Часть 5. ТЕРНОВНИК. Гл. 6. Per astrum, ad aspera (2/2)

Мягкое сияние плавилось, дробилось в слезах, и он не заметил того момента, когда оно стало иным, когда голубоватым свечением, сначала тусклым, еле различимым, оделось его тело, и жар, охвативший его, казался ему тем самым молитвенным жаром, о котором пишут в священных книгах– И сейчас, как никогда, я стою на краю беды, и всё ближе этот край, всё меньше времени... Чего я стою, если я могу останавливать армии, выжигать самую чёрную тьму из этого мира, но не могу отменить величайшую несправедливость, не могу спасти то, что мне дороже всего? Эта сила - не более, чем насмешка… Век человеческий - конечен, я знаю, но почему это должно быть так? Почему я могу быть лишь неумелым, растерявшимся орудием, которое в самом важном - бессильно…

Тонкие, как нити, лучи, сперва прорезавшиеся из сгорбленной спины как-то несмело, разворачивались, соткавшись в ослепительно белые крылья. Он не видел – и мог ли видеть – как потрясённо смотрит на него множество пар глаз. Он не слышал опустившейся на равнину тишины – смолкли песнопения лорканских жрецов, стихли переговоры вполголоса среди рейнджеров. Разве что, генерал Аламаэрта по-прежнему казался глубоко погружённым в себя.– Говорят, это место величайших сокровищ – но есть ли среди средство удержать то, что я не хочу отпускать? Говорят, это место, где каждый получит ответ на свой главный вопрос... Каждый, но не я? Говорят, это место – гробница навеки ушедших, значит – и твоя… И когда погаснет последний твой отсвет в этом мире – чем, скажи, буду я?Последние слова Андо произнёс сдавленным хрипом из-за подкатывающих к горлу рыданий.

Андрес забыл напрочь о бдительно наблюдаемом им Викторе, о стоящих рядом Далве и Гариетте, невозможно видеть что-то ещё, когда перед твоими глазами расступившееся небо проливает тот самый чистый свет, который всю жизнь мы можем видеть лишь в маленькие дырочки звёзд. Словно дверь, в замочную скважину которой лился свет, волшебная музыка – вдруг распахнулась настежь.Алан, не чувствуя тела, шагнул навстречу этому свету – шагнул к Андо. Сквозь этот свет он чувствовал всё – и боль, наполняющую душу Андо, и эту устремлённость, и надежду, и стыд, и любовь.Он подошёл к коленопреклонённой фигуре, робко коснулсяплеча, потом положил на плечи обе ладони – скользя, обнимая.– Андо… Андо, слышишь меня? Не плачь, Андо, не казни себя. Если ты чего-то не можешь, если где-то лежит предел твоей силы - это не должно быть твоей виной. Того, что ты можешь – всё-таки гораздо больше. Мы оба – забытые осколки того, чего больше не должно быть в этом мире, но это неправда, что мы одни, разве ты сам не говорил мне это? Быть может, боль потери, которую испытываешь ты, больше, чем какая-либо ещё в этом мире – но ведь это значит, что и любовь твоя, и твоя сила – больше. Это место скорби – так оставь здесь свою скорбь, это место прощания – так простись с тем, что не отпустило б тебя в жизненный путь, если б у этого пути не было смысла. И если тебе кажется, что некому дать тебе ответы, то это не так – это можешь сделать ты сам. Ты сам определишь, кем ты будешь.Как во сне, увлекаемый протянутой рукой, Андо поднялся с колен – он не ощутил этого движения как чего-то физического. Просто свет перетекал, меняя форму…

