Часть 4. МАК И ВЕРЕСК. Гл. 7. Безумие (1/1)

В начале февраля состоялся первый сеанс связи с внешним миром. Связь была не слишком устойчивая, экран полосатило, звук то и дело глох, но для стосковавшихся по родным и близким и это сейчас было манной небесной. Благо, терминалов в городе было в достатке. Однако команда практически в полном составе собралась в одном здании - дворце правительства, чьи достаточно мощные терминалы, зарезервировавшие наиболее устойчивые частоты, сейчас ловили сигнал с Минбара.Первыми, разумеется, доложили об успехах и планах Зак и фриди. Президент слушал внимательно, требовал как можно подробнее рассказывать о встречах со старейшинами, о центаврианской диаспоре на Тучанкью, о беседе с правительницей нуВил-Рун, которая, несмотря на преклонный возраст и состояние здоровья, сама прибыла в Кайракаллир для встречи с гостями.- Я был удивлён той приветливостью и благорасположенностью, с которой нас приняла Всеобщая Мать. Как она сказала, она получила о нас множество прекрасных отзывов, и по итогам личной беседы заверила нас, что лично она склоняется к положительному решению о сотрудничестве с Альянсом, но хочет, чтоб это решение было всеобщим, не только её. Поэтому миссия наша на Тучанкью ещё не закончена...- Благодарю вас, фриди Шонх. Это лучшие новости, какие мы могли бы сейчас от вас получить. Жаль, слишком редко мы можем получать от вас вести...- Как дела дома?- Дома дела... идут, идут. Конференция по модернизации вооружений прошла, расширенное соглашение подписали ещё два мира. Ожидается очередная конференция врачей, но состоится на сей раз не на Минбаре, на Аббе. Есть два новых контакта, но говорить о подробностях пока рано... Впрочем, подозреваю, вас не столько интересуют новости политики, что внешней, что внутренней, сколько новости о родных и близких. Насколько знаю, у всех всё хорошо, за исключением, конечно, того, что они тревожатся, не имея вестей от вас...Вопросы и ответы посыпались вперемешку, опережая и предвосхищая друг друга. Сестра Амины звонила вчера, узнав, что сеанс связи ожидается, просила попытаться позвонить ей... Дочь леди Суманы просила передать, что у неё родился внук... Жаль, но устойчивая связь с Шри-Шрабой вряд ли возможна сейчас, слишком мало спутников... Господина Такату спрашивали из издательства, говорят, его искала какая-то женщина... Мисси планирует принять участие в поездке по обмену опытом на Аббу, здесь её главное большое дело практически подошло к концу - старт последнего корабля к новому миру через неделю. Сьюзен просила, если связь продержится, позвонить ей завтра - сейчас она в Ледяном городе...В конце беседы Шеридан-старший поздравил Винтари с наступающим днём рождения - до дня рождения было ещё полмесяца, но едва ли им посчастливится до тех пор иметь ещё один сеанс связи. Винтари сохранил запись этого разговора, не сознавшись в этом, правда, даже Дэвиду.До дня рождения не только не было возможности нового сеанса, не только справить - просто возможности остановиться и перевести дух. Много встреч - в Кайракаллир, как достаточно крупный город, приезжали делегации из всех ближайших, и было всё то же самое - толпы тучанков, скользящих по дому вереницей то ли призраков, то ли судей, иногда обрывающих молчание градом совершенно неожиданных вопросов, и поездок - как и собирались, группу разделили, фриди Атал, Сумана и Ташор поехали с группой старейшин куда-то на север, Луфф, Брюс и Норкси - на северо-запад, отправки к новым местам ожидали и Гила, Амина и Фрайн Таката. Была поездка совместно с жрецами в посёлок Тай, в больницу, где содержались, в ожидании целительного ритуала, отловленные душевнобольные тучанки. Фриди Шонху и Шин Афал доверили участие в самой церемонии - они загодя разучивали что-то по своим записям (записей у тучанков нет как факта, но сразу всё запомнить с устного пересказа сложновато...).Для проведения церемонии была поставлена специальная юрта в степи, церемония начиналась в час перед рассветом. Двое жрецов держали безумного тучанка - он уже понял, что вырваться не удастся, только что-то неразборчиво бормотал, подвывая. Одет он был довольно необычно - в некое подобие мешка, в прорези торчали только голова и концы рук и ног. Третий жрец, распевая молитву или заклинание, подошёл с ритуальным ножом и сделал надрезы на запястьях и щиколотках, внимательно проследил, как стекает кровь - прямо на ничем не застеленный земляной пол, затем пережал раны. Перед тучанком пронесли несколько предметов - чашу, хлеб, цветок, шкуру животного, провели сначала ребёнка, потом юношу (или девушку, тут Винтари не поручился бы), потом старика, потом семью с ребёнком.- Восстанавливают простые понятия, - шепнул Дэвид Винтари, - основы. Это единый ритуал, с древних времён, то есть, это возвращение к истокам, к родовой памяти...Шин Афал пела, фриди Шонх вместе с жрецами держал ментальный контакт. Жрец сделал ещё по одному надрезу на руках и ногах сумасшедшего, дал ему выпить чего-то из чаши, после чего вытащил его из мешка.- Они очищают его от искажённой памяти, от повреждённого сознания. Выпуская больную кровь, вливая новую...- Так это там кровь в чаше?- Смешанная с целебным отваром, помогающим ускоренно восстановиться после кровопотери... А ты думал, почему они убивают, чтобы исцелиться? Они верят, что информация в крови. За жизнь человека она напитывается всем, что видел и слышал этот человек... По их представлениям, душевнобольной - тот, чья кровь впитала много плохого, значит, необходимо её обновить. Убивая, они ведь мажутся кровью жертвы, пьют её... Не знаю уж, как, но им это действительно помогает. Правда, полностью нормальными они становятся не всегда, лучший способ - это всё же церемония. Но её должны проводить достаточно опытные, слишком много всяких важных деталей... Здесь каждое слово значимо.Тучанка вывели из юрты - как раз навстречу рассвету.