Часть 5. ТЕРНОВНИК. Гл. 1. Потерянный рейс (1/1)

В доме Ивановой многое давно было понятно без слов. Даром что телепатами в доме были, в полной мере, не все.– Маркус... - она в очередной раз обрывала разговор, так и не начав.– Я не понимаю, Сьюзен, что тебя мучит. Зачем ты сама себя мучишь. Было бы лучше, если б я не понимал, если б кричал, требовал?– Да, наверное, было б лучше. Человеческое сознание не выносит святости в реальной жизни.– Я не понимаю, о чём ты говоришь.В этот момент особенно бросалось в глаза, что Маркус выглядит существенно младше её, и от этого щемило сердце. Мускулистый, бородатый мужчина казался сейчас таким хрупким... (и какую неподъёмную ношу она на него взвалила...) каким хрупким казалось всё вокруг. Их милый дом, который она так любила, в котором, оказывается, так успела обжиться за эти годы – а всё казалось, что вот совсем недавно вещи распаковали... Ей казалось, что она сама, собственными руками, разрушает это, и ещё горше было понимать, что остановиться не может. Ещё больнее было видеть его искреннюю заботу - когда она совершенно расклеивалась и переставала соображать, сборы за неё продолжал он. Он думал о том, что может там ей пригодиться, думал о её будущем уже не с ним... А теперь сидел напротив, смотрел в душу этими невозможными синими глазищами, в которых она безуспешно искала признаки гнева, обиды, ожидания, что она передумает. Горечь – горечь была. А всех остальных – нормальных, ожидаемых, необходимых в такой ситуации – эмоций не было.– Сьюзен... Если б ты просто была самой красивой, самой смелой, самой чистой женщиной во вселенной - этого было бы достаточно, чтобы любить тебя, но мало для того, что испытываю к тебе я. Люди - и не только люди - часто говорят тем, кого любят: "ты моё солнце", "ты моя путеводная звезда". Но не каждый вкладывает в эти слова... всю полноту смысла... Я не знаю, кто был тот, кто сравнил жизнь с гиперпространством, но это был мудрый человек. В жизни так же действуют непостижимые нам законы, так же порой искажается восприятие, и предметы и явления кажутся не такими, каковы они на самом деле. И ты стала моим приводным маяком в этой жизни, ты учишь меня тому, чему я не смог бы научиться без тебя. Но ты открыла мне ещё кое-что важное... Не так трудно, не так значительно - клясться в вечной любви тому, с кем эта вечность у тебя общая. Я клянусь в вечной любви, отпуская тебя. Лишь от того, что ты нужна мне, ты не обязана быть здесь, рядом со мной. Ты не бросаешь ни меня, ни Уильяма...Она неловко, зло отирала слёзы.– Нет, именно бросаю!В его улыбке – такое родительское, тёплое и безграничное терпение, словно это именно ему предстоит куда-то уйти и он объясняет ей, почему это необходимо.– Ты можешь, конечно, думать так, если пока тебе так легче. Но вообще-то жизнь просто разводит нас, когда наступает время. Судьба, наверное, всё же не настолько глупа, как часто кажется. Я рискну напомнить, что вообще-то должен был лежать в могиле, и там и лежал бы, если бы не ты. Ты подарила мне много счастливых лет, на которые я не мог рассчитывать.– Я не плакала все эти годы... все эти годы с тобой...Он снова брал её залитое слезами лицо в свои большие тёплые ладони.– Думай о том, что мы всё равно ещё увидимся. А не мы, так наши дети. Как бы далеко ни был ваш новый мир, гиперпространство сокращает любые расстояния. Между нами не возведена стена.– Если б ты полюбил кого-нибудь, забыл меня...Огромные синие глаза грустно улыбнулись.