Алан почувствовал, как что-то – быть может, этот самый свет, быть может – что-то ещё более тонкое, неуловимое, сильное – толчками, пульсом входит в его голову, разливается по его телу, по его существу, по всему, что есть он, равномерно разливаясь, густо, полно, величаво, с неукротимой мощью, с тихой лаской. Словно океан, заполнивший предназначенную для него огромную каменную чашу, разливал теперь свои волны, вылизывая им каждый камень, заполняя каждую его трещину. И где-то в нём вставали смутные тени кошмаров, что шли с ним всю его жизнь и стали роднее отца и матери – и таяли, опадая, угасая под его напором, растворялись в океане точно так же, как растворилась бы в нём чайная ложка соли – не найти, никогда не найти. Безбрежный, первозданный океан был чист, лишён скверны, и полон совершенным воплощением того ощущения покоя и счастья, которое он впервые ощутил в первом своём настоящем сне.Андо убрал руку с головы мальчика. Потом медленно, всё так же осторожно передвигаясь, по-видимому, боясь упасть, пошёл обратно на корабль. И лишь спустя минуту, всё в том же потрясённом молчании, процессия двинулась вслед за ним.– Я не знаю, правильно ли будет, если я… начну этот разговор… Но кажется, неизбежно следует озвучить эту некую… общую для всех мысль… Что это было там, внизу?Гариетт покачал бокалом, на дне которого ещё плескался чай.– Ну… Если уж подыскивать слова и определения… На Земле есть такой праздник – Преображение, или Богоявление. Думаю, вот что-то подобное.– Это несерьёзно… - нервно отозвалась Далва, - Андо, и…– А как я могу назвать то, что я видел, иначе, чем тем, что я видел?– Не всё то золото, что блестит, - подошёл к столу Сонара, - и не всё то господь, что светится. В наше-то время мудрено об этом не знать. Фальшивых чудес и того, что впечатлило нас только потому, что мы этого не поняли, в мире больше, чем настоящих чудес.Тшанар глянул на него хмуро, с осуждением.– Сонара, тебе всегда не хватало веры, с первых дней, как тебя помню. Чудеса совершаются в этом мире каждый день, и одно из свойств этих чудес – именно то, что мы их не замечаем. Господь творит для нас чудеса так же, как воздух для нашего дыхания, тихо и каждодневно, не травмируя нас при этом невыносимыми для нас откровениями.– Это, по-твоему, было тихим?– А тебя это травмировало?Ли махнул руками, показывая, что локальных религиозных войн здесь и сейчас он точно не желает.– Если благодать высших сил, живущая в этом месте, решила проявиться через Андо, то ей, конечно, виднее… Мы понять эту логику не в состоянии. Но если в этом был какой-то знак для нас, то мы должны будем его понять.– Как-то это грустно, - молвила Раула, - когда бог что-то хочет дать нам понять, а мы не понимаем этого. Почему б ему не выражаться тогда попроще?– Воля Наисветлейшего, - произнёс младший из жреческой части лорканцев, воздев руки в традиционном молитвенном жесте, - бывает непостижима, нашему слабому смертному уму приходится всю жизнь идти к её постижению. Иногда наше греховное, извращённое восприятие уводит нас далеко от божественного понимания. Поэтому Наисветлейший посылает к нам божественных учителей, чтобы они, говоря на нашем языке, доносили для нас слово его. Но может быть, сейчас, в нашей греховности и гордыне, мы все так отдалились от пути Наисветлейшего, что уже мало явить нам учителя из нашей среды, дабы не позволять нам… и дальше замыкаться в нашем невежестве. Мы забыли об истинном смирении, мы должны снова стать смиренными, осознав, что если Наисветлейший предпочёл иномирца, чтобы явить перед нами свою силу – значит, все мы крепко виновны перед ним. Та земная девушка говорила, что мы смыслим в праведности не больше птицы, несущей яйца, и теперь я вижу, что она была права. И хотя душа моя жаждет сейчас откровений и наставлений, я счёл бы недопустимой дерзостью подходить к Просветлённому самому.– Я думаю, это не вина, - проговорил Гариетт, - это явление не для устрашения, не для подавления… Это явление скорее божественной любви. На Земле один проповедник, что жил неподалёку от нас, всегда говорил, что люди совсем неверно понимают желания бога. Бог не хотел бы пугать нас или всё время чего-то требовать от нас, бог хотел бы поделиться с нами любовью, поделиться тем, как ему хорошо от того, что мы у него есть, и хотел бы, чтоб осознание его существования делало нас не скованными и боящимися, а счастливыми, как и он сам. ?Бог хотел бы сказать вам: чего вы паритесь?? - так он говорил.– Он был со своими трактовками, должно быть, не слишком популярен? – улыбнулась Далва.– Пожалуй… Людям как-то приятнее видеть в боге надсмотрщика, чем доброго друга. Это, по мнению того проповедника, и огорчало бога больше всего. Именно в этом и есть суть факта, что люди отвернулись от бога, а не в том, исполняют ли они заповеди или даже часто ли они молятся.