- Это символизирует рождение. Человек как бы рождается второй раз... Он наг, но чувствует тепло мира, который принимает его. Видит солнце, степь. Это главное. Сейчас последнее кровопускание, самое длительное. Случается, от слабости они первое время не могут подняться на ноги, но сознание, что интересно, проясняется.- Выпустили дурную кровь - и безумие отпустило?- Ну да. Новая кровь, благодаря целебным отварам и песням жрецов, нарождается уже здоровой.Винтари осознал, что затаив дыхание следит за первыми неуверенными движениями исцеляемого – хотя он здесь просто зритель, каково же должно быть волнение Шин Афал?- Я, помнится, читал, на Земле одно время существовало некое псевдопсихологическое учение, полагающее, что все проблемы и болезни человека - от периодов боли и беспамятства с самого детства... Интересно, ведь создатель с тучанками вроде не был знаком...- Ну, не настолько это и псевдопсихологично, если разобраться, хотя за уши всё равно притянуто... Но человеческая душа потёмки, мы ведь до сих пор знаем так мало о подсознании, о тех законах, по которым строится наше мышление. Может быть, полное рассекречивание разработок и экспериментов Пси-Корпуса даст ответы на все пока безответные вопросы... Ну, а нам пора. Нам ещё отоспаться надо, если хотим присутствовать и следующей ночью. Фриди и Шин Афал точно будут. Безрассудство с их стороны, конечно, таких больных тут больше пятидесяти, но они рвутся помочь, чем могут...- Одна церемония - один тучанк? Оптом никак?- Никак. Тут всё должно быть направлено на больного. А этот ещё тихий, многие вырываются, дерутся, кусаются, голосят, сбивая поющих... Иногда случается, кто-нибудь из жрецов гибнет. А ещё имеет значение место – это должна быть вот такая, минимально повреждённая земля, где не торчат из земли остовы чужих машин, где высоко стоит молодая трава и пружинят под ногами слои отмершей. Где нет шрамов, нанесённых злом, не стоит его гибельный дух. Настоящая степь, какой она должна быть. Не так много таких мест. Иногда больных приходится везти очень далеко – и это тоже может усугубить их состояние. Поэтому каждое исцеление – чудо, и при том капля в безбрежном море отчаянья. Тени ушли более двадцати лет назад, а их наследие до сих пор отлавливают по заброшенным городам - они прячутся в руинах, забрасывают приближающихся камнями, копьями... У многих сумасшедших родились дети... Это сложнее всего - восстановить песню сознания, повреждённую с детства.Винтари закусил губу, помолчал, нервно переступая с пятки на носок.- Ты не ездил со мной тогда... Знаешь, я рад. Этот городок только недавно вернули миру цивилизации - доловили последних, может быть, даже вот этот был из них... Это было непростая задача - городок далёкий, да ещё такими буераками окружён... Буераки до сих пор очищают от отходов. Теперь город восстанавливают, многие здания просто сносят и ставят новые. Говорят, оттуда столько костей вывезли... Случайные прохожие там бывали редко, но вот полгорода они порешили ещё двадцать лет назад, а потом разделились на несколько лагерей, сложно сказать по каким признакам объединялись, кто-то по окрасу кожи, кто-то по родству маний, и убивали друг друга. В тех зданиях, где они жили, всё пропитано кровью. Даже стены украшают кровавые надписи...Дэвид замер на пороге.- Надписи? У тучанков же нет письменности, они и не видят надписей!- Нормальные - да... Кто бы знал, зачем они делали это, сами пояснить как-то не готовы. Знаешь, мне показалось, я узнал что-то вроде дракхианских значков. Возможно ли такое? Если их безумие вызвано Тенями, их влиянием на сознание - кто знает... У некоторых из этих безумных артелей была манера - пришивать к трупам чужие отрубленные конечности, мазать их целиком в чём-нибудь чёрном... Похоже, они символизировали Теней для них...Чистого неба тут не бывает, да. Встающее солнце по обеим сторонам обрамляли длинные облака – словно оранжево-розовые крылья. Вспомнился висевший в гостиной родного дома портрет Эллейны Горгатто – матери леди Ваканы и леди Дилии, в прогулочном костюме. Там на её шею намотан и развевается такой же вот оранжево-розовый шарф. Подобные цвета были не особо любимы матерью, но с этим портретом она мирилась по причине того, что в остальном он удивительно хорошо вышел. На нём грубоватые, спесивые черты почтенной Эллейны ещё смягчены живостью юности – на портрете ей только 20 лет, он написан вскорости после свадьбы…- Шин Афал как-то сказала: Тени ужасны тем, что понять их невозможно. Логика говорит нам, что тот, кто ненавидит всех и вся, стремится как можно меньше с этим всем и вся соприкасаться - либо уж тотально уничтожать. Но они активно вмешивались в жизнь младших рас, они называли это заботой... Стравливая расы между собой, они получали удовольствие тем большее, чем более жестокой бывает разгоревшаяся война, чем больше в ней жертв... Чем больше преступлений против человечности и морали готовы совершить ради достижения победы. Но ведь даже от своих фаворитов они не скрывали той чёрной бездны, что представляют собой их души, не могли не пугать, не подавлять...Некоторые цветы уже распускали венчики, тихо качали ими, словно о чём-то беседовали с солнцем, льющим на них свой мягкий, фильтрованный облаками оранжево-розовый свет. Кажется, не горестно качали, была в этих движениях надежда… Или хотелось верить так. И может, от усталости подкашивались ноги, а может, просто хотелось опуститься в траву, шептать этим редким, маленьким цветам слова благодарности за то, что они есть, что возвращают в сердца разумных надежду.