– Тут тебя утешить не могу. Если б я тебя не знал - ещё могло б что-то быть... А теперь на меньшее я уже не согласен.– Эй, эй! Если заберёшь последнюю колу, будешь должен хоть из-под земли достать мне другую, я здесь уже все киоски оббегала! Это, может быть, последняя кола в моей жизни, так что она моя!Запыхавшаяся девушка в красном платье подбежала к киоску-автомату и почти оттолкнула юношу от него. Их руки легли на ледяную баночку одновременно.– Ладно, угощаю… - парень отдёрнул руку, от соприкосновения с тонкими наманикюренными пальцами его словно пронзил ток, - эй… вы телепатка?– Да… Как и ты… Хотя чего в этом удивительного, а? Кого вероятнее всего встретишь в порту перед рейсом на Минбар, откуда, как говорят, стартует последний рейс на новую планету? Я тут встретила телепатов больше, чем за всю жизнь до этого, - девушка жадно присосалась к баночке, прислонившись к киоску и глядя на парня кокетливо искоса, - тоже до последнего не мог решиться?– Что?– Ну, лететь ли туда? Я, по правде говоря, до сих пор не уверена, что решилась. Ну, такие решения надо осторожно принимать… Там ведь, наверное, совсем в каменном веке придётся жить, заря цивилизации, крыши, крытые соломой, натуральное хозяйство, ни спутникового, ни машин, ни салонов… И никакой колы, да. Но я точно хочу хотя бы посмотреть на этих людей…А там уж… Определюсь, время есть. Удивительно, как действует на людей то, что последний рейс, да? Хотя ведь, наверное, туда прилететь и позже можно, они всё равно примут?Он думал о том, что удивительным скорее можно назвать то, что туда вообще кто-то летит, и не только так и не сумевшие найти себя в жизни бродяги, которым нет разницы, где не иметь ни кола ни двора. Вполне приличные люди, которым в силу возраста и положения такой авантюризм вроде не к лицу… Впрочем, разве не любой переезд можно назвать авантюризмом?– Да нет, дело в матери. Точнее, в отце… Мать не могла его оставить. Но теперь отец умер, и она решила, что лучше мне всё же быть среди себе подобных…Он поглядывал на красавицу украдкой, отчаянно смущаясь. Растрёпанные золотые локоны, выразительно накрашенные васильковые глаза, яркие, как огонь, губы, оставляющие на баночке чувственный алый след, и такой звонкий, сладкий для уха смех. Пожалуй, как бы всё ни повернулось дальше – может быть, она решит всё же вернуться домой (и в самом деле, такие девушки в роли первых колонистов бывают только в кино), может быть, ему откажут – всё оправданно хотя бы этой встречей, которую он сможет вспоминать. Её, такую красивую, их ничего не значащую болтовню, такую драгоценную – словно сон, в котором он был не собой, а кем-то другим, вдруг произошёл наяву.– Эй, тебе не стыдно на меня так пялиться? Да ещё и думать такое… Веришь в любовь с первого взгляда, что ли?– А тебе не стыдно читать чужие мысли без разрешения?– Неа. Я в Пси-Корпусе не была, меня никто не учил, что это нехорошо. Ой, наверное, надо бы познакомиться? Я Виргиния Ханниривер.– Красивое имя.– Да ну. Зовут как штат… А фамилия зачетная, да, за это мамочке спасибо.– А я Алан. Алан Сандерсон.– Тоже ничего… Алан… Очень красиво. Да и сам смазливый. Почему ж такой закомплексованный? Из-за роста, что ли? Ну да, мог бы и повыше быть...Парень густо покраснел, девушка снова засмеялась.– Извините, не подскажете, где тут можно влажные салфетки купить? Алана только за смертью посылать…Представительная златовласая женщина в красном плаще, улыбнувшись, протянула пачку.– Возьмите. Я обычно запасаюсь как перед войной, как Боб говаривал, не люблю что-то покупать в последний момент в этой толчее. Вот уже Джин потеряла… А не, вон она, у киоска с колой, конечно.Брюнетка обернулась.– Рядом с моим сыном. Ну, тогда понятно, чего он не торопится. А я вот такая несобранная, нет во мне такой житейской мудрости, что заранее купить, что и в последний момент можно.Блондинка, сражаясь с замком туго набитой всякой всячиной сумочки, отмахнулась от попыток вернуть ей пачку.– У меня тоже житейской мудрости нет. Я всё беру заранее, и потом таскаюсь с тяжёлыми сумками и ною, если не на кого их повесить. Знаете, если уж мы разговорились… Может быть, присядем в кафе, съедим по пирожному? Времени до шаттла ещё достаточно… Я Кэролин Ханниривер.Брюнетка ловко подхватила падающую сумочку, попутно придержав готовые вывалиться косметичку и упаковку мятных леденцов.– А я тоже Кэролин. Кэролин Сандерсон. У вас такая фамилия… Необычная, редкая. Вы случайно не…– Ну да, я вдова министра Ханниривера.– Ой, я думала… просто какая-нибудь родственница…– Только не надо со мной теперь напряжённо держаться, миссис Сандерсон, прошу вас. Я всего лишь вдова, всего лишь бывшего министра, который и министром-то был недолго, другое дело, что нашумел со своими эксцентричными выходками… Иногда я думаю, что Джин немного и в него, хотя это, конечно, невозможно…Частный марсианский транспортник наконец заглушил двигатели и выпустил трап. Первой, жадно глотая лёгкий, прохладный минбарский ветер, восторженно вглядываясь в серебристую панораму на горизонте, на сероватое дорожное покрытие ступила темноволосая девушка с большеротым, отчаянно некрасивым лицом.– С ума сойти, это не сон, я действительно в другом мире… Нужно привыкнуть к этой мысли. Это ведь только начало, однажды я вот так ступлю на землю твоего мира… Возможно, чтобы остаться там навсегда.– Офелия, напомню ещё раз, ты можешь отправиться отсюда в свой мир. Последний старт уже совсем скоро.Девушка обернулась.– Андо, мы ведь говорили уже об этом. Если я совершила такую глупость, как связаться с тобой, то все дальнейшие глупости мы будем совершать вместе. Сейчас мы разместимся и… ты пойдёшь поприветствовать президента, шокировать его некоторыми переменами в твоей жизни, так?Андо посмотрел на неё. За всё время, что прошло с их первой встречи до этой минуты, он не счесть сколько раз ловил взгляды прохожих на ней, мысли, от которых приходил в изумление. Учителя-телепаты немного объясняли ему, что восприятие телепата всегда будет немного отличаться от восприятия нормала, но в полной мере изучил эту тему он самостоятельно. Многое можно было списать на детство в мире не своей биологической расы, это верно, когда то, что ты видишь в зеркале, слишком кардинально отличается от всего, что ты видишь вокруг, отношение к понятию красоты может сформироваться специфическое. Однако, не имея никаких сложностей с тем, чтоб различать между собой нарнок или землянок, о чём Андо крайне редко задумывался, так это о том, какую девушку можно считать красивой, какую нет. Попросту, его это не волновало. То, что никто на белом свете не назвал бы Офелию красивой, не было для него, разумеется, сенсацией, скорее его удивляло, что прохожие, видящие их вместе, ищут какое-то объяснение тому, о чём просто не могут ничего знать. Например, что она, видимо, богата или принадлежит к влиятельной семье… Стоит признать, между центаврианами и землянами сходство не только внешнее. Но беспокоило его, опять же, не это, а отражение этих чужих мыслей в её голове. Словно тень, закрывающая солнце её жизнерадостности, наивности и чистоты. Как же хорошо, что удаётся прогнать эту тень на всё более долгое время…– Если хочешь, пойдём позже вместе.– О нет, - рассмеялась Офелия, - я знаю, в каких случаях терпение - не твоя добродетель. А я немного устала и, пожалуй, вздремну. Да и надо ж как-то подготовить его… к моему существованию, грубо говоря.Но тень возвращается. Не так-то легко в одночасье победить то, что безраздельно властвовало долгие годы. Сложно убедить девушку, привыкшую, что она некрасива, что ?красота не главное? - это не неуклюжее утешение. Ещё сложнее – убедить, что происхождение действительно не имеет значения. Потому что слишком для многих в её жизни – имело.– Не думай об этом так, - он улыбнулся и обнял её, - Джон Шеридан не станет смотреть на тебя так. Он не такой, как эти…– Андо, Джон Шеридан, разумеется, великий, достойный человек, но прежде всего человек. Знакомый, не забывай, с моим отцом лично. Нельзя винить людей в том, что при упоминании некоторых имён их лица сами собой мрачнеют. Я прекрасно понимаю, что они ничего при этом не имеют против меня. Я просто не хочу лишний раз доставлять… неприятные ощущения…В том, что им достались соседние места, Алан тоже усмотрел знак судьбы, и приободрился. Третий класс есть третий класс, напоминает салоны самолётов прошлого, хоть и весьма комфортабельные, и расстояния между сидениями побольше – чтобы, если кто-то решит вздремнуть, откинутая спинка сидения не слишком мешала соседям сзади. Хотя на практике за сутки или даже полтора – максимальная продолжительность полёта у шаттлов этого класса – не так уж часто кто-нибудь действительно укладывался спать, этот факт обычно сопровождался раздражённым комментарием, что уснуть здесь просто невозможно. Алан очень надеялся, что так это и есть. Пока, во всяком случае, он с трудом сдерживал себя от того, чтоб ходить по салону и всё трогать, или нажимать все эти кнопки на панелях, скрытых в подлокотниках кресла – в кратком инструктаже перед стартом упоминалось, что так можно перевести спинку кресла в положение для сна, опустить с потолка экран для просмотра развлекательных передач и что-то ещё. При наличии всех этих функций, данное транспортное средство считалось крайне некомфортным, и он не смог бы объяснить, насколько это всё восхитительно. Даже этот будничный недовольный гул, долетающий откуда-то от соседей. Виргиния болтала без остановки, катая языком леденцы от морской болезни, и это тоже было очаровательно.– Забавно, да, мы ведь могли и не встретиться. Если б это не был последний рейс, и соответственно, если б это не был ближайший рейс до Минбара… Я бы наверняка летела другим классом… Хотя всё равно выбирала бы транспортник без квантовых двигателей, мне и гиперперехода за глаза… А ты уже вылетал куда-нибудь с Земли?Если б вылетал, хотелось сказать – наверное, чувствовал бы себя сейчас немного иначе. А ему, как говорила иногда с улыбкой мать, можно дать камень – и он будет любоваться им час, если такого камня раньше не видел. И поскольку то, чего он раньше не видел и не испытывал, можно исчислять долго…– Нет, никогда. Нам как-то не к кому было, и мама заботилась об отце…И таким очаровательным было и то, что Виргиния за всё время тоже ни разу не выразила какого-либо неудовольствия условиями, даже тем, что бесящиеся на другом ряду, через проход, девчонки иногда громко взвизгивали, заставляя некоторых погружённых в свои мысли пассажиров подпрыгивать. А ведь это явно не то, к чему она привыкла, да, наверное, одно это её платье стоило дороже, чем билет. Наверное, для неё это тоже внове, и она способна получать удовольствие от чего-то нового, пусть и иначе, чем он…– А я два раза. Гостили у тётки. Твой отец сильно болел?Алан ответил не сразу, оглянулся, прислушиваясь - но так и не смог понять, видимо, что его побеспокоило.– Да.– Мой последние годы тоже. Знаешь, это ужасно, вот то, до чего я точно не хотела б дожить… Папка был неплохой человек. Весёлый, душа компании… Политик, конечно, никудышный, рыбак из него был лучше…Что-то определённо тихо свербело где-то на задворках сознания, что-то требовало его внимания, что-то настолько неприятное, что хотелось схватиться за что угодно, что могло б от этого отвлечь, даже если до сих пор внимания девушек он боялся, совершенно не умея поддерживать беседу. Ну, вот и первая возможность научиться…– У тебя есть братья или сёстры?– Да, и брат, и сестра. А ты, наверное, один у мамочки? Мне почему-то так показалось.– Да, один. А они почему не здесь, не с вами?Виргиния с громким хрустом догрызла леденец и распечатала следующий.– Будешь? Потому что не телепаты, что им делать здесь. Ох, Милли и счастлива будет, если я улечу насовсем! Я её порядком доставала, сдавая её девичьи секреты.– Джин, но ведь это нехорошо.– Да в кого ты такой зануда? – девушка пихнула его локтем, - хотя, если у тебя отец был пси-копом… Ой…Алан, помрачнев, отвернулся.– Что, теперь я тебе таким милым не кажусь, как подсмотрела, кто он? Ну вот будешь знать, как в чужих мозгах как у себя шариться.– Да перестань! Ты-то за это не отвечаешь. Отец как отец, не всем с отцами везёт… Зато твои родители любили друг друга. А мой настоящий отец… Алан! Алан, ты куда? Ну, мог бы извиниться или хоть дослушать…Алан, не оборачиваясь, продвигался по коридору в сторону хвостовой части. Кэролин, сидевшая впереди, не заметила его исчезновения. Некоторые взгляды провожали его удивлённо - слишком странными были его замедленные, словно во сне, движения и отсутствующий взгляд. Но большинство, кажется, просто решило, что он направлялся в туалет.Однако на дверь туалета Алан не обратил ни малейшего внимания, прошествовав дальше - к двери в багажное отделение. Выглянувший из служебного помещения техник хотел его окликнуть, но махнул рукой - мало ли, кому именно сейчас потребовалась косметичка или любимая электронная игрушка. Шататься по салону во время полёта, конечно, не рекомендуется, но втолковывать это каждому ненормальному - никаких нервов не хватит. Схлопочет по башке спрыгнувшим с полки чемоданом при очередном качке корабля, будет знать, для чего правила пишутся.Алан обвёл сомнамбулическим взглядом багажное отделение - здесь царил почти полный мрак, но свет и не был ему нужен. То, что он ищет, он найдёт и так - потому что оно не меньше ищет его. Раз уж он услышал, и не смог отмахнуться, как ни пытался… Протискиваясь в узкие проходы между строгими рядами баулов, он искал это, он шёл на зов. Зов исходил из небольшого неприметного чемодана ближе к концу багажного отделения - такого же, как десяток других, но Алан не спутал бы его ни с каким другим. Оно там. Оно зовёт, как потерявшийся детёныш зовёт мать, как отбившийся от взвода солдат подаёт свои координаты… И хотя одна его часть стонала от ужаса и обречённости, пытаясь остановить собственные руки, другая его часть, ухмыляясь его губами, открыла чемодан.Тёмная непроницаемая поверхность загудела под ладонью. Её пульс был совсем тихим, но он был там внутри. Эта вещь была живой, она знала, что такое воля, стремление. Она не хотела быть использована чужой волей…– Алан! Что ты здесь…Он обернулся. В дверях стояла Виргиния и смотрела на него непонимающе. Просто непонимающе, не более того. Она просто удивилась, увидев его в багажном отделении, ведь она думала - он пошёл в туалет, она забеспокоилась, что ему стало плохо… Её взгляд даже не задержался на предмете, похожем на мяч для регби, в его руках.– Алан, с тобой всё в порядке? Ты какой-то бледный… Хотя ты и до этого, конечно, румяным не был…Он не ответил ей, даже не скользнул по ней взглядом, сделав шаг, потом второй, навстречу. И вот теперь в глазах Виргинии мелькнула некая тень не понимания даже - смутного ощущения, что нет, совсем, совсем не в порядке…– Алан, что это?Это было, несомненно, каким-то дурным сном. Только в дурном сне из гладкой тёмной поверхности могли вытягиваться тонкие длинные щупы - много, всё длиннее и длиннее, хотя немыслимо, как же там могло помещаться столько, они опутывали сетью Алана, впивались в стены корабля и врастали в них. Несколько потянулись к ней - и отпрянули, в тот же момент, как отпрянула с визгом, отступая в салон, она. Корабль тряхнуло, потом ещё раз - сильнее. Замерцал свет, запищали какие-то приборы в носовой стороне, несколько человек повскакивали с мест.– Что это за дрянь?– Это авария? Что происходит с кораблём?Стены словно пошли рябью. Словно под тонкими листами обшивки что-то перекатывалось, змеилось, прошивая корабль чёрными нитями, разматывающимися из клубка в руках Алана. Люди вскакивали с мест, хватались друг за друга, шарахаясь от оживших, ставших враждебными стен, люди были растеряны, словно проснулись от безмятежного сна посреди кошмара.– Алан! Ради бога, что ты делаешь? Алан!Виргиния обернулась - и встретилась взглядом с Кэролин, матерью Ала. Она зажимала рукой рот, давя крик, и в её глазах… Никогда прежде Виргиния не видела такого взгляда наяву. Только в кино. Словно человек, чудом спасшийся из ада, видит, как у его ног снова разверзается огненная бездна.– Виргиния… - и такое она тоже видела в кино. В старину ведь зубы лечили варварскими способами, и вот так же примерно говорит человек, рот которого не слушается после местного наркоза, - Виргиния, беги… Я не смогу это удержать…Страх становился осязаем почти физически. Он сгущался, обволакивал, полз в рукава и за шиворот. Он был во всех глазах вокруг, во всех ртах застревал криком, слишком громким, чтоб суметь вырваться. Никто не понимал, никто. Но телепаты чувствовали, тем особым, именно телепатским, инстинктом, запрещающим им даже пытаться просканировать мальчика с погасшим, мёртвым взглядом. И нормалы, сколько их здесь, тоже чувствовали, хоть и иначе. Не чувствовать тихую, несомненную угрозу, исходящую из сердца тёмной паутины, было невозможно.– Куда бежать - наружу, в космос? Что происходит, чёрт побери? Откуда и зачем ты вытащил эту дрянь?– Она заставила меня… Это сильнее меня. Я не смогу долго удерживать… Корабль меняет курс. Идёт туда, где есть то, что ей нужно. Здесь есть спасательные капсулы… Бегите, кто может, кто успеет...– Ал! - Кэролин попыталась броситься к сыну, но один из чёрных жгутов отшвырнул её, как тряпичную куклу, - Ал, борись! Борись, сыночек, пожалуйста, изо всех сил, ты сможешь…Сможет? Хотела б она обмануть хотя бы себя. А она - смогла? Бессилие, страшнее и больнее которого нет ничего, вернулось снова. Кошмар, какие она видела первые годы, и надеялась не увидеть больше. Она не смогла, она не была сильнее - почему он должен смочь? И она даже не может умолять это взять её вместо сына, отпустить его - зачем она машине теперь, когда устройство извлечено из её головы, зачем ей менять одну жертву на другую? Она не может ничего. Ещё меньше, чем прежнее ничего. Только смотреть, как оживший кошмар забирает её сына.– Что происходит? Кто-нибудь может объяснить? Сообщите кто-нибудь пилотам, надо…– Пилоты бесполезны! - раздался со стороны кабины напряжённый, на грани истерики, голос, - корабль потерял управление, он не подчиняется командам! Он сам ведёт себя…– Да сделайте что-нибудь!..Чей-то визг оборвался звуком пощёчины, но это было так же малополезно, как и надежды на помощь пилотов или техников. Мать прижимала к себе хнычущих девочек-близняшек, словно от того, что они не будут на это смотреть, что-то действительно изменится. Люди осознавали, что все они, и пассажиры, и команда, стали пленниками внутри корабля, захваченного неведомой силой. Кто-то из охраны выхватил бластер. Кэролин повисла на руке.– Нет, нет, нет, нет! Это же мой сын!– Мэм, не могли б вы в таком случае как-то сами унять своего сына? Корабль захвачен, что мы должны делать?– Эй, чего ты хочешь? Куда мы летим?– Кто-нибудь вообще понимает, что это такое? Чья это технология?– Боюсь, есть у меня подозрение, чья - ответ вам не понравится…Следующий выхваченный бластер был просто выбит чёрным жгутом - так же лениво, как была отброшена Кэролин.– Алан! Алан, сынок, ты слышишь меня?– Мама…– Сынок, что произошло? Откуда это? Что оно сделало с тобой? Сынок, необходимо разорвать эту связь, слышишь? Мы поможем тебе…– Её не разорвать. Это во мне… Я удержу недолго, сколько смогу, прошу, спасайтесь! Капсулы… Я попытаюсь освободить часть систем…– Боже, вырвите же это кто-нибудь из его рук!– Невозможно, эта дрянь не даст к нему даже приблизиться… Я даже не слышу его ментальных полей! Она контролирует его…– Нет! - голос Алана сорвался на крик, - это я контролирую её! Часть меня, которая не подчиняется… Я могу взять верх только ненадолго! Освободить часть систем… пошлите сигнал СОС и бегите в капсулах!– О чём он говорит?– Вашу мать, а может, просто сделать так, как он говорит, не выясняя, что это такое?– Если только нас услышит хоть какой-нибудь корабль… Потеряться в капсулах в гиперпространстве - вариант не лучше, чем остаться здесь…Алан зажмурился, словно от болевого спазма, и очередной попытавшийся сделать шаг в его сторону отлетел от удара чёрного жгута, ударившись о переборку. На поверхности остался кровавый след.– Получается, проблема не в мячике, а в мальчике? Так может, всё же…– Я освободил двери в кабину и часть пульта. Подавайте сигнал! Просто просите подобрать людей, остальное вы можете рассказать им сами… Господин пилот, вы ведь умный человек, вы должны понимать!Второй пилот и кто-то из пассажиров помогали подняться раненому. Он был в сознании, но на ногах стоял с трудом.– Мне кажется, парень прав. Надо сваливать.– Эй, сколько времени ты сможешь это удерживать? Сколько у нас на эвакуацию? Отправляем сперва женщин и детей...– Ну, таковых тут большинство...– Алан, Алан! Скажи хотя бы, куда летит корабль!– К Земле…Лязгнули двери кабины, снова занимая полуоткрытое положение.– На радарах корабль! Он, конечно, далеко, но может услышать сигнал… И если хотим, чтоб хоть кто-то спасся, эвакуироваться надо сейчас!– Одна проблема… Второй путь к капсулам отрезан этим… этим всем. Выходим через выход возле кабины. Надо избежать давки и паники…Легко сказать… Кто-то, осознав наконец всю кошмарность ситуации, голосил и пытался прорваться к капсулам вперёд прочих, кто-то, напротив, цеплялся за кресла и его приходилось отрывать силой, мужчины удерживали дверь и пропускали в неё по двое, сами зная, что пойдут последними - если успеют… И механик, там, в отсеке с капсулами помогающий рыдающим женщинам разместиться, тоже понимал, что сам может не успеть спастись.– Сынок, я не уйду! Я не оставлю тебя!– Мама, пожалуйста! Оставшись здесь, ты ничем мне не поможешь! Ты сделаешь мне лучше, если спасёшься! Если долетишь до Минбара и расскажешь… Ты лучше, чем кто бы то ни было, знаешь…Кто-то кричал, что не уйдёт без своих вещей, кто-то упал в обморок…– Чёрт вас всех побери, вы же телепаты! Вы же должны уметь владеть собой!– В первую очередь все люди…– Первые капсулы стартовали!– Сколько осталось?– Корабль подходит ближе, поторопитесь…– Прошу, без паники! Капсул хватит на всех! У некоторых заклинили механизмы, ничего серьёзного, мастер уже работает… Да прекратите, чёрт вас всех побери! Ведите себя как мужчины, мать вашу! Не будет порядка - будет хуже! Паникёров, лезущих вперёд женщин, отправлять не будем, ждите своей очереди!– Чувак, кажется, зря ты это сказал…– Команда эвакуировалась? Это правда, что команда эвакуировалась?– Трусы, бросили нас здесь…– Прекратите вопить, кто, по-вашему, у пульта?Но голосу самоназначенного руководителя эвакуации определённо не хватало экспрессии. Он знал, что это правда. Не пилоты, верно, обслуживающий персонал. Воспользовавшись суматохой и своими преимуществами, пилоты действительно покинули корабль.– Что там?– Нарнский транспортник, идущий на Минбар. Как нельзя удачнее…– Может быть, они могут просто пристыковаться и забрать всех?– Не делайте глупостей! - голос Алана с трудом перекрывал гвалт, - скажите им, чтоб не подходили ближе! Просто подбирали капсулы… Это может подчинить и их, тогда шанса на спасение не будет! Прошу, побыстрее, я теряю контроль… Скоро никто не сможет выйти…Высокий мужчина с военной выправкой с трудом тащил рыдающую Кэролин к выходу, а другая Кэролин тащила туда же Виргинию. Счёт шёл уже на секунды, все понимали это.– Раненый! Обязательно надо отправить раненого!– Давайте, быстро, но только его!Дверь взбесилась, принявшись лязгать, подобно гильотине, последние эвакуирующиеся замерли перед ней в ужасе, осознавая, что сейчас тают их шансы. По лицу Алана прошёл страдальческий спазм, дверь замерла ненадолго - и в образовавшуюся щель ринулось сразу трое мужчин.– Вот скоты!– Что сказать, жить хотят все…Кто-то сунул в щель оброненный кем-то зонт - дверь переломила его, как щепку. Высокий взлохмаченный мужчина в рубашке с закатанными рукавами пытался отломать спинку кресла - бесполезно.– На совесть делают, мать их… Да есть тут что-нибудь, что можно туда засунуть?!Алан стиснул зубы, дверь снова замерла ненадолго - и военный, извиняясь, втащил туда Кэролин Сандерсон.– Эй, приятель, если там ещё есть капсулы - лети! Лафа кончается, а в бессмысленном героизме толку нет…