Алан не сразу заметил, войдя в каюту, что он в ней не один. Андо сидел, не зажигая света, на платформе, закреплённой в горизонтальном, привычном для землян, положении, тихо, неподвижно.– Андо… Я не знаю, наверное, правильнее вообще сейчас не заводить разговора о том, что там произошло, думаю, тебе и так слишком многие жаждут задать множество вопросов… Я просто поблагодарю тебя… Хотя, слова благодарность тут становится мало. Те удивительные перемены, которые я ощущаю в себе… Порой мне кажется, что я всё ещё сплю. Что это сон, разве что в нём нет этого мерцания и я чувствую своё тело… Это удивительно, чувствовать его… так. Словно я собрался, полностью, воссоединился, без швов. Прежде… вот это, что было во мне, равномерно пронизывало меня всего, разбивая на множество частей, и иногда у меня было ощущение, что это только оно держит меня целым, как некая вязкая смола, что… Это было в моих снах, Виргиния слышала это… Что никому я не нужен больше, что никто не удержит меня больше. Теперь я знаю, что… я чувствую себя. Полностью.Андо поднял голову. Его взгляд был всё таким же, как там, внизу, полным печали и тоски. – Я рад, что тебе лучше. Однако, это не всё, ещё какое-то время тебе потребуется на то, чтобы привыкнуть к этому новому тебе. Но ты справишься, я верю. А ты скучаешь по Виргинии? Ты часто говоришь о ней.– Я хотел сказать, Андо, - мальчик несмело шагнул ближе, - что меньше всего хотел бы… доставлять тебе какое-то беспокойство сейчас. То, что я видел там, что слышал, что чувствовал… Дало мне понять, что с тобой, в тебе происходит сейчас нечто непростое для тебя, нечто выше моего понимания. И видя твою печаль и ничего так не желая, как унять её как-то, поддержать, помочь… Я понимаю, что я – едва ли могу. Проще говоря, что лучше б было оставить тебя в покое, наверное. Знаешь, иногда исцелённые сразу покидают своего целителя не потому, что не чувствуют благодарности или слишком опоены сотворённым для них чудом, а потому, что не смеют больше отнимать время, не смеют навязываться, понимают, что целителю нужно восстановить силы, побыть в тишине. Но я не знаю, Андо. Как никогда прежде, я совсем не знаю, как поступить. Я телепат, но то, что мне, хотя бы отчасти, доступны твои мысли, не делает для меня проще, остаться или уйти. Я знаю, что больше нет необходимости в том, чтоб ты сторожил меня ночами, это свобода для тебя… Но я не хочу, чтоб ты воспринял этот шаг как неблагодарность. Хотя может быть, ты и не воспримешь так… - он помолчал, подбирая слова. Может быть, в этом и нет особой нужды, Андо, с его силой, может увидеть в нём любую мысль на стадии зарождения… Только вот поймёт ли что-то, в том хаосе, что сейчас внутри творится? – Виргиния… о да, я не могу не думать. Я… не знаю, как следует об этом говорить, и у меня совсем нет опыта… говорения о том, что я чувствую. Если это не из области болезни, о чём говорить меня всё же научили врачи. Виргиния, можно сказать… была первым человеком, которого я увидел. То есть, ты понимаешь, я и до этого видел людей, и видел их вроде бы не как неживых кукол или некие схемы, я слышал их мысли, я понимал, насколько они разные, насколько живые… Но я не мог… сквозь пелену того, что всю жизнь отделяло меня от мира, почувствовать их. То, что тогда происходило во мне, было слишком похоже на то, что происходит у нормальных людей. Когда я чувствовал это в них, словно читал книгу о неведомом мире рядом с собой… Как они дружат, испытывают симпатию, влюбляются… Тогда мне показалось, что, по крайней мере… могу представить, как это бывает. Виргиния пробила эту пелену, не сняла, конечно, как это сделал ты… Она пробила в ней трещину, и я ощутил жизнь, что была от меня скрыта. Я был мрачноват в восприятии людей всю свою жизнь, я теперь понимаю, что, наверное, они воспринимали мои слова, моё поведение очень грубым, резким, словно я отталкивал их, едва они ко мне приближались, что я издевался над ними, потому что они и представить себе не могли, как живу, что чувствую я… С ней я стал меньше думать об этом. С ней я, бывало, смеялся… По-настоящему смеялся. Она прогоняла это, хотя бы ненадолго.Андо улыбнулся, перемещаясь на край кровати и подтягивая к груди ноги, и Алан сел рядом, маясь ощущением, что разговор происходит как-то не так, не как хотелось, не как было нужно. Он зашёл всего лишь заверить Андо в том, что он не… Не склонен недооценивать то, что для него сделано, более чем не склонен, что… Пожалуй, правильно бы было сказать, что молекулы водорода в этом океане внутри него – это его благодарность… Но Андо этими словами, о том, что нужно привыкнуть к новому себе, дал понять, что видит это, даже несмотря на то, что Алан всеми силами пытался выбросить панические мысли из головы. Но это правда, самоконтролю не учатся за пять минут…