- Может быть, потому, что такое не скроешь? Рядом с нагретым предметом ощущаешь тепло, рядом с глыбой льда - холод... Это свойство. А вот тем, кто брал их в сторонники, подумать бы, неужели они хотели бы эволюционировать в некое подобие вот этих созданий, при одном только приближении которых, говорят, мозг взрывается потоком избранных кошмаров? Те, кто говорят, что жизнь - борьба, что что-то получить можно, только победив, а для победы ты должен быть готов идти по головам, ещё безумнее тех тучанков, что хотя бы пытаются бороться со своей манией... им бы стоило хотя бы побывать в таком городе. Там недалеко от города есть поле... Обычное поле, раньше на нём, может, что-то полезное росло... А теперь там растут травы, пропитавшиеся кровью. Там зарыто слишком много тел... Ещё в конце шестидесятых центавриане... решали проблемы как умели... На ближайшей плантации случился бунт, началось, кажется, с того, что кто-то попал под молотилку, видевшие это попадали в обморок, ну и... было много жертв, и немеряно пострадавших рассудком... Свезли туда их всех, добивая по дороге...Дэвид с тревогой взглянул в лицо друга - бледное, усталое, в свете разгорающегося рассвета кажущееся измотанным.- Знаешь, вот я был бы рад, если б и ты туда не ездил.- Я должен...- Я тебя сейчас стукну! Сколько раз тебя просить, чтоб ты не брал на себя чужие грехи, не брал ответственности, которая не твоя? Или тут нужно не просить, а требовать? Действительно, теперь я счастлив, что обстоятельства помешали Андо присоединиться к нашей миссии. Двоих вас таких мне б было не выдержать!Винтари потёр лицо. Каким разным он может быть, тихий шёпот трав – кому-то даёт покой, кого-то навеки его лишает…- Знаешь, мне, видимо, тоже нужна такая вот церемония... Рождение заново, восстановление простых понятий в чистоте и незамутнённости. Чтобы смотреть на поле и не думать, сколько в нём зарыто тел... Думать о том хорошем, что оно видело - о песнях у костра, о свадьбах, рождении детей, праздниках...Думать о жизни, а не смерти...Следующим вечером Винтари пришёл в комнату Дэвида с бутылкой. Бревари. Бутылка была старинная, фигурная, вся в печатях. Нежа её благоговейно, как святыню, он развалился на кровати, благо, скинув предварительно туфли.- Раз уж сегодня мы, в порядке заслуженного отдыха, никуда не едем - хотел бы воспользоваться таким случаем и отпраздновать наконец... Вот это диво мне презентовала леди Ваниза. Сорт и выдержка таковы, что если продать это - можно, наверное, купить небольшой дом... Но продавать и покупать я не хочу, всё-таки это подарок, к тому же напомнивший мне, что последний раз я пил что-то подобное... Чёрт, не вспомнить, когда... Ты выпьешь со мной?Дэвид воззрился на него, поверх кипы бумаг, в которой сейчас возился, удивлённо.- Я минбарец, Диус.- Слушай, вот это тот случай, когда в ущерб гордости или чему там ещё следует вспомнить, что минбарец ты - меньше, чем наполовину. И поскольку физиологически ты большей частью всё же человек, от минбарца буквально детали - думаю, ничего тебе не будет.Следовало признать – с работой на сегодня закончено. И это не трагедия – сделано всё равно немало, а большая часть этой работы всё равно ему объективно не по силам. Он может разобрать эти записи и снять нужные копии, внести нужные правки, но больше может сделать для себя, чем для их общего дела сейчас. Создать наброски своего будущего отчёта и – весьма вероятно – для новой замечательной работы Диуса, которой он займётся вскорости после возвращения на Минбар. Но перевести всё необходимое на язык тучанков, наговорить на пластинки, которые будут потом переданы в печатный цех, предстоит Рузанне и другим двуязычным их местным помощникам. Он же может лишь немного облегчить им работу, собрав эти тексты в нужном порядке, не более того.Да и был ли он хоть раз по-настоящему недоволен, когда Диус отвлекал его от занятий? Хоть один раз?- Но я никогда не пил...- Вот именно - никогда. Я понимаю, почему на Центавре ты избегал этого правдами и неправдами, там мы все старались не рисковать… Откуда предубеждение-то взялось, на чём основано? Хотя, и не будь его... На Минбаре найти выпивку это надо потрудиться, даже центаврианину... Я думаю, основная причина всегда сложных отношений Центавра и Минбара именно в этом - как дружить с теми, с кем невозможно выпить?- Нарны пьют побольше вашего, а дружба у вас пока на троечку.- Да ну тебя! Тащи стаканы, в общем. Они где-то в гостиной должны быть. Я хотел по дороге прихватить, но у меня уже была в руках бутылка, а держать это всё лучше аккуратно... Хорошие бокалы стоят не как дом, конечно, но как машина - запросто... Лучше бери такие высокие, узкие... Впрочем, не заморачивайся. Главное - не из горла.Дэвид с сомнением отложил листы с записями доктора Чинкони, где он весьма подобно пересказывал повествование сына об одной своей дальней поездке.- Диус, ты уверен, что хочешь рискнуть? А если я стану агрессивным и наброшусь на тебя?И с чего, в самом деле, он считал, что этот аргумент произведёт подобающе сильное впечатление?- Отобьюсь. Я старше и сильнее. И вообще, кроме нас с тобой никого дома нет. Иржан у леди Ванизы - у них сегодня как раз карточный вечер, Таката где-то гуляет с доктором, фриди на очередной церемонии... Да и фриди, сам понимаешь, точно не собутыльники... В общем, найди ёмкости, можешь заодно найти какие-нибудь фрукты - хотя мне, откровенно, кажется, что лично я обойдусь и так.Дэвид пожал плечами и покорился. В конце концов, он знал, что распитие спиртного занимает важное место в культуре центавриан, а сейчас Диусу, наверное, просто необходимо снять накопившийся стресс, возможно, излить под воздействием возлияния душу... И если уж он выбрал для этой роли его - стоит, надо думать, оценить это очень высоко...Фрайн Таката в это время действительно гулял с доктором Чинкони. В центаврианских кварталах особой ночной жизни не было - в колониальном аграрном мирке не развернёшься с индустрией развлечений, пара баров, ныне безнадёжно пустующих, голографический кинотеатр, которому теперь тем более не выжить... В остальном городе ночная жизнь была всегда, хотя, разумеется, вовсе не в типичном центаврианском понимании. Кинотеатры были у тучанков невозможны в той же степени, что и библиотеки, а вот просто театры были. Формат, правда, имели для иномирца немного непривычный. Были и не то чтоб бары, больше это было всё же похоже как понятие на средневековый трактир... Оба, впрочем, сейчас затруднились бы сказать, что отправились искать, и есть ли вообще у их прогулки цель. Вроде бы, хотели, конечно, куда-нибудь зайти, что-то посмотреть, но так и ходили - от фонаря к фонарю, по боковым, более тихим улицам, застроенным преимущественно уже в центаврианский период. Вымощены они когда-то были по остаточному принципу – тонкой и не слишком прочной плиткой ?