Мужчина, пытавшийся ломать кресла, собрал несколько валявшихся в проходе и между сиденьями книг, планшетов и контейнеров из-под еды, завязал это всё в свою рубашку и сунул этот узел в дверной проём. Дверь яростно врезалась в него, раздался хруст пластика - но пробить не смогла. Прежде, чем она вернулась для нового удара, второй пилот встал в проёме, упираясь ногами в отходящую дверь.– Мэм, прошу, это ваш и вашей дочери последний шанс!Кэролин, оглядываясь на Виргинию, опустилась на четвереньки и резво проползла под ногами мужчины. И в этот момент человеческое тело не выдержало - ноги согнулись, плечи соскользнули с косяка, и дверь обрушилась всем помноженным на сумасшедшую скорость весом на преграду - узел и ногу пилота, оказавшуюся между этим узлом и дверью…Вопль адской боли разнёсся, отражаясь от стен - и показалось, что стены отозвались хохотом. Алан рухнул - казалось, теряя сознание, однако глаза его оставались открытыми - глаза, в которых снова была только чёрная, зияющая пустота. Ментальная волна раненого, по-видимому, выключила из последних сил державшееся человеческое сознание, окончательно освободив тёмное альтер-эго от слабеющего контроля. Этот конец. И телепаты, и нормалы почувствовали разом - это конец.

