, а мужчине как, краткий ликбез перед свадьбой проводят, или чуть пораньше?Аминтанир был уже не рад, что завёл этот разговор. В общем-то, зачем он его завёл – он и себе б толком ответить не смог. Конечно, если б Виргиния сканировала его в этот момент – она б что-то по этому поводу да сказала. Но она слишком погружена была в собственные мысли, и общалась с лорканцем только, можно сказать, половиной сознания. Своим дурацким вопросом про идеал он заставил и её задуматься. Ну да, над понятием идеала – точнее, над его трактовкой в устах знакомых девчонок – она чаще всего смеялась. И в их представлениях выглядела, наверное, какой-то циничной. Потому что, хотя на самом деле думала об этом, и нередко – своими соображениями делиться не спешила. ?Идеал не идеал – это для младшей школы термин, - говорила мать, - но мужчина, чтобы быть женщине нужным не только на ночь, должен быть, ну как-то, незаурядным. Таким, чтоб не было мысли, что ещё сотня таких по ближайшей округе ходит?.– А у тебя как, невеста есть? Родители уже нашли тебе кого-то?Юноша смутился.– Нет… Мне ещё рано… я ещё молод.– Э? а когда у вас совершеннолетие?– Мужчина должен вступать в брак, когда закончит обучение, станет зрелым. Так создал Наисветлейший, мужчина должен расти физически и духовно. Если рано жениться, долго может не быть детей.– Мило… То есть, вы ещё и поздно созревающие? Ну, хоть ранними браками, значит, не балуетесь, в отличие от наших всяких там сектантов…– А у вас как – женщина совершенно вольна в выборе мужа?В принципе, вот, Андрес… Пожалуй, думала она, такого, как Андрес, она могла бы полюбить. Да, из всех, с кем вынужденно свела её судьба, это наиболее убедительный вариант, потому что это наиболее яркий человек. Может быть, и правда так действовала на неё эта, как он говорил, нездоровая романтика, но ей хотелось слушать его, её влекла его жизнь, эти истории вызывали в ней уважение куда большее, чем зрелость и солидность его куда более остепенившихся сверстников.– И мужа, и любовника, и просто с кем в кафе посидеть. Да, формально так. Люди сами решают, что он, что она. Есть, конечно, всякие тоже соображения у людей, династические браки у семей политиков, магнатов всяких, это понятно, это как везде… Но формально, перед судьёй и священником, женщина должна сказать ?да?. Если она это без искренности сделала – то это уже её проблемы.Кроме него, наверное, можно отметить ещё Ромма. Есть в нём совершенно несомненная и яркая харизма. Да, конечно, он сильно старше… Хотя что там - старше Андреса лет на 10, то есть, понятно, годится ей в отцы, но, как сказала матушка о каком-то очень неравном по возрасту браке, лет через 30 это будет иметь мало значения. И да, Андрес – нет сомнений, красивый. Хотя вроде бы и можно сказать, что покрасивее найти можно. Ей очень живо вспомнились его глаза – такие глаза, с зеленью, всегда кажутся несколько насмешливыми, даже если их обладатель говорит о чём-то совершенно серьёзном, и какими-то… поддевающими внутри нужные струны. Те самые, нужные для того, чтоб подумать о сексе посреди воспоминаний или пересказывания анекдотов… Вообще, вроде бы, да, понятно, всё это – зелёные глаза, не слишком аккуратная, растрёпанная причёска, щетина на физиономии – это вполне классический набор того, на что можно западать. Но в Андресе это всё – настоящее, он едва ли думает об имидже или чём-то подобном…– У нас женщина не должна говорить ?да?…Она вспомнила его руки - большие, наверное, невероятно сильные, с невыводящимся мазутом под ногтями с тех пор, как взял за обязанность помогать экипажу в текущем ремонте… Как думала о том, что эти руки сжимали оружие, и что, пожалуй, она б хотела видеть это…– Вообще молчит во время свадьбы, что ли?Ну а больше кто? Хауэр и Шеннон семейные, то есть, понятно, что в мире сплошь и рядом это кучу народа не останавливает, но её вот останавливало. Просто от них как-то… веяло этой семейностью. Они были натурально занятыми, женатыми мужчинами. Не в смысле того, что у них была какая-то сумасшедшая любовь к их жёнам, это-то даже едва ли… Это кроме того соображения, что обоим хорошо за 50, и годы их отнюдь не украсили. У Шеннона вот отняли большую часть и так не впечатляющей шевелюры. Нет, лысые мужчины бывают привлекательны, но это не случай Шеннона. А у Хауэра подбородок… из всего Хауэра только подбородок и запомнился.– Ну нет… Не совсем молчит-то… Женщина должна поклясться мужчине в будущем послушании и преданности, и поблагодарить отца за то, что нашёл ей мужа, чтобы теперь, как и мать, она могла исполнить свой женский долг…Харроу - милый, но… какой-то прискорбно никакой. Может быть, конечно, она просто мало его узнала… Хотя он тоже вполне достойно повёл себя во время всего этого апокалипсиса, и он интересно шутил, и много в нём, пожалуй, хорошего. Но - чего-то нет. Какого-то огонька. Ни в нём, ни в Викторе. Да, не в том даже дело, что их не назовёшь красавцами, какие-то топорные у них физиономии. Они оба сильные, надёжные мужчины. Но если б только сила и надёжность имели значение, то это хоть гарем себе собирай…– Ну да, вполне трогательно…– А твой отец – он каким был, Виргинне? За что его избрала твоя мать?Так неожиданно выдернутая из своих размышлений, она не смогла сразу правильно интерпретировать его вопрос – каким был человек, который её воспитал, каким, стало быть, был идеал её матери, а значит, раз уж мать имела влияние на неё – какого человека могла искать она сама… и растерянно ответила:– Я… я не знаю.– Что значит – не знаешь? Разве он так рано умер? Ты ведь говорила…Тьфу ты. Да, не время для мечтательности. Вдвойне не время.– А, это… Ну, папаша… Папаша был хороший человек. Простой, весёлый. Он очень любил нас… особенно меня, несмотря на то, что я часто шарилась в его мозгах… Он очень любил маму. Да, хоть и изменял ей направо и налево, тебе, наверное, сложно такое принять и даже представить. Но он всегда возвращался к ней. Кому-то показалось бы, что у нас не семья, а фарс, но это не так. У нас была прекрасная семья, гармоничная… Ну, может быть, именно я так считала, Милли вот, кажется, устроило бы, если б родители были более… спокойными и заурядными, хотя конечно, и она любила их всегда очень. Вот их брак был отчасти устроен родителями, они всеми силами подталкивали их друг к другу. Но дело, определённо, совсем не в этом, они просто сошлись характерами, они понимали друг друга… хотя, наверное, ни полного доверия, ни какой-то неземной страсти не было… Но если б совсем ничего не было – они б десять раз уже развелись.– Если я правильно понял, это место - всё-таки не просто некий храм всех когда-либо существовавших религий. И даже не глобальная гробница. Это некое… место для осмысления своей жизни, которое у большинства происходит только на смертном одре, хотя если уж честно, то и там не происходит. Некая возможность… поставить жизнь на паузу, грубо говоря. Вы ведь замечаете, что здесь как будто замерло всё? Не чувствуешь ритма времени, да кажется, что не чувствуешь и пространства… Мне только сейчас вдруг подумалось - а какой он, ну, по величине? По изображению на экране казалось - ну, вот такой-то и эдакий… Но мы вот сколько уже по нему чешем - я уже как-то опасаюсь заблудиться, а казалось бы, судя по первым представлениям, негде здесь блудить совершенно, в трёх камнях-то.