– Ты считаешь, что способен доставить мне беспокойство? Если о чём-то я сейчас беспокоюсь, так о том, не напугало ли тебя то, что ты увидел, что я, утратив самообладание, показал… Я знаю, какое смятение я посеял в сердцах всех на этом корабле, и я не могу, как когда-то прежде, когда я был слишком горд и самонадеян, решить, что это меня просто не касается. Это тоже то, за что я несу ответственность. И я очень прошу тебя – не считай, что что-либо, происходящее в тебе, мне не интересно, мне обременительно. Ты не чужой мне.Алан опустил голову.

– Андо… Есть ещё то, что… некая вина моя перед тобой, но мне не хотелось бы говорить сейчас об этом, точнее, я просто не смогу, и я… не хотел бы, чтоб ты сейчас говорил, что мне не в чем себя винить перед тобой, потому что ты не должен отпускать мне грехи, о которых ты не имеешь понятия. Я… Лучше не думай о том, что ещё что-то меня мучает. Не надо. Ты так много для меня сделал, что сделать больше этого – невозможно, никому, ни для кого. Мне хотелось бы как-то отплатить тебе за это… Но я знаю, что это невозможно. Есть неоплатимые дары, и в общем-то, это хорошо, что они есть. Это даёт нам огонь, освещающий нам путь и дающий силы.

Горячая дрожащая рука накрыла холодную его.– Само слово ?дар? подразумевает – отдать, подарить, безвозмездно и навсегда. Но если ты хочешь мне помочь… Прошу, найди для меня какую-нибудь заживляющую мазь. Только не беспокой Далву, не надо, она не должна об этом знать. Если не сможешь достать так, чтоб она не волновалась, то не надо.Алан послушно встал и вышел за дверь, в тишину пустого коридора. Хорошо… Теперь разговор шёл правильно. Ему удалось свернуть с пути, который мог привести его к тому, чтоб попросить у Андо остаться и на эту ночь здесь, в его каюте – просьба совершенно недопустимая после всего, что он тут сказал… и ещё более – после того, что он не сказал. И то, что можно выразить свою благодарность не словами, которых всё равно будет мало, а действиями - это тоже прекрасно.Медблок был тоже объят тишиной - и это понятно, сейчас здесь, к счастью, совершенно нечего делать. Наверное, Далва отдыхает. Конечно, не очень-то вежливо брать что-то без спросу, зато не беспокоить для этого человека, у которого и так серьёзная и ответственная работа - вполне даже вежливо. Крепко сжимая баночку, он вернулся в каюту, где дожидался его Андо, расположился за его спиной и откинул с неё длинные волосы, не удержавшись от того, чтобы задержать их в горсти, пропустить между пальцами, едва поборов желание зарыться в них лицом. Какими словами можно б было рассказать, что это за немыслимое удовольствие – прикосновения и ощущения от них. Возможность прочувствовать, проанализировать эти ощущения без чёрного взгляда за спиной, без чёрного жадного рта, сосущего его счастье ещё в момент зарождения, без чёрного голоса, ядовитым шёпотом напоминающего, что всё, что есть на свете прекрасного, вдохновляющего, возбуждающего – не для него.