– Джин!!!Виргиния, онемевшая лишь на секунду, толкнула раненого в проём - раньше, чем на него обрушится ещё один удар.– Джин, я не уйду без тебя!– Ты уйдёшь! Я не полезу в эту дверь, и ты не полезешь! Ты возьмёшь этого человека и полетишь на Минбар! Ему нужна врачебная помощь, а мне нужно, чтоб вы нашли того, кто справится с этой дрянью! Мама, не дури! Ты хочешь, чтоб с тобой случилось то же, что с ним?

Кулаки миссис Ханниривер врезались в гудящую сталь, и дверь отлетела, являя взору смертельно бледную Виргинию – лишь на миг, чтоб снова сомкнуться, разделяя их.– Мне плевать! Джин, я не собираюсь тебя бросать! Я не могу потерять тебя!– У тебя нет выбора!Кэролин рыдала, но остатки здравого смысла не давали ей броситься на летающую между ними дверь, заблокировать её своим телом, чтобы дочь могла спастись. Надолго ли хватит её слабого тела, если узла с книгами и сильного, тренированного мужчины хватило лишь на миг? Разве она из стали? Разве она хочет, чтобы эта дверь перебила позвоночник и ей, и дочери, перемолола их обеих, как кофейные зёрна в кофемолке?– Чем скорее ты улетишь, тем скорее пошлёшь кого-то мне на помощь! Эй, я пока что жива и здорова, такой ты и увидишь меня вновь, обещаю! Я сильная, вся в тебя! Пожалей этого человека, он чуть жизнью ради нас не пожертвовал! Если ты останешься - значит, всё это было бессмысленно! Подумай о Милли и Джо, в конце концов! Ты не должна теперь расплачиваться за причуды юности! Если ты любишь меня - улетай, пожалуйста!– А если я последний раз вижу тебя, Джин?– Тогда просто думай о том, что я улетела на эту новую планету… Мама, пожалуйста, корабль не будет ждать вечно! Спаси этого человека, и пришли помощь за всеми нами!Вечером, когда Шеридан просматривал последние межзвёздные новости, в дверь робко постучались. На рассеянное приглашение войти в кабинет бесшумно проскользнула высокая рыжеволосая фигура, и нерешительно замерла через пару шагов.– Здравствуйте, - голос Андо был тих до шёпота, а взор сосредоточен на собственных руках, которыми он с остервенением комкал небольшой рюкзак, - простите, что вот так врываюсь к вам. Возможно, более неотложные дела занимают ваше внимание.