третьего класса?, то есть такой, которую и производить-то было действом низким, и менее чем за 15 лет она так прилично истёрлась и искрошилась, что напоминала теперь просто хорошо утоптанный грунт. Редко, находя уцелевший фрагмент, трость доктора издавала не приглушённый пылью стук.- А вы почему не пошли на посиделки у леди Реми, господин Чинкони?Старый доктор только махнул рукой.- Что мне делать там? Пусть уж молодёжь балуется... К тому же, я боюсь, не начал бы кто-нибудь из отцов и матерей семейств сватать ко мне дочурок - сейчас эти посиделки для них, как-никак, практически одна из немногих возможностей присмотреть партию...- А ваше сердце, я так понимаю, занято...Чинкони, пожалуй, по наружности таков, какими центавриане вообще хотели б себя видеть. Хотя он очевидно не молод, возраст не обезобразил его так, как многих его соплеменников, его поджарую фигуру можно было даже назвать молодцевато подтянутой, а умеренно резкие черты лица ассоциировались с достоинством, а не высокомерием. Такие черты центавриане называют классическими – умеренная горбинка на носу, три излома густых лохматых бровей – по краям и там, где бровь заходит на висок. Хорошая генетика и отсутствие излишеств творят чудеса даже с центаврианами, отметил про себя бракирийский писатель.- Да ну вас, господин Таката, какие в моём возрасте амурные дела? Я просто не хочу, чтоб какой-нибудь девчонке испортили жизнь. То есть, думаю, конечно, моё слово тут будет всё же решающим, я всё же уже не маленький мальчик, за которого всё решает род, но сама попытка потрепать нервы, скандал... Скандалы мне сейчас ну совершенно...Таката улыбнулся, подчёркнуто глядя не в сторону центаврианина, а на горящий впереди фонарь.- А я думал, всё дело просто в том, что вы любите леди Талафи...- Господин Таката!..- Ну скажите, что я не прав. Я извинюсь.Центаврианин досадливо стукнул тростью по рыжеватой керамической крошке.- Да какое это имеет значение? Я вообще не уверен, что это нужно называть любовью... Ну, в том смысле, который пытаетесь вложить в это слово вы. Может быть, просто глядя на неё, я вспоминаю сына, ушедшего так скоропостижно и трагично, мою дорогую Люциллу, свою юность...- На дочь или на напоминание о юности не так смотрят, господин Чинкони, уж поверьте мне, смею считать, что я что-то понимаю в чувствах. Ваша покойная Люцилла, судя по вашим рассказам, была женщиной, несомненно, великолепной, но опять же судя по вашим рассказам, вы успели оплакать и схоронить эту любовь, рана в вашем сердце заросла, на могиле распустились новые роскошные цветы...- Ну и пусть себе распускаются, кому они мешают-то. Рузанна мне даже не в дочери годится, мало не во внучки, куда мне питать надежды? Великолепие её юности привлечёт к ней достаточно более подходящих кандидатов.Однако Таката тоже был упрям…- Мне сдаётся, вы говорите это без всякого удовольствия и даже без всякой искренности, доктор Чинкони. Что в глубине души вы готовы растерзать любого, кто к ней приблизится, а может, даже и не очень в глубине. Вы дорожите ею, вы боготворите её, вы хотели бы защитить её, вы больше всего боитесь, что какой-нибудь проходимец погубит её, да и просто - что она не будет счастлива, что ей могут навялить нелюбимого и нелюбящего... Почему вы не даёте себе вовсе никакого шанса? Разница в возрасте, конечно, понимаю, смущает вас... Но разве возраст преграда для вас, чтобы любить? Многие женщины предпочитают мужчин старше себя... Я, может быть, не говорил вам, но женщина, с которой у меня был роман, отнюдь не была моей сверстницей. Между нами было пятнадцать лет разницы.- А между мной и ей - три раза по пятнадцать, даже больше. Нет, нет, это безумие.- Но вы сами не дали ей возможности увидеть в вас не только замену отцу, не только старшего друга и интересного собеседника. Однако поверьте, и это немало, и из этого вырастает настоящая большая любовь, на всю жизнь.- Сколько той жизни осталось-то...- Сколько бы ни осталось - вся ваша. Она ещё не кончена, ваша жизнь, её срок не отмерен и вам не предъявлен. Вы говорите о возрасте... Так подумайте, пристало ли вашему возрасту, вашему жизненному опыту - расточительно выбрасывать в мусорную корзину всё то, что вам осталось.- Принц любит её...- А это-то вы с чего решили? Потому, что сами любите её, что не представляете, как можно её не любить? Не спорю, принц, возможно, увлечён ею... Но рано говорить о большой любви, они слишком недавно встретились. Вы же знаете её всю жизнь.Чинкони набрал в грудь побольше воздуха, чтобы ответить настырному бракири подобающей тирадой, но тут оба остановились как вкопанные. Прямо перед ними перед дверью какого-то заведения стоял мальчишка. Лет, должно быть, четырнадцати. Сперва они подумали, что это землянин, и разом подивились, откуда бы ему тут взяться. Нет, одежда центаврианская... Но вот причёска для центаврианина более чем необычная - волосы были заплетены во множество косичек.- Молодой человек... Молодой человек, не поздно ли вы гуляете? Оно конечно, с преступностью в Кайкараллире, как я слышал, как-то совсем глухо, но всё же на месте ваших родителей...- А вам-то что? - мальчик обернулся и вскрикнул от ужаса, отшатнувшись, - что с вашим лицом?Таката, кажется, не обиделся совершенно.- Да ты, сынок, никак, никогда бракири не видел? И правда, откуда б им тут взяться... Ты ведь тут всю жизнь прожил?- И манерам вас, молодой человек, явно не учили, - проворчал Чинкони, - всё-таки со старшими разговариваете.Мальчишка несколько расслабился, что и поспешил продемонстрировать, запустив руки в карманы короткого тёмного сюртука.