Моралес с шумным вздохом оглядел причудливые своды отчасти как будто нерукотворного вида, своего рода каменные крылья, смыкающиеся концами у них над головой, между которыми, однако, между этими краями там, где они не смыкались, размещались узорные розетки, роняющие на песок причудливые тени.

– Ну, это место ведь, вроде как, волшебное…– Только это и остаётся думать, да. Хотя я как-то, уж прошу меня простить, к волшебству-то… непривычный. Вот например, свет. Откуда здесь свет? Разве здесь какое-то солнце есть? Как-то не заметил, чтоб эта херня вокруг чего-то вращалась. И вообще… оно неправильной формы, не шарообразное, не вращается, и его размеры и масса, как мы изначально их оценили, то есть… Откуда здесь атмосфера, откуда гравитация? Всё это просто физически невозможно.Старый штурман коснулся дрожащей рукой каменной стены с барельефом - как-либо идентифицировать изображение не было никакой возможности, настолько это не было похоже ни на что.– Мне, если честно, пришло в голову, что… ну… Может быть, нам вообще это всё только снится?Харроу усмехнулся.– Мысль, вообще говоря, интересная. С нетерпением жду узнать, кто из нас снится другому. Мне, например, кажется, что вы мне. Но спорим, вы сейчас считаете, что это я - часть вашего сна?– Нет, я считаю, что это - коллективный сон. Понятно, в норме такого не бывает, если о всяких экспериментах над сознанием не говорить… Ну а вот с нами тут это случилось. Как, почему - бог знает. То, что с нами случилось до этого, так-то тоже в дурном сне не привидится…– Тогда, конечно, проще. Сон - это просто сон, ему не обязательно от тебя чего-то требовать.Они вошли под своды пещеры, наполненной голубоватым светом от многочисленных прожилок в камне, похожих на кварц. По прожилкам пробегали огоньки - притом, свет снаружи сюда попадать не мог, а у путников в помине не было ничего вроде фонариков, но это уже не удивляло. Ну да, в этих породах и с натяжкой не заподозришь фосфориты, может быть, правда, они чем-то подобны минбарским кристаллам, но скорее - они светятся просто потому, что так надо.– Как сказать… С одной стороны, конечно, сны нам снятся просто так. А с другой - это же работа нашего мозга, искажённое отражение нашей жизни, всего того, что на уме и на душе. Иногда человек во сне видит то же, что и в жизни, а иногда - то, чего в жизни быть не может… Иногда вспоминает вопросы, которые подспудно мучают его, что-то, что глубоко в себе похоронил… Вот в таком смысле сон, можно сказать, задаёт вопрос. На него, конечно, можно не отвечать…Пол пещеры пересекали тонкие сверкающие ручейки, которые стекались, кажется, к некому единому центру. Джек нагнулся, зачерпнул - вода словно испарилась с его руки.

– Хоть на это многое можно возразить, но мне кажется, Джек, что откровения и перерождения должны посещать молодых. У кого ещё есть силы, есть какой-то существенный запас… Ну, по правде, не мне так говорить, не ввиду Филлмора, да и среди рейнджеров, кажется, есть мои ровесники… Чем моложе человек - тем острее, ярче его переживания, и боль больнее, и радость радостнее. Но чем он старше - тем больше за ним того, о чём действительно можно б было сожалеть или чего стыдиться. С возрастом человек изнашивается, не только физически…Харроу помолчал, любуясь бликами на стенах.– Изнашивают не годы, изнашивает то, что их наполняло. И даже если кажется, что всё пучком, всё лучше некуда - этот износ на самом деле чувствуешь. Особенно если живёшь жизнью неправильной…– Ну, это если понимаешь, что неправильной…– Да мне кажется, все это понимают на самом деле. Ну, или мне так повезло с компанией в тюрьме. Нет, на сцены группового покаяния там полюбоваться не случалось, но факт, что обманывать себя можно не вечно. Можно говорить, что так сложились обстоятельства, так просто вышло, и иногда это даже так и есть, и можно признавать, что просто не хочешь меняться. Но это не то, про что можно сказать - если б начал с начала, я б прожил жизнь так же.– Это-то понятно…– Просто пока ты моложе, живёшь так, как будто у тебя жизней десять. Хотя, конечно, на многих просто сказалась чума. Тут-то другое было, наоборот - одну жизнь живём, и так летит в тартарары, так не плевать ли уже…– Тоже чума… Сколько ж она жизней перекосоёбила…Харроу зачарованно водил кончиками пальцев по серебристым змейкам прожилок, казалось иногда, они складываются в письмена на неведомом языке.– Как по мне, чума не оправдание, и вообще ничто не оправдание. Не все ж оскотинились… Ну, я - что я? Я мародёрствовал. Это многие, конечно, а что было особо делать… С работой как-то тухло было, и с перспективами вообще. Каждое утро шёл проверять, жива ли мать, а она всё время повторяла - ?Где-то сейчас Боб, интересно, как он? Вот бы он был не на Земле, вот бы не на Земле…?. А я хотел, чтоб она пожрала, и шёл что-нибудь раздобыть, у мёртвых-то вообще почему не взять, но иногда и у живых, чем они лучше нас… А иногда и оторваться на ком-нибудь, просто от тупой злости…– Тобой хотя бы двигали благородные мотивы. А я… а я потерял свою семью.– Многие потеряли. Я вообще не пойму, зачем такой сложный прикол - когда из всей семьи выживает один человек, а ведь много таких случаев. Словно вся семья собрала все свои силы в нём, умерла, чтоб его спасти, чтоб он жил, помнил, казнил себя… Ну, моя-то мать чуму пережила, но легче ли от этого…– Всегда больно хоронить близких. Но я своих ещё и предал.– Ну, опосля-то чего себе не напридумываешь… Если так говорить, я тоже предавал мать, когда уходил воровать, и меня могли и прибить где-нибудь, а она сидела одна дома, ждала… Я утром проверял, жива ли она, она вечером - жив ли я…Моралес тяжко прислонился лбом к узорно переливающейся стене.