Шеридан поднял голову. Некоторое время молчал, осознавая, что видит действительно то, что видит.– Андо? Я не знал, что ты уже вернулся… По правде, я не помню, когда последний раз получал от тебя вести.На Минбаре не приходится удивляться такому взгляду, быстро стрельнувшему и так же быстро метнувшемуся к чему угодно другому – стенам вокруг, полу под ногами или вот невзрачному походному рюкзаку. Примерно так бывает с юными учениками, когда их окликает кто-то столь высокого ранга, что одно звучание имени из этих уст – уже такая честь, что её можно год отрабатывать постами и молитвами.Но президент чаще имел дело с достаточно взрослыми минбарцами, а из недостаточно взрослых (друзей сына) хотя бы часть была, спасибо тебе, боже, испорчена воинским воспитанием, такого пиетета к иномирцу, сколько угодно высокого звания, не предполагавшим. Отвык, отвык он от такого яркого противоречия всему, что он знал о нарнском воспитании.

– 4 месяца, 13 дней и, - парень посмотрел на наручные часы, - 10 часов назад. Это было последнее сообщение, я улетал на Землю.Вот, значит, сколько времени нужно, чтобы отвыкнуть от этого непостижимого бешеного обожания, внутренним ураганом грозящего, кажется, сокрушить человеческую оболочку. И привыкнуть за пять минут не получится, только закрываться той же доброй отеческой улыбкой, пытаясь унять оторопь – хотя много ли скроешь от телепата, имеющего к тому же деликатность несущегося локомотива?– Д-да, верно… Где ты был всё это время? Гарибальди говорил, что ты остался на Земле, но ничего не сказал о твоих целях, сколько я ни допытывался. Всё хорошо?Андо улыбнулся, всё так же отводя взгляд, осторожно поставил рюкзак под ноги. Рыжие волосы, собранные в широкую, длинную косу и перекинутые через плечо, отливали золотом в тёплом свете потолочной люстры, блеснул между длинными пальцами вынутый из бокового кармана информкристалл.- Мистер Гарибальди был очень любезен, с его помощью я обрёл многое, чего, как я думал, не смогу обрести никогда. Всё хорошо. И даже лучше. Одна встреча в моей жизни… перевернула всё во мне, изменила градус того зеркала, в котором отражается мир. Мистер Гарибальди помог мне найти… одного человека, женщину. Когда я искал её, я ещё не знал, зачем мне это, просто знал, что мне необходимо её увидеть. И, как бы странно это ни звучало, теперь Офелия Бестер - моя жена.Шеридан поперхнулся воздухом.– Очень… рад за тебя, Андо. Серьёзно, рад. Женитьба - важный, ответственный шаг, то есть, я полагаю, ты это понимаешь…Он тут же одёрнул себя – да даже если и нет, какой смысл говорить об этом сейчас? Такое заявление из уст ровесника его сына не может не пугать, но всё же нужно делать поправку на то, кто этот ровесник. По законам своего мира Андо уже давно совершеннолетний, а говорить о недопустимости скоропалительных решений под влиянием романтических порывов… не ему, точно не ему. Нравится нам это или нет, юношеские безумства каждому нужны свои.

Но ни тени того выражения, с которым обычно юное поколение встречает поучения старшего, на лице Андо не проступало, напротив, он поднял на президента взгляд настолько восторженный, словно тот лично устроил его счастье.– Я позволю себе сказать, господин президент, что женитьба – самый естественный и необходимый шаг, когда происходит такая встреча, как эта. Офелия вошла в мою жизнь, потому что была в ней самой необходимой составляющей. И хотя я понимаю все предубеждения против неё – ведь никто не мог бы знать, сколько в ней понимания, света и мудрости, кроме меня, как никто другой нуждавшегося в этом – это не имеет значения. Важно лишь то, что мы нашли друг друга.

Молясь, чтобы дрожащие колени не подкосились, Андо наконец шагнул к столу и протянул покоящийся на ладони информкристалл.– Это - вам. От мистера Гаррибальди, он просил передать, что тоже скучает по вашей компании. И ещё вот это, - звякнула молния, и из рюкзака показалась фигурная бутыль, внутри которой плескалась янтарная жидкость, - я знаю, что на Минбаре не употребляют алкоголь, но мистер Гарибальди настоял передать это вам в руки.

– Мистер Гарибальди… умеет удивить, - присвистнул Шеридан, разглядывая этикетку, - хотя, впрочем, нет, чего-то подобного от него ожидать стоило давно. Одно интересно - с кем, как он полагает, мне здесь дегустировать подобные сокровища? Диус, допускаю, мог бы оценить, но он далеко, а зная Гарибальди - он не стерпит, чтоб я тянул с этим долее трёх дней. Да, вы с ним сработались в способности ставить меня в неловкое положение. Всё-таки предлагать тебе алкоголь мне неловко, ты мне в сыновья годишься… Но раз уж ты предоставил такой неоспоримый повод - что мне делать-то? Заодно расскажешь мне всю историю своих четырёхмесячных странствий, хотя бы кратко…Андо улыбнулся снова, осторожно присаживаясь на стул напротив президентского кресла. Пока Шеридан искал подходящую по случаю тару, Александер жадно, до рези в глазах впитывал его образ в себя. Эти ещё сильнее поседевшие волосы, эти руки с широкими ладонями, сильные, уверенно ступающие ноги, величавая, не изменившаяся под немыслимым грузом, осанка. Андо всеми силами отгонял от себя образ - даже не образ, а смутное воспоминание, ещё не ставшее его прошлым, и он надеялся - не посмеющее стать его будущим. Огонь не может забрать и его, огонь не сможет подобраться и близко к Шеридану. Он не сможет причинить ему вред, потому что Шеридан... Этот свет не может погаснуть, ведь он всё, что осталось этой вселенной. Андо всего несколько минут в этой комнате, а многомесячная тоска уже разжимает его спазмами сжатую грудную клетку. И так приятно и тепло быть здесь, смотреть на него, касаться - совсем слегка - его мыслей, этих маленьких, мечущихся комочков света внутри его сознания. Так быть может, это видение утонувшей в ослепительной вспышке Белой звезды – лишь плод его собственного страха?– Я прилетел на Марс по просьбе мистера Гарибальди, чтобы долг, который был у него перед Ли... Мамой был наконец выплачен им. Оказавшаяся на моём счету сумма была мною отправлена на Нарн, мой родной мир всё ещё нуждается в средствах, которые позволят восстановить его былое величие. Мы много разговаривали с мистером Гарибальди. Кажется, за время этих разговоров я успел побывать почти во всех крупных городах Марса. В одну из таких бесед-путешествий я узнал об Офелии. Конечно, мой интерес был немного странным для мистера Гарибальди, но он всё же доверил мне её местоположение, а я уверил его в том, что никакой опасности ей не грозит. Не с моей стороны. Но, прилетев на Землю, увидев её, поговорив с ней… Сперва я хотел ограничиться только вот этим - разговором. Узнать, каково было его детям, какими они стали... Может, стоило на этом и остановиться, не вмешиваться в её семью, к тому моменту она уже была Офелия Готье. Но, как это бывает у нормальных людей, некоторое не совсем подвластно нам. Я не хотел что-то рушить в её жизни, но она сказала, что рушить, в общем-то, нечего. Всё, что она имела - это старенькую квартирку, нелюбимого и не любящего её мужа, подлых соседок и работу, с которой её грозились уволить из-за её родства с преступником и телепатического уровня. Я предложил ей переехать со мной на Марс, спросил разрешения у мистера Гарибальди, а он предложил нам обоим, уже прибывшим к его порогу, связать себя узами более прочными, чем те, на которые я мог надеяться. Вот, в общем-то, и всё.– Велика, говорят, вселенная, но если странная встреча должна произойти - она произойдёт, - пробормотал Шеридан, оценивая уровень в обоих наполненных стаканах, - что ж, за ваше будущее. Счастливое будущее, я верю.Андо взял стакан, что стоял ближе к нему, вдохнул чуть сладковатый запах виски и сделал небольшой глоток. Да, почти таким же мистер Гарибальди угощал его на Марсе, хотя лично он по-прежнему не особо разбирался в алкоголе в принципе, и в земном в частности. Практики, данной мистером Гарибальди, истинное второе рождение получившим после исцеления своего организма от пагубной зависимости и это второе рождение ценившим по достоинству, определённо было недостаточно. Кровь прилила к щекам, а голова немного поплыла. Отставив стакан на стол, Александер снова стал перебирать пальцами косу.– Следующим тостом выпьем за ваше будущее, господин президент.