- А, вот оно что... бракири... Вы, видимо, из этой группы приезжих? Манеры - для лицемеров!- Свежо, революционно... Однако я всё же возьму на себя смелость проводить вас до дома. Поздний час даже на Тучанкью не время находиться не дома в ваши годы.Последовал короткий смешок.- Да ну? Могу себе представить, где вы были в мои годы.- В колледже, сынок, чего и тебе бы пожелал. Меня разгульная жизнь мало коснулась, о чём ни капли не жалею.Парень пожал плечами, ответив уже не резким, а скорее равнодушным тоном:- Моему отцу всё равно нет дела, где я нахожусь. Он сам сейчас не дома, упёрся вместе со всеми к леди Реми, хотя и ворчит всё время, что леди его замучила домогательствами.- Так, юноша, подробности ваших семейных драм нам, посторонним лицам, знать вовсе не обязательно, - Чинкони мягко, но настойчиво положил руку мальчику на плечо, - показывайте дорогу к вашему дому.- Я думаю всё же, вы не совсем правы, господин Чинкони, - вклинился Таката, - прекрасно понимая вашу заботу о моральном облике и будущем молодого человека, хочу сказать - не будет вреда, если он нажалуется нам на то, что его гнетёт, может быть, ему станет легче, если он выскажет свои обиды. Ведь разве не за поиском собеседника он вышел? Мы, думается, не худший вариант.- Вот только жалеть меня не надо, а!Хотя в крике мальчика было, пожалуй, чересчур злости, Таката снова не обиделся.- А я думаю, именно жалость тебе и нужна. Кто бы что ни говорил, в жалости нет ничего плохого, она отличает нас от животных. Конечно, на это обычно возражают, что есть жалость, а есть сострадание, сопереживание... Но по-моему, это всё словоблудие. Спишите это на незнание языка, и всё.- Да чего вы ко мне привязались, какая вам-то разница?Многие расы во вселенной, какими бы ни были их культурные и внешние различия, сходились в мнении, что бракири куда лучше даются язвительные и издевательские улыбки, чем понимающие и сострадательные. Доктор Чинкони теперь имел, что им возразить.- Может быть, потому, что я видел очень много родственников, которые дулись и обижались друг на друга всю жизнь, считали стену непонимания возведённой ещё до сотворения мира господом богом, всю жизнь не могли просто сделать шаг навстречу друг другу, а потом очень жалели об этом. Потому что, когда я писал о таком в своих книгах, мне потом приходило множество писем, в которых люди писали о том, что в их жизни было подобное, а ещё среди этих писем были и такие, в которых мне писали о том, как мои книги помогли успеть всё исправить вовремя, найти долгожданный путь друг к другу...- Да поймите вы, моему отцу ничего такого не нужно! Я сам, вообще, ему не нужен. Я так думаю, он вообще не замечает, есть я дома или нет.Ведущую партию явно взял Фрайн Таката, Чинкони даже удивился, обнаружив себя сидящим за столом в одном из тех трактиров, мимо которых они проходили. Он не успел возразить, что, хоть идея сама по себе даже своевременна – у кого как, а у него долгие пешие прогулки всегда пробуждали аппетит, но не в компании же ребёнка, да и возражения оказались неактуальны – в самом деле, с минимумом центаврианского населения в городе и на планете вообще, соответствует ли здесь хоть одно такое заведение своему изначальному смыслу? Сложно сказать, почему, но тучанки совершенно не склонны проводить время так, как считают наиболее приятным центавриане. В небольшом помещении, отделанном тёмным пластиком под дерево, чисто, опрятно, прилично. На стенах висят оставшиеся с центаврианского периода картины – вероятно, тучанкам они просто не мешают. На каждом столе в обязательном порядке вазочка с местной солью – на вкус иноземца этот минерал скорее кислый, чем солёный, но притерпеться к этому можно.Нет, пусто не было – если точнее, лишь несколько столиков в углу были свободны. За прочими разновеликие компании тучанков с аппетитом поглощали разнообразную снедь, попутно беседуя кто о каких-либо рабочих делах, кто о просмотренной недавно – чаще правильнее бы было говорить ?проучаствованной? - пьесе, кто, не без этого, о новых посетителях. Таката, выжимая из себя все имеющиеся языковые знания, уже делал заказ...Мальчишка, кажется, почти смирился с настырностью странных стариков, а может – просто был голоден, и тон его сейчас был таким, словно это он был взрослым, убеждающим малышей не говорить глупостей.- Да с чего вы решили, что я так уж страдаю из-за этого? Это у нас давно, это нормально. Отец всегда меня ненавидел.- Милый мальчик, было время, когда я сам так думал, но потом я понял, что обычно у родителя нет никаких причин ненавидеть того, кому сам дал жизнь, просто их любовь мы не всегда можем назвать любовью.- Не знаю, что там у вас, а у моего отца - есть. Моя мать умерла при родах. А он её очень любил. Ему таких трудов стоило на ней жениться, неравный брак, все были против, они аж сюда от своих семей сбежали... Он вообще детей не хотел, знал, что у неё слабое здоровье. А я взял и завёлся. Он говорил врачам - спасать, если что, мать. Они и спасали... А всё равно она умерла, а я выжил. Они совсем немного вместе прожили... Вот и за что ему меня любить? Да честное слово, и я плачу ему тем же. Мне вообще на него плевать.Принесли заказ. Доктор Чинкони, не удержавшись, довольно крякнул, придвинув к себе блюдо, заказанное явно для него – не прошли даром его нахваливания, дотошный собеседник умудрился запомнить сложное название, образованное от слова из местного языка. А юный центаврианин присвистнул, увидев три совершенно одинаковых и по форме, и по содержимому кружки.– Позволить мне гулять одному по городу, в котором я, вообще-то, родился, вы, значит, не могли, а поить меня алкоголем – можете?– Могу, - хмыкнул бракири, - у нас нет такого строгого запрета на употребление алкоголя несовершеннолетними. Да и какой это алкоголь? Чуть забродивший ягодный сок, чтоб захмелеть, его нужно выпить столько, сколько в твой желудок не влезет. Я приехал сюда не для того, чтоб употреблять то, что могу попробовать и дома, а в крепком алкоголе раса, для которой потеря сознания почти фатальна, по определению не может ничего понимать.