– Нет, я-то на самом деле предал. Конечно, я считал бы так и в том случае, если б оказался в это время в рейсе, ненавидел бы себя за то, что оказался вне опасности… Но сейчас понимаю - всё же это было бы легче. Быть там, всем вместе - это самая ужасная казнь. Когда не знаешь, когда не рядом - можно представлять и хорошее. Да, была б хоть работа какая-то… Хоть что-то, что отвлекало бы… Целый день сидеть у постели дочек, потом всю ночь сидеть с женой в спальне, сейчас кажется, что мы вообще не спали тогда… Какие-то одни бесконечные сутки, мутные, опостылевшие как бесконечный повтор сериала по ночному каналу. А потом… Ну, кому я рассказываю, ты наверняка всё это тоже знаешь. Сколько их было, всяких умников, там-сям голосивших, что нашли лекарство, что исцелились. Некоторые, кажется, были просто сумасшедшие… Но что делает с людьми отчаянье, ты ж понимаешь. С тобой оно ничего такого страшного и не делало, мародёрить-то, тьфу… Вот один голос в тебе говорит: это чушь, бред или шарлатанство. А другой голос напоминает, сколько там у тебя ещё в заначке лежит, да что из вещей ещё продать можно. Вот я поехал… Ну, аппетиты у лекаря были будь здоров, купить на всех-то было никак. То есть, вот такой вот пузырёк - ну, может, его на двоих хватит, может - на троих, но не на четверых же? Кому-то жить, кому-то нет, как выбирать? Семейным советом? Ехал и думал, ехал и думал. Вспоминал всё, как женились, как девчонок родили, как в отпуска ездили к морю… Как наши соседи один за другим перемёрли - на нашей улице тогда остались живых три дома… И телепрограммы эти бесконечные, истерично-бодрые голоса, программы того-то, концерты там-то, проповеди эти паршивые… в глазах темнело… И я выдул этот пузырёк сам. Вернулся, что-то сказал, что ограбили в дороге… И жил, ждал, когда они начнут умирать, а я буду это видеть, а я выживу… Не все оскотиниваются, конечно, но большинство. Ну, конечно, никакое это было не лекарство, неделя, что ли, прошла - хуже ещё стало… А потом уже на самом деле средство нашли, Джил вот, правда, не дождалась… Они так и не узнали, но сам-то я знал, что я сделал, каким я оказался. Я им так и не сказал. Нет страшнее для родителей - видеть презрение в глазах детей. Можно, чтоб жертвовали родители для детей, на то они родители, или супруги - для того когда-то клялись друг другу… Но никогда - дети для родителей. Дети вообще ничего не должны. Если ты отец - умри, своими руками себя убей, но чтоб дети жили. Я их всё равно пережил, конечно, не поэтому… Но тяжесть с моей души уже ничто не снимет. У них я просить прощения не посмел, а сам я себя никогда не прощу.Виргиния стояла на серо-зелёном каменистом склоне. Внизу зеленела залитая солнечным светом долина, белые барашки паслись на сочной, невообразимо яркой траве, укрытие пастуха белело чуть поодаль – Виргиния знала, как называется это примитивное сооружение, призванное укрыть от ветра и дневного зноя, но сейчас не могла вспомнить это название. Но то, что внизу, по правде говоря, и мало интересовало её, её взгляд, её сердце были устремлены вверх, к чернеющим на фоне неба утёсам, к синим горам в ослепительно белых снежных шапках. Где-то там, на одном из этих утёсов – она не могла, конечно, видеть, но знала, чувствовала, куда не достают даже самые высокие из сосен, куда достают лишь молнии с неба да величаво парящие орлы,её ждёт фигура в тёмном плаще… Может быть, не плаще, но она ясно представляла развеваемые ветром полы, развеваемые ветром волосы… Ждала не в том смысле, что знала, что взор её был обращён вниз, к одинокой карабкающейся по крутым склонам фигурке. Ждала как цель её пути.?Ты… ты… только подожди, не уходи, я скоро взберусь, это совсем недолго…?.Когда очередной камешек провернулся под её ногой, её поймала крепкая, сильная рука. При виде знакомой лысоголовой фигуры в тёмной мантии Виргиния испытала неудовольствие.– Какого чёрта здесь делаешь ты?– Я пришёл в твой сон, разве непонятно? Мы, техномаги, очень любим влезать в головы людей во сне. Это открывает массу интересного. Во сне человек доверчив, открыт… Ты пыталась изучить меня, храбро, как любознательный котёнок, тычась в моё сознание, теперь я изучаю тебя.Виргиния думала, что же в нём кажется ей большей дерзостью – то, что он вломился в её сон, один из самых личных, щемящих снов, или то, что у него тоже большие светлые глаза, он тоже одет в тёмное – да и волосы его, до того, как он обрил их, наверняка тоже были светлыми. Словно он покушался на то, что она считала только своим.– Ты ведь знаешь, где мы, верно? И я тоже знаю. Это Кавказ. Ты никогда не была на Кавказе, но там была твоя мать. Когда она хорошо закончила год, родители решили в подарок отправить её в путешествие… Куда она выберет. Ей захотелось чего-то экзотического, и поскольку в Индии она уже была… Хорошо закончила год она в частности потому, что подтянулась наконец по литературе, на которую до этого… как это ты выражаешься… забивала. Она написала большой реферат по романтизму, в частности, про русского поэта Лермонтова… И захотела посетить места, где он жил и творил. Из этого путешествия она привезла те фотографии…– Да… те самые… - Виргиния сердито отвернулась, пытаясь вырвать руку из руки Гелена.– Ты смотрела их… касалась их, думая о том, что он тоже их касался. Твоя мать неплохо фотографировала, цвета были такие живые, яркие… эта яркость перешла в твои сны, в памяти матери эти краски могли потускнеть, а на фотобумаге – нет. Синие горы и парящие в небе птицы тоже стали для тебя неким символом… То немногое, что ты сумела узнать об отце. О своём настоящем отце. Та фигура, которая ждёт тебя далеко вверху на утёсе – не русский поэт Лермонтов.– Он был очень начитанным, говорила мама. В ту, их последнюю встречу они говорили, как ни странно… Она показала ему эти фотографии, и они заговорили о Лермонтове. Он читал его стихи, что-то, кажется, даже в подлиннике… Он держал в руках эти фотографии и рассказывал что-то… Что сам знал о жизни Лермонтова… Его пальцы касались их, этот след, конечно, стёрло время, но… но не для меня. И когда зашёл Бестер, мама говорила, он разорался, потому что увидел, что он без перчаток. Он, кажется, не имел представления, без чего ещё некоторое время назад он был…Гелен приобнял Виргинию, которую, кажется, начинали потряхивать подступающие рыдания.