И, как только Андо произнёс эти слова, как только они повисли между ними, странным болезненным звоном отзываясь в самом сердце телепата, по лицу Шеридана прошла тень. Всего на секунду, не дольше, но Андо заметил это. Предчувствие чего-то, нависающего сверху, словно огромная рука простирается с небес, загораживая свет, заполняющее всё небо и словно лишая воздуха.– За вас, господин президент, - Андо схватил стакан, поднимая его так, чтобы Шеридан смог соприкоснуть стеклянный бок своей посуды с его, - за будущее, ещё возможное будущее, в котором всё будет правильно.Звон стекла не успокоил, настойчивость в собственном голосе не заставила эту тень рассеяться, обречённость, с которой парень сделал этот глоток, совсем не понравилась ему самому. ?Если я могу... Если только я могу…?– Правильно? Что ты имеешь в виду? - Шеридану тоже не понравилось звучание собственного наигранно весёлого голоса, ещё меньше ему нравилось то, что он, кажется, понимает, о чём говорит Андо. Но откуда, откуда он может знать?Андо прикрыл глаза, в них было слишком много тревоги, слишком много понимания - хоть и не полного, не до конца. Он не хотел, не об этом, не сейчас. Но глупо, как же глупо было надеяться хоть как-то избежать вот этого повисшего между ними, пугающего и болезненного. Андо вдруг подумал, что это ведь тоже может быть их последняя встреча, это могут быть последние часы, когда они вот так сидят, и вроде бы ни о чём не разговаривают. Никому не дано знать ни дня, ни часа, известно лишь то, что время истекает, его почти не осталось. И этот голос, которым ответил Шеридан, и его, да, дрогнувшие гласные, неуместная полуулыбка в вопросе – говорят о том, что он тоже понимает это, хоть и меньше всего хотел бы озвучивать это понимание. Словно он успокаивал ребёнка. И ещё больше язвило и злило то, что нельзя позволить себе то, что больше всего хотелось бы позволить – схватить за плечи, разрыдаться именно что как ребёнок, разорвать эту паутину недомолвок, которая вроде как должна защищать от боли, только вот ни капельки не защищает.– Всё конечно, господин президент, - чувствуя, как начинает кипеть в его жилах алкоголь, проговорил Андо. Смотреть куда-то в пол оказалось не так уж и сложно - прятать этот взгляд, в котором и нормал сейчас прочитает всё как в открытой книге, не слушать, не слышать мысли Шеридана - куда сложнее. Но он смог. Он поставил блоки, он уже умел это. - Но важно - когда наступает этот конец. Я хочу, чтобы будущее было правильным. Я не хочу терять под ногами твёрдую почву, не хочу терять над головой солнце, не хочу ловить руками ускользающий свет. Простите, я снова говорю непонятно.– Никто не хочет этого, Андо. Зачем думать об этом сейчас? Не люблю обтекаемых фраз про то, чтоб жить настоящим, но только оно с нами несомненно, только из него вырастает будущее. Какое бы счастье мы ни теряли, мы обретаем новое. Если, конечно, готовы жить и бороться.Александер вновь подумал, что это не совсем тот разговор, на который он рассчитывал. Хотя, на самом деле, он не рассчитывал ни на что вообще.

?Бороться, да. До последнего вздоха?.– Я знаю, вы тоже обеспокоены будущим. Я имею в виду, Дэвид сейчас далеко вас, и вы переживаете за него. Как и за принца Винтари, - пусть так, лучше так, потому что иначе слёзы счастья сменятся слезами скорби, а сдаваться раньше времени Андо не собирался, - если позволите, я хотел бы развеять ваши переживания относительно их обоих. С ними всё хорошо, с вашим сыном всё будет хорошо.Посмотрев в глаза Шеридану, парень замер, чувствуя мурашки по спине.– Не сомневаюсь, Андо, однако тебе-то откуда об этом знать? Разве ты успел побывать и на Тучанкью?– Нет, конечно. Однако я знаю, что это так, я знаю всё, что происходит с Дэвидом. Я ведь телепат уровня неизвестного, как вы помните. Это даёт некоторые преимущества перед расстоянием и временем. Даже если я не могу быть рядом с ним, чтобы защищать - этого и не нужно. Я связал себя с ним, так, как никто не смог бы осмыслить и представить. Отчасти, я всегда рядом с ним - или он рядом со мной. Я знаю всё, что с ним происходит, слышу каждое движение его души - и наяву, и во сне.

Шеридан замер, явно непросто ему было осмыслить услышанное.– Вот как… Ты хочешь сказать, что твои способности так велики, что ты можешь слышать его через огромное космическое расстояние?Впору, наверное, укорить алкоголь, сделавший столь несдержанным его язык. Но Андо не торопился с этим. Может быть, так и нужно сейчас. Что угодно, чтобы успокоить – их обоих, чтоб увести тему подальше от опасного края.– Вы тоже можете услышать его, - он с ободряющей улыбкой протянул Шеридану руку, - и развеять свою тревогу. Если вы доверяете мне.– Я… - Шеридан какое-то время оторопело смотрел на протянутую ладонь. Не поверить же, действительно, вот так с ходу, что такое возможно. С другой стороны, разве когда-то он смог бы поверить в то, что представляет из себя сила Андо? Да и поверил ли он в это в полной мере, даже слышав рассказы тех, кто был на Центавре? Хотя он сам видел, на что способна Лита… но ведь не на такое, не на такое… Он неловко обхватил руку Андо, - разве у меня есть причины не доверять тебе?Андо прикрыл глаза, чувствуя горячую ладонь Шеридана на своей ладони. Соблазн чуть сильнее сжать эту крепкую руку оказался сильнее воли телепата, и он позволил себе это, на секунду, а затем перед внутренним взором распахнулись иные картины. И в этот момент Андо понял, что судьба никогда ещё над ним так не насмехалась. Но выдёргивать руку было уже поздно. Он никак не смог бы это объяснить. Над этим районом Тучанкью стояла глубокая, непроглядная беззвёздная ночь, других, впрочем, на Тучанкью и не бывает. Дом был погружён в тишину, чуть оттенённую только гудением ушедшего в спящий режим компьютера и тенькаем какой-то птицы на ветке у окна. Дэвид спал. Андо ощущал сквозь пелену расстояния, собственного тела и разливающегося по нему золотого напитка шёлк центаврианских простыней, ощущал его дыхание рядом с замершим своим. И в золотое марево опьянения, окутывающего сознание Андо, хлынуло другое золото - разгорячённого, возбуждённого потока сознания. Сон. Конечно, сон. Но какой… Андо замер, впившись ногтями в руку Шеридана, в ожидании - если б представлять, чего, что может последовать за подобным? Из влажного тумана навстречу ему появилось нечто горячее, гибкое, властное, обвилось вокруг тонкого запястья, отчего по телу прошла жаркая дрожь, вызывая волну мурашек по позвоночнику, заскользило выше, обхватывая уже плечо, касаясь кончиком, напоминающим наконечник пики, уголка приоткрытых, взволнованных и влажных губ.