Алан кончиками пальцев коснулся спины Андо, не забыв внутренне взмолиться о том, чтоб эти прикосновения не передали владеющего им волнения, которое может ведь быть истолковано… Взгляд упал на острые, выпирающие лопатки. На светлой, чуть бронзовой коже багровели ожоги – как раз в том месте, откуда там, внизу, на равнине, у Андо вырастали крылья.– Это… то, что делает с тобой твоя сила? – в голосе не было сожаления, ужаса или чего-то подобного. Скорее, восхищение и уважение.Прикосновения холодили разгорячённую кожу и как будто сами собой, ещё без мази, отчасти снимали боль.

– Это только малая часть того, что она делает. Эта сила не должна была быть в теле человека, и всякий, телепат или нормал, чувствует это, и сторонится, из нормального стремления к самосохранению. И я сам достаточно рано осознал, что так и должно быть, так лучше – хоть и потребность в близости, вместе с памятью о том, что есть близость, жила во мне. Есть только одно существо… Мой друг, который несмотря ни на что был рядом и помогал мне пережить становление внутри меня этой силы. Правда, тогда я не ценил этого, о чём сожалею. На самом деле, Бог не должен был создавать меня, но какой смысл, в самом деле, винить Бога, которого больше нет... Знаешь, Алан… Я сделал в своей жизни немало такого, за что чувствую вину. И то, что у меня нет времени сделать хоть что-то в противовес тем действиям… Обречённость в том, что даже сорвись я сейчас туда, к тем, кого я не ценил, скажи я им обратное, скажи я им, что безмерно благодарен, это ничего не изменит. Моё время подходит к концу, я знаю, что не в моих силах. А ты… Ты, Алан, должен пройти ещё очень длинный путь. Так что забудь всё, что ты вписал себе в вину, особенно, если это касается меня. Я прошу тебя об этом. Расцени, как последнюю просьбу.Андо повёл плечами, чувствуя пульсирующее жжение от мази. Это движение едва не заставило Алана ткнуться носом в его затылок, влажные от мази пальцы невольно скользнули по предплечью.– Как тяжело, наверное… Всё время иметь необходимость в контроле, не сметь выпустить… себя, всего… Я знаю это, могу представить. Я всю жизнь старался сдержать в узде свою тьму, не пускать, не давать коснуться того, кто случайно оказался рядом. Ты – старался не выпустить свет, чтоб он не сжёг кого-нибудь… Если уж тебя он так сжигает… Как странно, что, такие разные, мы в чём-то одинаковы. Но… слова всегда имеют смысл, Андо. Ты говорил… не важно, что было, важно, что есть сейчас, что будет. Я получил новую жизнь, в которой нет места кошмарам, и ты получил.