– Этот момент важен для тебя. Потому что это начало твоей жизни. Можно сказать, что ты родилась здесь, среди этих синих гор. И сюда стремится твоё сердце, на встречу с неведомым… - его пальцы коснулись её заколки, - ты так много спорила с матерью, которой не хотелось возвращаться к этому, вспоминать, чтобы дать тебе какие-то необходимые ключи… Это бессилие мучило тебя больше всего на свете. Ведь ты могла подвергнуть её глубокому сканированию, вырвать эти воспоминания из неё…– Я не могла поступить так со своей матерью. Дело даже не в том, что она-то не донесла б на меня, напротив, всегда выгораживала меня… Она всегда так делала. Дело в том, что это ведь… больно. А она моя мама. Да и ведь её соображения насчёт всего этого я тоже понимаю… Понимаю, но сама иначе не могу.Гелен задумчиво смотрел на траву под ногами.– А что потом?– Потом – когда я его встречу? Или хотя бы узнаю, кто он был? Ну… Я не могу знать этого точно. Здесь, как во многом – главное дойти, а там посмотрим. Ну, я хочу прийти к нему, да. В его дом ли, или на эту планету телепатов, или в тюрьму…– Или на могилу.– Или на могилу. Ну и понимаешь, я не жду прямо каких-то родственных объятий, любви, принятия… Он меня любить не обязан, он меня не хотел, и любви прямо какой-то там тоже не было, встретились-разбежались, обычное дело. Но я хочу посмотреть на него и понять… Вот внешностью я в мать, характером, в общем-то, тоже. Колу люблю, как она… Что-то ж во мне и от него. Ну, кроме телепатии. Человеческое что-то. И… если он хороший человек – хотя с чего бы, Бестер хорошим человеком не был, а он его учеником был, кто не мёртв, те, Алан говорил, теперь в той же тюрьме сидят… Если он всё же хороший человек – я хочу быть его достойной. А если плохой – хотя бы хочу быть не такой, как он. Как-то оправдать его… этим…Гелен кивнул. Кажется, он был удовлетворён ответом.– А техномагами рождаются или становятся? – внезапно спросила Виргиния.Мужчина улыбнулся.– И рождаются, и становятся. Я родился среди техномагов, техномагами были мои родители. Но техномагу невозбранно взять ученика из любого мира, если он видит в нём искреннюю тягу к постижению сути вещей, к творчеству…– Это прекрасно. Я не знаю, может быть, когда всё закончится – я хотела б стать техномагом… Тебе б, наверное, уже не было б так скучно, если б у тебя был ученик. Я обнаружила, улетев с Земли, что в мире такая чёртова куча интересного…Две хрупкие, маленькие фигурки брели по золотому песку куда-то в ту сторону, где как будто в лёгкой дымке очерчивался горизонт. Удивительно, каким же маленьким этот астероид был вначале, каким бескрайним простором обернулся сейчас… На золотых волнах качаются каменные изваяния, бронзовые арфы в тончайшей, едва ли читаемой несовершенным человеческим глазом росписи, и лёгкий ветерок, кажется, доносит отзвук музыки, звучавшей неведомо где, неведомо, когда.– Удивительно, как сковывает чувство неловкости, и как оно же беспощадно требует слов. Мы не были знакомы, хотя один путь связывает наши корабли и нас. Как ваше имя?Человек улыбнулся, обернувшись к лорканцу.– И.– И всё? Так коротко?– Ну да, вот такое имя. То есть, полностью будет - Чжан И. Да, это несколько отличается от других человеческих имён, которые вы слышали, просто мы относимся к разным народностям…– О! Но ведь вы всё же человек, или я что-то понял неправильно? У вас такое удивительное лицо… Прошу только, не обижайтесь, мои знания о вашем мире более чем скромны…Китаец рассмеялся.

– Да, это сложно, наверное, объяснить представителям расы, в которой все куда более схожи между собой. Хотя тут забавно, что в этом мы похожи с вами. Вы - все, кто называет себя сейчас лорканцами - представители одной нации, но ведь там, на вашей прежней родине, были и какие-нибудь другие? С другим цветом волос или лица?Лорканец смутился.

– Признаться честно, я мало знаю об этом. В наших книгах, где описывается древняя история, об этом очень мало сказано… Вероятно, в этом не видели смысла. Достаточно того, что они погрязли в бесчестии и погибли, не имеет значения, как они выглядели. Логично предположить, и в нашей, как вы говорите, нации спасение обрели не все.– Но теперь, думаю, вы нередко сталкиваетесь с тем, что непривычные путают вас на внешний вид? Вы все с длинными тёмными волосами, у всех вас синяя кожа и розовые пятна на щеках… Мой вид, земляне, делятся на четыре основных расы, но и каждая раса делится на разные внешне народности… Конечно, многим инопланетянам это сложно понять, да и надо ли, но иногда наше сильное внешнее различие приводит их в замешательство. Про мой народ раньше говорили, что мы все на одно лицо, хотя это, разумеется, не так. У нас всех тёмные волосы и необычное, как вы выразились, лицо - узкие глаза, хотя на самом деле и глаза у нас очень разные… И наши имена тоже отличаются от тех, что вы, видимо, до сих пор слышали.– Ну, а меня зовут Зуастаар.– И всё?– Ну да. У нас нет фамилий в вашем обычном понимании, это не требуется. Конечно, когда это важно, то уточняется, из какого рода происходит тот или иной, с кем он в семейных связях… Наши имена образуются сложно, по особой системе, учитывая имена отца, деда, их чины и звания, старшинство в семье… Как правило, имена не повторяются, только если детей называют в честь кого-то из уже умерших предков, это нормальная практика.– Как я понял, у вас в основном имена пышные, многосложные, короткие не допускаются? Ну да, с короткими неизбежно будет повтор…

– Разумеется. Конечно, у простолюдинов допускается сокращать имена - для удобства обращения. Но у жрецов подобное немыслимо, это считается грубостью и кощунством.