– Что ж, даже выпью с вами за здоровье моего папаши, лишь бы вы успокоились, - буркнул мальчишка. Таката наколол деревянным гарпунчиком первый ароматно дымящийся кусок, макнул его в густой, ощетинившийся кусками красноватых листьев соус.- Скажи, а с ним или с тобой хоть раз случалось что-то серьёзное, чем вы могли бы проверить… это ваше ?плевать?? Кстати, а почему у тебя такая причёска?Парень коснулся косиц с явственной гордостью.- Да просто... ему назло. Одежду мою любимую он выкинул, а волосы - что он с ними сделает? Не налысо ж обреет.- Мальчик мой, из-за тех, на кого плевать, не уходят ночами слоняться по улицам. Когда плевать - живут припеваючи, даже не помышляя, что что-то не так. Тем, на кого плевать, не делают назло. Ты пытаешься привлечь его внимание, значит, тебе не всё равно. Но действуя так, ты мало чего добьёшься. Большинство людей не понимают языка подсознания. Раз уж ты сам не понимаешь... Ты несправедливо рано лишился матери, у тебя нет даже воспоминаний о ней. Не отнимай у себя хотя бы отца. Ты, конечно, можешь считать, что мы просто два старых дурака... Но что мешает тебе хотя бы попытаться? Чувства - это самое ценное, что в нас есть, они всегда стоят шанса.Чинкони показалось, что эту последнюю фразу Таката сказал не столько мальчишке, сколько ему...- Но скажи, почему, если ты хотел отпраздновать, ты не пошёл на посиделки к леди Реми? Я думаю, они позаботились бы... о максимальном размахе...- Дэвид, или ты скажешь, что пошутил, на тему того, что не понимаешь, или я обижусь.- Это ты сейчас минбарца во лжи обвинил?

- Это я сейчас полуземлянина подозреваю в том, что он издевается. Если я захочу пирушку, я повод найду, но свой день рождения в качестве такого предоставлять не готов. Знаешь, он мне кажется что-то слишком личным делом, чтобы... Чтобы таким вот образом проверять, насколько эти мои соотечественники оторвались от добрых отечественных традиций, услышу ли я здесь к себе все те интонации, тошнотворный коктейль страха, подобострастия, жадности, лести, от чего я, в общем-то, сбежал... тонких намёков о древности и почтенности того или иного рода, красе и добродетели той или иной девицы… и вообще лишних напоминаний о моём статусе, о каких-нибудь их, прости господи, ожиданиях… Я просто не хочу отравлять этим свой праздник. Раз уж он праздник... Я плохой центаврианин, это верно. Истинный центаврианин способен радоваться и пить счастье на всю катушку, пока у него есть такая возможность, именно потому, что всё конечно, мысль о том, что в любую минуту можно получить удар в спину, не мешает ему пить до дна, плясать до упаду, наслаждаться до потери сознания, он всё принимает как должное, таким, как оно ему даётся... Я же всё время оглядываюсь, я стремлюсь к покою, а он невозможен... Я хочу лишь, чтоб меня принимали как меня самого, но проблема, наверное, в том, что с моими соотечественниками я до конца в это не поверю, даже если это будет так...Дэвид покачал головой. На самом деле - вообще не стоило задавать такого вопроса. Если Диус сейчас не говорит о том, что он видел и пережил там, то едва ли ему хотелось бы молчать об этом в компании леди Реми и её друзей. Можно понять, что его накрыл наконец настоящий нервный срыв. Он долго держался, а ведь даже быть просто под постоянным прицелом этих безглазых взглядов, отвечать на все вопросы и знать, что от твоих ответов зависит многое - это очень тяжело, для любого из них. Но не каждый здесь чувствует такую личную ответственность. В самом деле, хорошо, что хотя бы на такие же мучения Андо не приходится смотреть. Если б только не казалось всё чаще, что вместо Андо эти чувства испытывает здесь он…- Мне кажется, леди Ваниза, или вы... недовольны тем, что я здесь? - Рузанна подняла глаза, в которых почти стояли слёзы. Сюда, в её рабочий кабинет, шум из гостиной почти не долетал, она уж тем более никому не могла помешать, сидела, спокойно работала...- Да, недовольна... - леди тяжело опустилась в кресло, - недовольна! Не здесь тебе надо было быть, не здесь! Да вижу, тебе пока прямым текстом не скажешь, намёки-то не дойдут... Я, знаешь ли, это бревари принцу дала не для того, чтоб он его выдул в одиночку...Рабочим кабинетом стала одна из комнат мансардного этажа – этот этаж леди Ваниза когда-то распорядилась построить специально для содержания больных детей, и теперь ещё в обстановке было много тучанкского, хотя для работы Рузанне внесли сюда кое-какую центаврианскую мебель. Вообще-то в доме Реми было достаточно уютно обставленных комнат, где можно было расположиться юной девушке с максимальным комфортом. Но именно здесь, в этих комнатах, стояли музыкальные центры – зная, какое великое значение тучанки придают песням, леди Ваниза ежедневно ставила для маленьких пациентов пластинки. Этот музыкальный центр был старый, громоздкий, зато с функцией записи, а это сейчас было очень кстати. И вот, когда Рузанна уже почти собралась с духом, чтоб начать начитывать лекцию Валена о Тенях, перевод которой они столько обсуждали с фриди Аталом (двойной перевод – двойная потеря смысла, но увы, способных перевести сразу с минбарского на тучанкский покуда не существует в природе)…- Ну, меня он пригласить забыл, знаете ли.- Самой надо было пойти! Есть у людей такое хорошее выражение... как это.. "Если гора не идёт к Магомету - то Магомет идёт к горе".- Да, у землян вообще много интересных поговорок, есть вот ещё - "насильно мил не будешь".Леди Ваниза только раздражённо отмахнулась.- Мужчины - они тугодумы порой, их тоже подталкивать надо. В том, что именно чувств касается... Если просто флирт, завоевания - тут конечно, они на коне и с шашкой наголо! А когда их внутри что-то задевает - тут они прячутся в раковину, как моллюски. Мне вот этого Эфанто, например, иногда хочется по голове чем-то тяжёлым огреть... Чтоб уж оправданий больше не было, грубой силой завалили, не отбился... У меня ведь и другие варианты есть, и я ведь уже не девочка, не в нашем возрасте играть в эти игры, то ли хочу, то ли нет... Но я настырная, я не отступлюсь! Выйти за Нарисси, в конце концов, всегда успею...