Андо распахнул глаза, испуганно уставившись на Шеридана и не имея сил извлечь из себя какой-либо звук. Сердце колотилось, как бешенное, разрывая контакт с Дэвидом, он возвращался в ту пугающую реальность, в которой совершенно не представлял, что делать и как себя вести.– Андо, это… что это?Аккуратно отняв руку от руки Джона, Андо вспотевшей ладонью на секунду прикрыл рот.– Я... Право, я не думал... - парень пытался успокоить свои дрожащие пальцы, впившись ногтями в кожу на ладонях, - простите… Дэвид спал… всего минуту назад он спал абсолютно…?Господи, как это… не вовремя. Что же… как сказать… ?– Думаю, это нормально… он ведь растёт, он… меняется, - от волнения Андо перешел на нарнский, но потом, спохватившись, продолжил уже на земном, - я не ожидал, не мог подумать… Это просто сон, такое бывает… Вернее, не бывает, не с ним, но в принципе бывает, и я думаю… о, господи…Андо не знал, что ещё сказать, и просто зажмурился от смущения, стыда, приливающего к его щекам кровью вместе с алкоголем.– Д-да-да, я вижу… Это… сон Дэвида?Взгляд Шеридана заметался, пока не натолкнулся на полупустой стакан, и, не помышляя о том, насколько кощунственно поступать так с напитком с таким-то букетом и послевкусием, осушил его залпом.Андо проводил потерянным взглядом его дрожащую руку, потом осторожно взял фигурную бутылку и налил оба стакана доверху. Одной рукой пододвинув к Шеридану его порцию, другой поднося к губам свою, парень немного успокоился. Разорвав последний зрительный контакт с Дэвидом и сглотнув ком в горле, он жадными глотками втянул в себя янтарную жидкость. И, то ли выпитое развязало ему язык, то ли шок и неловкость окончательно разнесли остатки самообладания, но Андо тихо, почти шёпотом произнёс, скорее в пустоту, чем президенту.– Да, Дэвида. И это… простите мне мою наглость, всё же было не наше дело. В самом деле, это ведь именно то, почему люди боятся телепатов, не так ли? Это, конечно, плата… за нашу связь, за то, чтоб всегда держать руку на его пульсе. Этой платы, правда, я не просил с него, не предупреждал… Для меня ведь она была совсем иной. Он видит сны. Я сам не вижу снов, в обычном человеческом смысле. А теперь я вижу его сны - но обычно, да, не такие... Правда, впредь я буду осторожен в этом. Ещё раз простите.

Выпивка давала о себе знать всё больше и больше, у Андо всё немного поплыло перед глазами, а в ушах тарабанила кровь гулким эхо.– И ещё, наверное, Дэвиду повезло… хотя бы иметь шанс сказать тому, кого он полюбит, о своих чувствах. Иметь возможность предложить себя тому, кого он желает.

– Чувствах? О каких чувствах ты говоришь, Андо? Какие чувства… могут вызывать такие картины?– Любовь.Шеридан долго смотрел в лицо Андо, потом долго смотрел в пустой стакан, ответа не нашёл и там. В общем-то, сложно сказать, какой ответ его сейчас устроил бы. Разве что - проснуться и весь день периодически спрашивать себя, с чего мог присниться подобный бред.– Любовь? Определённо, этому… должно быть какое-то объяснение, только сейчас я найти его не могу.Андо смотрел на Шеридана, на его растерянное лицо, на судорожно сведённые брови, на руки, которые сжимали уже пустой стакан. И ничего не желал сильнее, чем просто успокоить, хоть как-то, сказать, что Дэвид… Ведь с ним всё в порядке, ведь… он жив, здоров, и да, каким бы смятением ни сменился этот экстаз по пробуждении - по крайней мере сейчас им владеют не тревоги о неясном будущем.– Любовь не достаточное объяснение? То есть… это, на самом деле, единственное из возможных. Разве помышляет существо о близости с другим, не чувствуя даже малой доли любви в его сторону? И разве это странно - желать того, кого действительно любишь, кем дорожишь и кто для тебя становится целым миром?– И кто, ты считаешь, стал целым миром для Дэвида?Андо закрыл глаза.– Он ещё очень молод, чтобы… у него ещё очень много времени впереди. Его будущее, пусть и определено в какой-то мере, всё же таинственно, сокрыто в пелене грядущих событий, малых и больших, счастливых и несчастных. Его мир - целый мир, который простирается перед его мысленным и реальным взором - как он огромен. Могу ли я судить о том, кто для него будет самым дорогим и близким во всей вселенной? Мир, господин президент, иногда не сводится до конкретного существа. Мир может изменяться, становиться шире и ярче. Если есть то будущее, правильное будущее, в котором никто не обязан отвечать за чужие ошибки.– Андо, о чём ты?– Скажите, вы любили когда-нибудь так сильно, что даже при воспоминании о взгляде на этого человека становилось и больно и сладко?– Мне, возможно, в мои годы не пристали разговоры о юношеской пылкости чувств, но думаю, я знаю, о чём ты говоришь, Андо.– Когда смотришь на этого человека, кажется, словно смотришь на солнце. Страшно от того, насколько он внутри, насколько он проник в сознание, насколько заполнил его своим телом, светом, голосом. Насколько родным становится этот голос. И как страшно, до спазмов в горле страшно его терять. Кажется, что не вынесешь этого, хотя знаешь - вынесешь, сможешь пережить, и это, пожалуй самое страшное. Потому что то, что переживёт - не будет уже собой в полной мере. И хочется сказать, как сильно иногда хочется сказать ему всё, что чувствуешь, но имеет ли это смысл, нужно ли это, уместно ли? Говорят, никто не знает, что ждёт в будущем. А если знаешь? А если... Будущего не будет? Как поступить, если всё то, что внутри, никак не хочет успокаиваться, трансформироваться во что-то приемлемое и нормальное? Стоит ли вообще… обращать на себя внимание, если... Никакого шанса, призрачной надежды на ответное притяжение нет и быть не должно?– Андо… о чём, о ком ты говоришь?Парень осторожно прикоснулся к руке Шеридана, не отводя взгляда от его глаз.– О себе. Это просто алкоголь. И просто странное, радостное и смущающее обстоятельство, при котором мы с вами выпиваем и говорим обо всём. И я, пожалуй, позволю себе немного лишнего, и скажу то, что никогда не должно было звучать здесь. И никогда не сказал бы, не выпив столько. Джон Шеридан... Я люблю вас.