Они обогнули высокую стеллу, покрытую узором столь тонким и искусным, что казалось просто немыслимым, что такое можно изготовить из мрамора, а ведь это, вне сомнения, мрамор. О чём говорит эта вязь? Об истории какого мира, какого народа?– У вас интересный мир.– О нет, не думаю. Другие расы сторонятся нас, и, как я понял теперь, поделом. Правда, мы и сами никогда не стремились к контактам, в чём нас и устраивали бракири - им пришлось по нраву, чтоб вся наша торговля шла через них, а мы согласны были платить любые средства, чтобы поменьше соприкасаться с иными мирами. Счастливей бы мы были, только если б и бракири, и кто бы то ни было никогда не находили нашу планету, и мы жили бы в этой благостной изоляции, пока не умертвили бы свою душу окончательно.На их пути выросла миниатюрная, всего-то в человеческий рост, пирамида, в вершине которой было укреплено нечто светящееся – между прозрачными гранями словно бегал не знающий покоя зелёный огонь. По узким уступам пирамиды шёл орнамент из разновеликих бугорков и столбиков – отчего-то кажется несомненным, что такова письменность строителей этого памятника.– Так странно это всё… Мы, встретившись вам, сбили вас с привычного жизненного курса, привели в такое смятение. Теперь я понимаю, что вы ждёте от нас какого-то объяснения всему, что произошло, но лично у меня объяснений нет. Надеюсь, хотя бы у капитана Ли и команды - есть…– О, прошу, не надо так думать. Воля Наисветлейшего бывает сложна для нашего понимания, но он всегда даёт ответы ищущему. Если мы не способны понять эти ответы - это уже другое дело.– Наверное, вам вообще проще будет найти эти ответы, чем, например, мне. Понять, зачем вообще мы оказались здесь… Если легенда права, и колодец является тем, кому должен явиться - то не слишком ли странная компания здесь подобралась? Не думаю, что здесь в самом деле нет случайных людей...

То, что сперва показалось просто частью рельефа, каменистым образованием, оказалось тоже обелиском. На неровной поверхности читались неясные очертания фигур, силуэты неведомых механизмов, в высоком и узком углублении стояло что-то бронзовое по цвету, трёхгранное, покрытое мелкими насечками.– Вы считаете случайным - себя?– Нет, не непременно. Если в том плане, что из всех присутствующих я - тот, кто меньше всего задумывался о боге, вечности и всём подобном, то возможно. Что о жизни жуков я думал куда больше, чем о собственной - это верно, но в моей жизни как-то совершенно не о чем думать. Я обычный человек, и мне нечему научить других, у меня для этого и жизненного опыта маловато. Если только кто-то не хочет послушать о жуках, тут, конечно, я могу говорить часами.– Но ведь вы - Всеслышащий, это уже не значит ?обычный?.– У меня очень низкий рейтинг, к тому же, я молод, большая часть моей жизни пришлась на период, уже более спокойный для телепатов. Хотя, конечно, была ещё дракхианская чума, это время не было лёгким ни для кого из землян, на Земле или в колониях.Лорканец сотворил очередной молитвенный жест, и они продолжили путь.– Я с великой скорбью воспринял историю ваших телепатов. У нас Всеслышащие особо почитаемы, это считается знаком Наисветлейшего, это дети, посланные напрямую от него. Покуситься на Всеслышащего - столь же невозможно для самого отъявленного негодяя, как покуситься на служителя Наисветлейшего…– Неужели у вас там есть отъявленные негодяи? - улыбнулся И.– Вероятно, если б не было - у нас не было б ни судей, ни законов, верно? Это правильно говорят, что ни в одном мире религия не решила всех проблем… И нам бы куда раньше осознать, что гордость наша бессмысленна, беспочвенна, преступна…– Произошедшее здесь заставило вас, получается, по-иному взглянуть на многие вещи? Что же будет, когда вы вернётесь на Лорку? Остальные ваши сограждане воспримут ваш новый взгляд?Зуастаар помрачнел.– Один Наисветлейший знает, что будет, но что будет - того не миновать. Пусть нас посчитают очередными еретиками - но свет, коснувшийся нас, не позволит нам молчать, ни одним устам, вознёсшим восхваление на этом месте. Свет должен звать к подвигу, а не самоуспокоению. Действительно, жаль, что ни один из Великих Вождей не присутствовал здесь, с нами, хотя умом и понятно, что этого просто не могло быть, ведь даже почтенному отцу Просветлённого Послушника немыслимо б было отравиться с нами. Что ж, это ещё одно свидетельство, что гордость губит, а глас божий бывает тих и заглушаем пустыми славословиями…Возвращение к одиночеству - поворот грустный, спору нет, но это возвращение в естественное состояние. Хорошо, что у неё была длительная практика. У миссис Ханниривер были свои переживания – ей предстояло решить, как ей быть, что делать. Президент долго объяснял ей, что значит - ?невозможно выяснить координаты отправления?. Таковы возможности техномагии… Виргиния говорила матери, что у неё всё хорошо, что с ней есть люди, на которых она может положиться, что вместе они заняты очень важным делом, что все подробности она расскажет, когда вернётся… Что она обязательно вернётся. Что она была б, конечно, не против, если б силы Альянса прибыли сейчас сюда, они были б здесь очень полезны, нужны… Но она не знает, как передать им правильные координаты, этого места ещё нет на их картах. Да и понимает, это решение потребовало бы от них времени, сбора сил, возможных споров между мирами… Нет, единственное, чего сейчас точно хотела Виргиния – чтобы это письмо, если всё же дойдёт, успокоило маму. И пожалуй, отчасти она достигла желаемого – Кэролин Ханниривер увидела лицо дочери, услышала её голос, с ней всё в порядке, с ней действительно всё в порядке – мать почувствовала бы, по голосу, по интонациям, по мимике, если б это было ложью, если б кто-то удерживал там Виргинию силой, если б заставлял её солгать в письме. Она знала, когда дочь врёт ей – для этого не нужны никакие пси-способности, одно только материнское сердце. Но от этого не проще было понять, что теперь делать ей самой. Продолжать ждать Виргинию, или возвращаться? С Земли звонили Милли и Джо, спрашивали, какие новости, спрашивали, когда она вернётся…А у неё не было и такого утешения. Который день уже ?