Андо снова накрыл его руку своей.– Спасибо, Алан. Но в том и дело, что это есть для тебя, не для меня. Я думаю, это я привёл нас всех к этому колодцу. Я должен был остаться здесь, тоже как память… об ушедшем. Но я не остался. И я преодолеваю этот зов, хотя и знаю, что я не получил ответа, а ведь никто не уходит отсюда без ответа, так? Ты сказал, что я сам могу дать этот ответ – но я не дал его, когда один значимый для меня человек спрашивал меня, какому же богу я молюсь. Он прав, это приходится признать: моя проблема даже не в том, что я не могу удержать последний след моего бога в этом мире, кроме меня самого, а в том, что след этот - тот человек, что изгнал из этого мира и богов, и их противоположность. От него, как ни от кого другого, я ждал направления, руководства в этой жизни, ответа о смысле моего существования, но правда в том, что смысла этого нет. Мы с тобой, мы оба – не более чем позабытый побочный продукт… Что ты видишь, когда смотришь на меня? Что видит любой взгляд? Человека? Но человек не может обладать такой силой, которую ты ощутил и на себе. Бога? Но бог не знал бы такой жажды, таких страданий… Побочный продукт ушедшей цивилизации, без цели, без задач… Бога в этом мире больше нет. Я хорошо знаю, как и когда он умер, и всё же стремился к нему, всё же искал всего, в чём есть хоть малый его след. А всё другое, что могло бы тоже называться богом, покинуло этот мир, и если так произошло - значит, так и должно быть. Только я остался здесь, малая часть этого Света, чтобы вечно стремиться к тому, чего мне не достигнуть… И для чего мне быть? Для того, чтоб люди могли уповать на мою силу вместо того, чтоб уповать на свою? Я имею власть дать часть этой силы тому, кто нуждается в ней. Только бы не дать вместе с нею часть моей тоски и одиночества…– Андо… - голос Алана дрожал, - может быть… может быть я не слишком много в этом понимаю… День назад я, как и многие до меня, отвечал, что ты не орудие, ты человек – и теперь я понимаю, почему ты улыбался на это, но сейчас я всё равно скажу то же самое, и надеюсь, ты поймёшь, почему. И если говорить об ушедших богах и смысле оставленных ими следов… Помнишь тот разговор с Офелией, который ты пересказывал мне. Я думаю сейчас, она права.Андо вздрогнул. Он понял, совершенно ясно понял, какой разговор он имеет в виду. ?Я думаю, - зазвучал в его голове голос возлюбленной, - вопрос о том, слышит ли бог чьи-то молитвы, изначально неправильный. Я думаю, что люди своими молитвами, своей верой и создают бога. Говорят ведь о каких-то предметах или местах, что они ?намоленные? - то есть, в них сконцентрирована огромная сила веры. Но чья это сила? Самих верующих, не бога! И в зависимости от того, каковы эти верующие, они создают добрых богов или злых…?– Я не могу сказать, что я знаю эту боль – потери родителей, - продолжил Алан, - у меня не было… власти пережить её. Но в тебе я чувствую боль от потери твоего бога, и я понимаю, что она велика. Но наверное, да – и это однажды должно происходить, и такое должны найтись силы пережить. Не только в тебе или во мне – во всех… Пережить то, что взрослого, породившего тебя на свет, больше нет, теперь тебе самому придётся быть взрослым. И,– он сполз с кровати, опустившись на колени у ног Андо, крепко стиснув его руки в своих, - то, что явилось мне… всем нам, там, на равнине, в тебе… я думаю, это знак того, что мы должны увидеть бога в самом себе, друг в друге. Увидеть и полюбить. Именно это ты несёшь людям… кто принесёт, если не ты? Быть может, так нужно было, чтобы мир наш, больной и жестокий, забывший о любви, о сострадании, очистился огнём Литы и омылся слезами Байрона, и ты, именно ты… через тебя, тобой… мы все поймём, почувствуем это. Преобразимся. Не лишай твоих друзей, всех, кому ты дорог, счастья увидеть тебя, обнять, согреться твоим светом.Андо почувствовал, что жжёт не только спина, но и глаза. Всё те же слёзы… Кому они адресованы? Словам этого мальчика? Его надеждам или надеждам самого Андо, уже несбыточным? Он повернулся к мальчику. Алан прижался влажной щекой к его ладоням, глаза его были огромными, тёмными, горящими.– Андо, я знаю, знаю, что ты не бог. И… представить не можешь, как меня это… радует именно в этот миг. Позволь мне остаться сейчас с тобой, быть рядом, хотя бы немного унять твою печаль. Не как с целителем, не как с орудием бога… как с человеком. Как с другом. С тем в тебе, что человеческое, тёплое, что тянется к теплу и отзывается на ласку. Позволь… помочь… позволить тебе побыть немного и человеком. Ты был достойным орудием света, иначе бы бог не явил этот свет так явно для нас всех… Теперь позволь себе этот недолгий миг покоя.

– Я буду с тобой, Алан… столько, сколько смогу. Алан… Знаешь, рядом с тобой я всегда чувствовал себя спокойно. Это иное спокойствие, чем с теми, у кого я искал поддержки и защиты в минуту слабости, или теми, кто искал поддержки и защиты у меня. Может, быть, это можно назвать - равенство… Между нами есть такое сходство, которого нет ни с кем, и конечно, хорошо, что мы одни такие в этом мире, но хорошо и то, что мы встретили друг друга. Ты - чудо в моей жизни, Алан. Чудо, что ты не стал таким, каким был я. Многие говорили тебе - чудо, что ты вообще живёшь… Чудо, что ты не потерял себя во тьме. Я себя в свете едва не потерял. Я простил твоего отца уже за то, что есть Офелия, но готов молиться за его грешную душу, потому что есть ты.– Я счастлив слышать это, Андо. И счастлив возможности…?Соприкоснуться своей душой с твоей душой?.