Рузанна горестно вздохнула.- С вами, леди Ваниза, всё, может быть, и понятно, но я принцу не нужна совершенно.- Да уж конечно! А чего он тогда здесь торчит? Переводы делать ходит? Ну так и эти все тогда приходят в карты поиграть... Только вот мои старые дураки кроме меня мало кому нужны, а принц молодой, красивый, партия, конечно, неоднозначная, но заинтересоваться многие могут... Уже заинтересовались... Я б сама заинтересовалась, но на мне он даже спьяну не женится... Рузанна, девочка моя, ну если не тебя, кого ему выбирать? Минбарку какую-нибудь?- Пожалуй, я понимаю их, почему многие здания они сносят до основания и возводят на их месте новые, почему меняют здесь всё… По мне так немыслимо бы было здесь жить, пока это место дышит пережитым, кричит о пережитом! По-моему, правильно б было сравнять здесь всё с землёй, предать забвению. Кажется, что всё это залито кровью… Я знаю, что кровь смыли дожди, что уже третий год здесь ведут работы, расчищают, перестраивают… Но всё равно – посмотри на эти остовы, от них веет ужасом. У меня на родине есть поговорка – ?Если бог разрушения избрал какое-то место своим домом, никто больше не будет здесь жить?.- Штхиукка… То есть, Штхейн, я помню, я обещала тебя так называть, я пытаюсь… Это не потому, что я глуха к тому, что для тебя важно, нет. Но я говорила, какое огромное значение для минбарки имеет подруга, и я понимаю сейчас, что ты возразишь, и возразишь справедливо, что и понятие друга имеет не меньшее значение… Это моя вина, точнее, моего недостаточного владения языком, что я не могу объяснить тебе. Я считала, и Дэвид говорил мне, что я очень хорошо владею земным языком, но теперь я вижу, что недостаточно. Поэтому я просто извинюсь сейчас, и буду думать, как объяснить так, чтобы это не звучало как глухота к тебе, как попытка настоять на своём… Нет, я думаю, они правы, попытайся это понять. Дело даже не в том, что нерационально оставлять какое-то место вот так, пустующим, не приносящим пользы, дающим приют одичавшим животным и сумасшедшим. Дело именно в… преодолении. Переписывании песни. В том, чтоб на пепелище вырастить цветы, построить храмы, услышать детский смех. Только тогда оно перестанет быть пепелищем. Страх и отчаянье побеждаются только надеждой.Руины – это всегда страшно, и особенно страшно, когда ты знаешь, что тут не происходило именно военных действий. Эти здания, дороги и машины искалечены не артобстрелом, не неким чужаком, пришедшим завоёвывать и уничтожать. Эти разрушения совершены безумием, отчаяньем живших здесь… Страшно видеть одного такого дезориентированного, охваченного ужасом и порождённой этим ужасом злобой, а как представить толпы таких сумасшедших? Мы так глупы, именно здесь мы должны понять, как мы глупы. Сумасшествие – явление, существующее в каждом из миров, мы судим о нём с самодовольством и пренебрежением, и всё же попав сюда, мы – минбарцы, земляне, центавриане, нарны – растеряны, как маленькие дети, не в силах не только исправить произошедшее здесь, но даже понять.- Наверное, ты права, Шин. Я не знаю, почему это так действует на меня. Это вот зрелище… Эти дома, вывороченная арматура словно переломанные кости, эти дороги, ямы будто раны – это всё как будто кричит от боли, взывает о помощи… А я не могу помочь. Отправляясь в новый мир, мы смутно надеемся, что его жители не совершали наших ошибок, что они чище, мудрее, что у них меньше боли и зла…Шин Афал, перебирающаяся через завал, образованный обрушившейся стеной здания, оглянулась. Минуту назад она думала о том, как необычно выглядит Штхиукка в этом одеянии – просторной накидке с капюшоном, разновидности местной традиционной одежды. Накидка не сплошная, на спине она делится от самой шеи на две половины, но издали это незаметно – она широкая, образует глубокие складки. Она и сама странно чувствовала себя в этом, но они решили, что отправляться на прогулку в старый город, ещё не обжитый заново, не отреставрированный район лучше в чём-то подобном. А теперь она думала о том, как первое время удивлялась речи Штхиукки – ведь обычно речь дрази более примитивна и высокой образностью не богата, и тут даже смысла нет извиняться за стереотипное восприятие, это восприятие дрази, в силу специфического миропонимания, сами создают и поддерживают. Многие дрази действительно малообразованны и невежественны в силу того, что для своей сферы деятельности не находят это необходимым, или в силу низкого социального статуса. Но женщины были малообразованны почти всегда – такова социальная политика дрази, таковы их традиции. Женщины, конечно, грамотны – без этого невозможно вести хозяйство. Иногда они немного знают дразийскую литературу, историю, поверхностно разбираются в профессиональных сферах своих отцов и мужей. Обучать же женщин чему-то кроме этого, в том числе языкам иных миров, считается излишним – разумеется, под лозунгом величайшей заботы об их спокойствии и комфорте. Штхиукка же, кроме того, что на момент приезда весьма сносно говорила на земном, имела по крайней мере общие, энциклопедические знания о культуре и законах наиболее крупных миров Альянса. Может быть, потому, что ей рано пришлось столкнуться с необходимостью бороться, а в борьбе знание – вещь куда более нужная, чем патроны. Тем более когда это борьба с предрассудками, с невежеством, борьба за свободу выбора.– Наверное, мне следует попросить прощения, Шт… Штхейн, что привела тебя сюда. Мне было важно увидеть, прикоснуться к боли этого мира, потому что я хочу помочь ему. Но я не подумала, как это подействует на тебя.– Важно для тебя – важно и для меня, Шин. У нас здесь одна миссия. Кроме того, я не могу отпускать тебя в такое место одну.