Белая звезда? не отвечала на вызов. Можно было предполагать всё, что угодно, и заставлять себя предполагать не самое ужасное. Должно быть, они просто слишком далеко, в каких-то таких местах, где что-то глушит связь, может быть даже, они уже нашли Виргинию, где-то рядом с ней, а там наверняка какие-то проблемы со связью, раз она отправила сообщение благодаря помощи техномага, а не обычным способом. Лучше, чем допустить мысль, что их больше нет, что этот ужасный враг, которого они как будто вычислили и обезвредили, всё же сумел…И последние надежды растаяли, когда прилетели Хауэр и Шеннон, и два рейнджера с сопровождаемым ими несчастным, лишившимся рассудка во время происшествия на корабле. Почему-то это было воспринято как некий знак, что надежды нет. Да, все уже понимали, что задерживать рейс дольше нельзя. Кэролин снова сказала, что было бы неправильно заставлять этих людей ждать ради немногих. И вот теперь они вместе со всеми провожали этот корабль. Стояли в стороне от толпы, словно на берегу моря, шумящего больше не для них. Две женщины с одним именем и теперь одной тревогой – дождаться своих детей.– Я думаю, конечно, вы правы, миссис Ханниривер. Правильно бы было, если бы я полетела сейчас с ними. Не больно-то много смысла в том, чтоб быть сейчас здесь, заламывать руки в ожидании вестей… Едва ли я, одна слабая женщина, могу сделать для спасения сына больше, чем силы, которые подконтрольны президенту Звёздного Альянса. Если б я полетела сейчас – я б наконец жила… Жила, своей жизнью, не только ради кого-то, заботясь о ком-то… Я могла б вернуть ощущение своей ценности, самой по себе. Мне стыдно перед этими людьми – они тоже теряли близких, они пережили разлуку длиной в жизнь, не имея надежды на новую встречу, имея основания предполагать всё только самое мрачное… Но они продолжали бороться, заставляя себя улыбаться ради тех, кто просто оказался рядом, ради тех, кого ещё встретят, ради себя самих, таким трудом вырванных из ада… И ведь сколькие из них дождались… Я не всегда поступаю так, как правильно. Я не сильна.– Мисс Сандерсон… Нас всех учили в трудные минуты полагаться на господа, верить, что без его воли ничего не может случиться. Я уверена, что ни у кого это на самом деле никогда не получалось. А если нам и встречались люди, которые действительно так могли, они казались нам ненормально чёрствыми, равнодушными… Мне кажется, наверное, что у бога и так слишком много дел, чтобы беспокоиться сейчас о моей дочери. Поэтому мы здесь сейчас как бы вместо бога – думаем о них, уносимся к ним мыслями – и вроде как помогаем, хотя на самом деле ничего не можем сделать…К ним подошли две женщины – темноволосая улыбалась, хотя глаза её были заплаканы, светловолосая, цепляющаяся за её руку, была, кажется, слепой.– Вы Кэролин? То есть, мисс Сандерсон?– Да… мы… Мы, кажется, знакомы?– Сложно сказать это однозначно. Я Сьюзен Иванова, вы вряд ли меня помните… А я вас узнала. Я хочу вам сказать, что верю – вы скоро снова увидите своего сына. Жаль, я уже не успею в этом убедиться…– Спасибо вам. Правда, огромное вам спасибо. У вас ведь… нет никаких причин действительно волноваться за нас…– Ну, то, что его отец был порядочный говнюк… Вы ведь об этом? Не думаю, что между ним и теми, кто здесь собрался, когда-нибудь возможно бы было примирение. Но ни вас, ни вашего сына это не должно коснуться. Господь видит всё, и слышит ваши молитвы, и молитвы всех, кто молится сейчас за вас, а таких, поверьте, немало…– Знайте, мы ждём вас там, - голос слепой был низкий, хрипловатый, - вы сможете присоединиться к нам, когда будете готовы, Джейсон пропустит вас…Кэролин оглянулась. Кто-то из этих людей впервые после долгой разлуки, а то и впервые в жизни встретился здесь, и кто-то из них – встретился лишь для того, чтобы снова расстаться. Мелькали знакомые лица, слышны были знакомые голоса. Вот Наталья Блескотт рядом с каким-то человеком. Разговора не слышно, но она улыбается. Может быть, это и есть её потерянный когда-то возлюбленный? Во всяком случае, она приняла решение всё же лететь. Определённо, оно не далось ей легко… Вот семья Хауэр о чём-то препирается со служащим, оформляющим багаж - точнее, препирается миссис Хауэр, а супруг и дочь стоят в качестве группы поддержки. Кажется, какой-то из баулов миссис Хауэр пополз по шву, и в таком виде его принимать отказываются, а ей сейчас так не хочется бегать и искать новый чемодан… И это так мило. Как и вообще это странное сочетание - взрослые, степенные как будто люди, со всем этим багажом, и вещей, и мелких повседневных переживаний - с такой вот авантюрой… Дети носятся друг за другом… Среди провожающих много минбарцев… Если закрыть глаза, то кажется, что это шумящее, волнующееся море, которое совсем скоро отхлынет и оставит на отмели только их. И Кэролин Ханниривер хорошо, она вполне сухопутна…Подошла высокая стройная женщина в минбарской накидке, однако явно не минбарка, из-под капюшона выбивались сочные каштановые пряди, поочерёдно обняла Сьюзен и её спутницу.– Ганя не придёт, Сьюзен, - в голосе её, с лёгким незнакомым Кэролин акцентом, послышались нотки извинения, - сказал, что ещё не выработал подобающего воину самообладания, и боится, что будет вести себя недостойно.– Ничего… - Сьюзен грустно улыбнулась, - думаю, по той же причине и Маркус как раз в эти дни отбыл в другой сектор… Как бы нас ни учили расставаться, это ничего не значит в такой момент. Хотя Ганя… Я не ожидала от него такой привязанности, сколько он прожил-то с нами, господи боже... Я буду очень скучать по нему. Присмотри за ними, Лаиса.– Когда я уходила, он баюкал Уильяма. Пел эту твою любимую колыбельную… С ними на всякий случай осталась Калин, она обещала помочь мне до тех пор, пока Маркус вернётся. Сьюзен, перестань, ничего это не в тягость! Тем более, вырабатывать навыки общения с детьми мне нужно… Да, я по пути ещё встретила дрази, они сказали, что сами не успевают к старту, просили тебе передать…Сьюзен посмотрела на объёмистую сумку с шутливым ужасом.– Дрази! Господи, они уже надарили мне столько всего, что я удивлена, как это всё влезло в багажный отсек…– Я полагаю, это были другие дрази. Я полагаю ещё, Сьюзен, что не все дрази, которые хотели бы это сделать, что-то передали тебе, и когда они узнают ещё о дополнительном каком-нибудь рейсе, то приложат все усилия, чтоб передать тебе что-то ещё, жизненно важное.– О да, их настойчивость я уже успела оценить. Еле удалось вежливо отказаться от почётного отряда телохранителей…Послышался громкий протяжный сигнал, призывающий пассажиров поторопиться с посадкой. К Сьюзен подбежали две девочки, до этого оживлённо болтавшие неподалёку с минбарскими детьми, потянули за руки.– Мама, Таллия, ну что вы как маленькие, ещё созвонитесь, когда прилетим…И как-то так получилось, что обе Кэролин вышли вместе с Лаисой, и вместе с ней пошли в толпе провожавших. И кажется, беседу завела Кэролин Ханниривер, спросила, как же они созвонятся, ведь там, в новом мире, ещё ничего не построено, девственно чистая планета, и Лаиса ответила, что что-то придумают, раз мир-то особенный, воплощающий мысли, вот поди, найдётся, и кому терминалы связи намыслить… И как-то разговорились, и решили вместе прогуляться до рынка – обе Кэролин вдруг подумали, что они никогда так близко изнутри не видели жизнь других миров, и может быть, никогда больше не увидят.