Шеридан шумно сглотнул. Каким бы бредовым ни был этот вечер, этот разговор, этого он ожидать не мог. Вот теперь, пожалуй, его удивить и шокировать не сможет уже ничто. Что за дрянь этот гад Майкл подмешал в приличное виски?– Э… Я рад, если действительно сделал для тебя что-то достаточно значимое, чтобы заслужить такие слова…– Сделали, - улыбаясь произнес Андо, осторожно проводя рукой по щеке Шеридана, - тем, что вы есть, а разве это не самый простой и естественный ответ, когда речь идёт о любви? Я знаю, некоторое время назад многие сказали бы – что я могу знать о любви! И вы могли б спорить с ними лишь из вежливости. Я понимаю, почему так, и я не стал бы даже объяснять, кому-то другому, не вам. Вам я должен объяснить. Все, кого я любил, кто был тем или иным образом сродни мне - настолько далеко, что это непостижимое расстояние. Никогда не дотянуться, потому что некоторые линии, которые проводит жизнь и смерть, нельзя пересекать. Я терял, даже не успев обрести. Отец, мать, отчим, Рикардо… Их было так мало, и в то же время - так много для меня. Мои родители жили памятью во мне, вложенной в меня Литой, прошлым, которое ярче, чем любое из ваших воспоминаний – но их, их самих у меня не было. Мой отчим провёл со мной времени чуть больше, чем объективно мог себе позволить, и я никогда не держал на него за это обиды, о, если я и держал обиду, то только на себя, ведь я понимал – и всё же не мог не желать его как можно более часто подле себя, ведь только в нём тогда был след, пусть и совсем малый, того, что так важно для меня… Но и тогда уже я знал, что есть ещё вы, и ожидание этой встречи, которая несомненно будет…Шеридан оторопело следил взглядом за рукой Андо, сползающей по его груди. – Я не совсем понимаю, о чём ты говоришь, Андо… что ты делаешь…Андо выдохнул, судорожно, немного нервно и совсем стыдясь того, что он так далеко зашёл, но в то же время алкоголь в крови настойчиво требовал движения. Разве не за то все миры и расы, кроме, конечно, минбарцев, так превозносят алкоголь, что он позволяет человеку то, о чём он не посмел бы и думать трезвым?– След света, того светлейшего среди всего существовавшего света, которого нет больше в этом мире… Того света, которым я создан вернее, чем отцом и матерью, и который ищет своего подобия, как всякое живое существо, как бы оно ни было устроено. И вы знаете, о чём я…– Кош… - выдохнул Шеридан помимо воли.Телепат рванулся навстречу удивлённому лицу президента, падая на его колени и впиваясь жадным поцелуем в его приоткрытые губы. Шеридан охнул и покачнулся под этим шквалом, неуверенно взмахнув рукой - едва ли понимая, что пытается сделать, оттолкнуть ли Андо или прижать его к себе. Здесь и не могло быть рассудочных решений, рассудок капитулировал перед избыточными для него откровениями ещё до этого.Быть может, эта яркая вспышка перед его мысленным взором была предчувствием того, что происходило сейчас? Это ведь тоже достаточно страшно, хоть это и другой страх. Всё существо Андо, тонущее в этом свете, отчаянно кричало, неведомо кому или чему, что он не виноват, не он выбрал, он хотел только блага, только помочь. Демонстрируя так ясно свою силу, он хотел не нового смятения, а показать, что у него всё под контролем, что он всегда незримо с Дэвидом, что его сила, внушающая столько тревог, может быть полезна – дать почувствовать встревоженному отцу, именно почувствовать, а не услышать бездоказательные заверения, что с сыном всё хорошо, это ли не драгоценнейшее, что может дать телепат нормалу, это ли не стоит любых его терзаний – от так и не высказанных слов, думал он тогда… Это всё алкоголь, притупивший его реакцию, не позволивший ему понять за меньшие доли секунды, что не так, не сейчас… Это стихия, каковой являются сны у всех разумных существ, а дальше резонанс, охвативший их обоих закономерным следствием этого необдуманного, непозволительного вторжения… Это возбуждение, вместе с алкоголем обрушившее последние барьеры, самое катастрофичное – он чувствовал это слишком мучительно ясно – не только у него. Он не хотел подсматривать, не хотел смущать и не хотел пользоваться таким преимуществом перед этим человеком, но и отказаться от того, что вместе с порывом поцеловать хлынуло в него потоком света, он не мог. Всё вышло из-под контроля, не по его вине, не по его! Он не предвидел, он не успел остановить, а теперь он не мог, просто не мог сопротивляться притяжению света. Сквозь яркие световые вспышки своих собственных эмоций, Андо увидел его, на секунду, всего на секунду - этот свет внутри, словно медленно угасающий заряд батарейки, когда на экране уже горит последняя чёрточка красным, сигнализируя о скором отключении питания. Это было по-настоящему больно, по-настоящему страшно. Там, на Драсе, он боялся не оправдать возложенных на него надежд, на Минбаре, по прибытии, он боялся, что его сила не подвластна контролю, боялся как приговора отказа учителей от него. На Центавре боялся за тех, кого должен был защищать, боялся не выполнить долг, боялся подвести Дэвида, не успеть, ведь столько раз мог именно не успеть, не оказаться рядом, в любой из моментов. Но все эти страхи, все эти переживания сейчас показались ему такими несущественными, такими смешными. Потому что всегда он знал, чувствовал, что всё зависящее от него он сделает, всё, что ему подвластно, всё, что подконтрольно ему – он выполнит, так, как того требуют обстоятельства. Сейчас же, перед лицом неизбежного, перед уже свершившимся фактом, он не знал, что делать, он был растерян, шокирован, испуган. Сильнее этого страха, скручивающего всё внутри рыжеволосого телепата холодом отчаяния, он не испытывал, пожалуй ничего. И оттого этот миг, когда Джон Шеридан совсем неловко, сам не осознавая этого, ответил на поцелуй всего лишь лёгким движением губ, показался Андо волшебным, правильным, самым важным из всех, что были в его жизни.?Если есть хоть какой-то шанс – я не упущу его. Я выдержу любое испытание, я справлюсь со всем. Я пойду за тобой куда угодно и всё за тебя отдам?.

Вероятно, Лита знала не всё, что знал Кош, но он, Андо, знал всё, что знала Лита, и это знание отравило его сны – те сны, которые даже и снами назвать нельзя, потому что это было то, что вложено в него. И если б одно, только одно из всего этого вложенного можно было подвергнуть сомнению – он больше ничего бы не желал. Но он не в силах изменить то, что определено задолго до его рождения, он не властен над истекающим временем, и куда бы ни кидалась его отчаянная мысль – нигде он не получал для себя надежды. Он ловил эти мысли от Дэвида, он чувствовал это витающее в воздухе ожидание неизбежного, и оттого всё сильнее и теснее прижимался к Джону, оттого даже естественное желание сделать глоток воздуха было для него лишней тратой драгоценного времени. Он вспоминал, как стоял в торжественно убранной зале, когда вручали награды тем, кто участвовал в особой операции на Центавре. Он помнил, сколько раз было произнесено слово ?посмертно?, как всякий из этих повторов по толпе прокатывала эта волна боли, касаясь его то неловким состраданием – и он потерял там близких, то столь же неловким мысленным упрёком – разве он, столько раз говоривший, что не нуждается ни в ком, нуждается в сочувствии? И это второе было ближе к правде, чем первое, тогда - было. Потому что это было героическое ?посмертно?, это было важно, это было необходимо и, да, как бы ни звучало пусть только в его голове, это было правильным. Власть не отдают, её забирают с кровью, и кровь, пролитая на земли Центавра, была не напрасной.Быть нарном – значит быть готовым к жертвам, и не только своей жизни.Но как эта смерть, это лишение, это общее, в тысячу раз превосходящее все другие, горе – может быть правильным и уместным? Он знал, прежде рождения, прежде этой встречи, прежде отчаянных, яростно обрываемых мыслей Дэвида знал, что будет и почему. Знал, за что отдана эта великая цена, знал, что естественный порядок вещей и так был нарушен, и некого молить о новом чуде, даже если б лично он и был этого чуда достоин. Последний след Света должен уйти, как ушло всё до него… Но здесь он не мог быть нарном, признающим необходимость и святость жертв, он был человеком, отчаянно спорящим со смертью. Оттого тяжелее это немое прощание. Словно он находится в комнате, где горят тысячи свечей, и свечи гаснут одна за другой, свет убывает, рассеивается, и в конце остаётся одна свеча, которую держат тысячи рук, на которую смотрят тысячи глаз, но никто не имеет шанса закрыть этот трепещущий огонёк от злого порыва ветра, стремящегося потушить источник тепла.Как часто люди говорят, что в какой-то момент они не владели собой. Владел алкоголь, или желание, некое затмение сознания, но разве алкоголь и желание делают тебя кем-то совсем другим, разве это не ты сам наслаждался этим огнём, пляшущим в венах, ведь это твои руки подхватывали тело Андо, выскальзывающее из одежды, которая с тихим шуршанием, как опавшая листва, осталась где-то под ногами. Движение инстинкта, хотя правомочно ли это так называть, вжимало разгорячённое тело в нейтрально-прохладный пластик стола,и рыжие пряди опутывали руки, в то время как руки Андо обхватывали плечи под ставшей такой тесной и неудобной одеждой. Недолгий миг замешательства - от всё-таки мелькнувшей на задворках сознания мысли, что всё же это не женское тело, что ладонь судорожно скользит не по женской груди, что возбуждённая плоть упирается не в женское естество - растаял под волной жара, поднимающего бёдра Андо в безумном и бесстыдном порыве, не допускающем ни промедления, ни колебания, и подсказывающего золотому огню в крови, что ему делать, вернее, чем это могло б сделать какое угодно трезвое сознание. Наверное, это злое и весёлое безумие было вызовом смерти, уже стоящей где-то за спиной, разумеется, он не думал об этом. Он просто делал то единственное, что возможно в тисках длинных тонких ног, сомкнувшихся на пояснице.Андо до конца так и не смог бы сказать - это реальность, или одно из видений, одно из самых потаённых желаний его сердца. На самом ли деле происходит то, что происходит, или ему кажется, мерещится, словно страждущему воды путнику оазис. Он пьян - думал Андо, - он ведь… Но не в силах услышать ни один довод разума, ни одно ?против?, только давал этому пламени столько сил, сколько оно требовало. Ему стоило, быть может, не приходить сюда вовсе – но действительно мог ли он не придти? А после того, как он переступил этот порог – всё уже было предопределено, так же, как и эти горькие, беспросветные сумерки, ожидающие впереди, как и его бессилие это изменить. Так что значит эта его ошибка, этот необдуманный порыв с ментальным мостом, с последующим неуместным признанием, в сравнении с глобальной несправедливостью вселенной? А на краю разверзающейся бездны можно уже всё. И пусть все тревоги, все бури, что ожидают впереди, отступят под этим огнём, сгорят в этом пожаре.