– Я не знаю, правильно ли я поняла… Сьюзен оставила двоих детей здесь, а двоих забрала с собой? Как же так?Лаиса улыбнулась.– Ну, один из них, кто остаётся, строго говоря, не её дитя, а воспитанник их семьи… А Уильям… Что поделаешь, он родился не телепатом.– И ей запретили брать его с собой?– Дело вовсе не в этом. Сьюзен и не могла бы обречь своего сына на то, чтоб расти в мире, где он будет, по сути, ущербным в сравнении со всеми. В этом нет трагедии, он не подкидыш, брошенный на милость случайных людей, он оставлен с отцом. Не справедливей ли это, чем если б она забрала всех детей?Кэролин Ханниривер имела, определённо, что сказать на это. Что дети не яблоки, чтоб делить их, как в детской задачке, поровну, чтоб никому обидно не было, что вообще отказываться от своего ребёнка только потому, что… Но здесь её мысли путались. Как она сама поступила бы? Да, ещё совершенно недавно она допускала мысль, что отпустит свою горячо любимую дочь в этот неведомый мир. Нет, собиралась – это будет неправильно сказать, это не то, что она когда-либо, хоть как компасируй ей мозги, могла б согласиться. Но не сумев настоять, убедить, уломать, на что надеялась, собирая все эти сумки – отпустила б, куда б делась. Виргиния упряма, и в этом ей, кроме себя, винить некого – вся в мать сумасбродка. Но – она б отпустила взрослую дочь. Взрослых детей приходится однажды отпускать…А Кэролин Сандерсон спросила:– А эта женщина, которая была рядом с Сьюзен – она кто, её сестра?Нет, непродуктивное это дело – рассуждать, как ты поступил бы на месте, на котором не оказался бы. Легче ли, в самом деле, отпустить взрослого ребёнка? Ничерта не легче! Это пуповину перерезают после рождения, а другая, незримая связь становится только прочнее с каждым прожитым днём, месяцем, годом, её не перерезать ничем. Почему не спросить себя – а она оставила б мужа-нормала только потому, что он нормал? Ничто никогда не заставляло её оставить Боба, ничто не угрожало их счастью, ничто не вставало между ними. Но, если так говорить, от отца Виргинии она отказалась, даже не помыслив о ином варианте, приняв как незыблемую данность – им не быть вместе, они разные… Так что ей ли судить тут?– Нет. Но я не знаю, как это будет на вашем языке…– А вы, простите… Вы центаврианка, да?Они уже заметили под капюшоном, что голова женщины почти полностью обрита.– Это удивляет первое время, понимаю. Раньше в столице Минбара можно было встретить только минбарца, а теперь… Я недавно даже нескольких тикар видела. Мне приходится учить сразу два языка, с земным полегче, я его учить ещё на Центавре начала…– А где капитан?– Капитан Ли? Не уверена, но кажется… там, внизу. Я, по крайней мере, видела его направляющимся к выходу… Наверное, решил ещё раз прогуляться по Колодцу, в одиночестве, в размышлениях.Раула присела рядом с мисс Карнеску, грея руки о стаканчик с кофе.– Стефания… Вас ведь Стефания зовут? Я вот думаю о том, как странно это всё. То, что мы до сих пор торчим здесь, не можем взлететь – десять раз запускали диагностику, все системы в порядке, а двигатели не запускаются. Словно Колодец держит нас. Переключали управление туда-сюда – на ?Сефани?, на ?Белую звезду?… без толку. Значит, наверное, не все слова сказаны, не все ответы получены, да? Вот мне и подумалось, что хочу поговорить с вами. Все тут друг с другом разговаривают, только с вами не замечаю, чтоб кто-то говорил.– Их можно понять, - грустно улыбнулась переводчица, - я сама с самого начала вела себя очень… отчужденно. Я очень робкая, наверное, и в худшем смысле этого слова. Не умею нормально общаться с людьми, и учиться не пытаюсь. Мне с бумагами, со словами, с наукой – проще. Там всё можно по полочкам расставить, чтоб во всём порядок был… С людьми так не получается. Вот здесь – вроде бы меня никто не обижал, вы, рейнджеры, вообще люди и порядочные, и радушные… Я ж первой огрызаться начала, вести себя холодно, официально – иначе не умею, не привыкла. Обидела многих, ну и поделом потом получала… я просто, наверное, с подросткового возраста дурацкую эту манеру вынесла – считать, что все сами по себе, а я сама по себе, что у меня ни с кем никаких связей… Вот они – рейнджеры, а я – нет, вот они – телепаты, а я нет… Всех что-то объединяет, а меня ни с кем ничего.– Но они люди и вы тоже человек.Улыбка Стефании стала чуть менее грустной.– Даже как-то ждала, что вы это скажете… Вы ведь не человек, Раула. Даже странно, что в наполовину человеческом составе команды никто этого не замечает.– Голиане очень на людей похожи. У женщин к тому же менее грубые лица, чем у мужчин… Так что меня просто считают страшненькой, но человеческой женщиной. Ну, мне как-то всё равно… Я выросла на Тау Кита, со своими соотечественниками я общалась много меньше, чем с людьми или кем-то ещё. Мои родители были чернорабочие, они не слишком много внимания уделяли детям, сыты – и на том спасибо. Меня пригрела одна сердобольная человеческая семья, я выучила язык, потом пошла в человеческую школу… Постепенно оторвалась от корней, и, честно говоря, не о чем жалеть, какие там были корни… Там национальную культуру и не от кого было получить.– Вы вписались в общество людей лучше, чем я…Раула ободряюще похлопала женщину по руке – её большая, морщинистая рука на маленькой, тонкой руке землянки смотрелась огромной лапой чудовища. Доброго чудовища из очень странной сказки.– Всегда есть то, что объединяет. Иногда то, что мы считаем разделяющим, на самом деле объединяет. Вот, там теперь лорканцы с землянами о религии говорят… Можно было ещё дня три назад представить такое?– Вот и я теперь о чём-то таком думаю. Что ведь большинство тут, ну, на именно этом корабле - люди, как и я. И телепаты… Я ведь росла в приюте, Раула, я сирота…– Как и многие из них…Стефания опустила голову, белёсые волосы с тихим шорохом упали на глаза.– Более чем… В 16 лет я узнала… Случайно, некому уже было подавать запрос, просто в ходе всех этих процессов по восстановлению родственных связей и меня зацепило… Мои родители были телепаты. Просто я родилась без способностей, вот они и оставили меня. Бросили в захудалом приёмнике-распределителе на Денебе… Я в детстве думала часто – почему, интересно, меня бросили? Я знала же, что не сирота, что именно отказ был подписан… А вот, оказывается, из-за чего. Сейчас уже никого из семьи не осталось – родители погибли в телепатской войне, нормалы во время дракхианской чумы умерли… Так что я как-то и ощутить не ощутила, что у меня хоть где-то какая-то семья была.– Семья – это не только те, среди кого мы родились волею судьбы, Стефания. Это и те, кого мы встретили, кому мы доверились. Семья, в которой ты родился – это случайность, которая может быть счастливой или несчастной. Мне вот тоже с родной семьёй не слишком свезло, они были грубы, невежественны и очень много пили. Та семья, что создаём мы сами – наш шанс всё исправить. Знаете, Стефания, может быть, и нам прогуляться там, внизу? Думаю, направлений там достаточно, чтобы не помешать капитану Ли в его размышлениях. А там… там столько всего увидеть можно, памятники древности, сокровища, которым мы не знаем названия… Будет, что вспомнить.Дом Лаисы располагался в одном из тихих старых кварталов города. Стены домов оплетали тонкие стволы лианообразных деревьев, с ветки на ветку перепрыгивали, щебеча, птичьи парочки, на улице в разноцветных пятнах-бликах, отбрасываемых стенами домов, минбарские дети играли в нечто похожее на земные ?классики?. У дверей пожилая минбарка возилась с уличным фонарём. Лаиса поздоровалась с нею и подвела женщин к следующей двери.– Жилище у меня, конечно, более чем скромное. Мне-то много и не нужно, а вот как мы теперь тут будем помещаться – это интересно…Кэролин Ханниривер не считала себя экспертом, но поняла так, что обстановка Лаисиной квартиры была милым смешением стилей – земного, центаврианского, минбарского. Через общую комнату с низким длинным столом, окружённым сиденьями, больше похожими на фигурные подушки, они прошли на кухню. На кухне, ярко освещённой благодаря большому витражному окну, кипела работа. Немолодая минбарка, возившаяся у печи, при их появлении оторвалась от своего занятия и выпрямилась, сложив руки в приветственном жесте. Рыжеволосый ребёнок, встав на стульчик, что-то нарезал в большую миску на столе. Когда он обернулся, Кэролин поняла, что насчёт воспитанника семьи Лаиса выразилась как-то очень обтекаемо.– Лаиса, он кто… зандерианец?– Нет, он дилгар. Тут таких около двух сотен… Ну, отдельная долгая история…Лаиса выгружала из пакета продукты, попутно о чём-то переговариваясь с Калин на минбарском, с ребёнком – на земном, Кэролин отметила, что ребёнок знает земной язык практически в совершенстве.– Лаиса, зачем же вы такие тяжёлые сумки! Вам нельзя тяжёлое! Мы бы с Калин принесли всё, что нужно! …Вы их проводили? Они ведь уже в гиперпространстве, да? Теперь всё проверили, теперь с кораблём точно ничего не случится? Сьюзен простила, что я не пришёл? А девочки? Хорошо, что Уильям ещё не понимает, не скучает… О, вы купили пюре, хорошо, когда он проснётся, я покормлю его.– Ганя, ну успокойся, ну не плачь!– Ничего я не плачу, я лук резал!Лаиса взяла поднос с чайником и пиалками, и они переместились обратно в проходную комнату. Пока хозяйка располагала приборы на столе, Кэролин Сандерсон робко присела на низкое мягкое сиденье.– Ганя… Такое имя необычное…– Это девочки назвали его так, в честь брата Сьюзен. Я так поняла, своих имён у этих детей почему-то не сложилось. Когда Маркус вернётся, заберёт мальчишек к себе, хотя я б предложила, чтоб они ещё сколько-то побыли у меня, он по работе иной раз неделями дома не бывает, а я дома практически всё время – работа у меня здесь же, разве что иногда придётся наведываться в стационар…Кэролин Ханниривер ходила вдоль стен, занятых стеллажами, разглядывая корешки книг – в основном учебники, хрестоматии для чтения… Это всё Лаисино? Да, она решила основательно подойти к изучению языков…– Я правильно поняла, что его усыновили совсем недавно? Это, разумеется, не моё дело, но мне это непонятно. Зачем усыновлять ребёнка ввиду предстоящего переселения, распада семьи? Не жестоко ли это, сначала дать ему мать, потом заставить пережить её потерю?– Я б сказала, не стоит представлять этого мальчика так, то, что он сейчас так реагирует - это действительно удивляет. Обычно он… куда более сдержан. Видимо, Сьюзен и девочки как-то сумели пробить его оборону. Посмотрим, удастся ли это и мне, или его послушность сейчас - тоже из-за переживаний. Несмотря на всё, что говорят об их воспитании, мне всё же кажется, что их сердца нельзя считать испорченными, но показать характер, конечно, они не упускают случая. Я бы могла тоже подумать, что это было легкомыслие со стороны Маркуса, или жестом отчаянья в попытке удержать Сьюзен здесь, но я сомневаюсь. Мне кажется, дело в том, что Маркус вообще был первым. Это был отчаянный момент, когда они прибыли, и толком никто не знал, что с ними делать. Надо было подать пример решимости в том, чтоб взять такую ответственность на себя, даже если им сейчас это было совершенно не к времени. Это безумно с точки зрения человека со стороны, но у них, как семьи рейнджеров, и не было возможности жить как-то иначе.Кэролин Сандерсон с благодарным кивком приняла пиалу.– Когда я смотрела на улетающих… на многих из них… Я думала: как же они решились? Это не сложно тем, кто мечтал о таком, вернее - и мечтать не смел, этим бесприютным скитальцам и одиноким, не сложно равным семьям… А тем, у кого близкие - нормалы? Как можно разрывать сердце пополам?– Не думаю, что кто-то разрывал. Если смог уехать - значит, смог проститься. Ведь были те, кто остались?– Ну конечно, были…Она озвучивает мои мысли, подумала Кэролин Ханниривер со смесью удивления и благодарности. Сама б она не решилась, нет. Потому что да, не слишком правильно судить чей-то выбор, прожив такую счастливую жизнь, как у неё. Что она знает о действительно тяжёлом выборе, о жертвах, о неумолимых обстоятельствах? Дочь богатых родителей, жена заботливого и любящего мужа, мать самых чудесных детей на свете, она имела всё, что только могла пожелать. Взгляд её упал на фотографию в рамке – молодой загорелый мужчина в рейнджерской форме, фотография по виду такая, словно из личного дела.– Невероятно… Лаиса, кто это?– Рикардо, мой муж, - Лаисе с трудом далось следующее слово, - покойный. Это старая фотография, ещё до того, как мы познакомились. Мне её отдали в Эйякьяне, это, кажется, вскоре после того, как он пришёл к ним… У нас есть только одна общая фотография, - рука женщины дрогнула, протягивая небольшой снимок, где светловолосый центаврианин в запылённой, поношенной одежде стоял с нею рядом на фоне какого-то огромного вышитого полотнища, - опасно было привлекать внимание, мы как раз в предыдущей точке отличились… Но он сказал, что такую возможность упускать нельзя. Это, говорят, то самое знамя, под которым король Лорен освобождал родную землю, раз в год его выносят, чтобы каждый желающий мог прикоснуться к легенде и сфотографироваться на её фоне. Перед нами там фотографировались многие молодожёны, семьи с детьми, и кажется, тогда я впервые подумала… подумала…