Минбарка улыбнулась. Они постояли рядом, глядя на панораму старого города – картину разрухи, запустения, залитую закатным светом. Словно переломанные кости, словно раны… Как верно…– Город-призрак… Я читала о городах, так и не отстроенных после войны – после артобстрела, ядерного удара… Иногда уже некому больше было отстраивать… Я иногда думаю – может быть, души погибших всё ещё где-то здесь, бродят по этим улицам, думая, что это какой-то страшный сон, от которого они не могут проснуться?Они остановились и замолчали разом. Перед ними, прижавшись спиной к полуразрушенной стене, сидел ребёнок-тучанк. Совершенно голый, грязный, израненный, он тихо скулил, обнимая руками колени, уткнувшись в них лицом. Они не сразу заметили его, цвет его кожи был неотличим от цвета стен. Шин Афал со всех ног бросилась к нему.– Дитя, что с тобой случилось? Откуда ты? Ты поранилось? Сможешь подняться? – она осторожно коснулась головы ребёнка, - не бойся, мы поможем тебе.– Шин…Шин Афал не успела узнать, что хотела ей сказать Штхиукка. Ребёнок поднял на неё обезображенное лицо, в следующий момент на стену перед ними упали две тени… И удар по голове погрузил её в темноту.- …тебе смешно, а мне ещё месяц после этого кошмары снились! Будто меня на ней таки женили, и вот она приводит меня в спальню, сбрасывает одежду, а там у неё… Что, что такое?- Да нет, просто… Пытаюсь осмыслить, что ты ведь ребёнком был…- Ну да, я прекрасно понимал на самом деле, что прямо сейчас меня на ней никто не женит, да и вообще в её случае это ?мечтать не вредно?… Но кошмары есть кошмары…- Да не, я о том, что… Ну, ты уже всё знал о том, что…Винтари усмехнулся. Он понимал две вещи – что он пьян и что ему хорошо. Второе проистекало из первого, но не напрямую. Мало просто заполучить бутылку первосортного алкоголя в свои дрожащие лапы. И даже мягкие подушки, которыми была завалена широкая центаврианская кровать – обычно Дэвид их все убирал, складывал горкой в углу, в таком количестве они ему были точно не нужны, но сейчас выразил готовность приобщиться к центаврианскому понятию комфорта – не обязательное условие. Главное – что хотелось говорить. И не только в обычном понятии излияния души, то есть жалоб, а просто говорить… Озвучивать мысли, не задаваясь вопросом их своевременности или значительности – это ведь и есть дать отдых мозгу. Вспомнить не только важное, но и что-нибудь малозначительное, вроде этой дурацкой истории ещё из детства… Кажется, столько ерунды сразу он вообще кроме Дэвида никому не говорил…- О том, как у вас это говорят… ну, что детей не аист приносит? Нет, ну чёрт возьми, а потом ты обижаешься, что я считаю ваше воспитание чересчур… ну… Хотя нет, с тобой никогда не было всё безнадёжно, я ещё помню это ?с исключительно познавательными целями?… Только тогда я по-настоящему и оценил минбарское коварство! ?С познавательными целями?, как же. Ксенопорнография-то.Господи, ты б знал, как я боялся, что мне всё-таки надерут уши, если застукают нас за этим увлекательным просмотром!Дэвид рассмеялся, его взгляд искоса показался даже каким-то кокетливым.- Диус, ну ты ведь мой старший брат, это нормально, разве нет?– Да, и получать потом по шее – тоже совершенно нормально. Я не знаю, как до сих пор меня не депортировали на Центавр, но однажды это произойдёт, определённо. В то, что мы, два юнца, можем действительно обвести вокруг пальца твоего отца, мне не очень верится. Он просто ждёт, когда мы где-нибудь проколемся.– Я должен извиниться перед тобой, друг мой, что так бессовестно воспользовался твоим незнанием некоторых деталей наших традиций, но впрочем, ксенопорнография в наш учебный курс действительно не входит, так что с моей стороны не было лжи, а лишь…– Часть правды, всё в соответствии с минбарскими традициями, да. Это правда, ты не отрицал, что первый раздел этого вашего ?Учения о чувственности? ты уже год как прошёл. Ты просто об этом не упомянул. И я, как лопух, с важным видом…– Я решил, что это было бы нескромно. Но ты ведь не собираешься сейчас утверждать, что моя признательность тебе за эту просветительскую акцию выглядела неискренней?- Давай сюда бокал. Я так понял, ты хоть полчаса его будешь пустой маять, чем просто возьмёшь и попросишь добавки… Скромный ты наш…В глазах очень приятно всё плыло. Как будто мир стал не таким резким, в этой плавности очертаний виделась непривычная доброта и ласковость… Всё-таки да, как отвык организм от качественного алкоголя. И главное – как он до сих пор и не задумывался об этом…- Диус… - на щеках Дэвида проступил заметный румянец, он закусил губу, загадочно и странно улыбаясь, - на самом деле, меня давно мучит один вопрос… Тоже нескромный очень…- Да?Мальчишка принял из его рук наполненный бокал, долго вглядывался в тёмно-рубиновый мрак в нём, любуясь бликами на гранях узоров, поглаживая завитки листьев и лепестков, затем сделал осторожный глоток. Диус снова поморщился. Хотя уже лучше, да, лучше. Всё-таки можно научить минбарца пить… ну, когда он наполовину землянин, в смысле. Надо думать, человеческая часть отвечает за нормальное восприятие организмом алкоголя, а минбарская – за способность пить дорогое бревари не залпом, а воздавая должное его вкусу. Эта не проходящая опаска здесь на самом деле даже кстати…- Ну, вот в продолжение темы о том, что мы ещё очень мало знаем друг о друге… В смысле, наши расы, об анатомии друг друга… Конечно, с моей стороны этот интерес не слишком оправдан, я ведь не будущий врач, как, например, Шин Афал… Но мне было интересно – вот, половые органы у вас расположены… ну, совсем иначе, чем у нас, это понятно… А что у вас находится там? Ну, я понимаю, что органы выделения, но как это выглядит?- Показать?Глаза Дэвида вспыхнули.- Да! То есть, я, конечно, думал, что, может быть, ты можешь найти какие-нибудь материалы вроде… Ну, более подробные… Там бывает так сложно что-то разглядеть…Лепет Дэвида затих сам собой, он ошарашенно-зачарованно смотрел, как центаврианин расстёгивает жилет.- Вот чем-чем, анатомическим пособием ещё быть не приходилось… - руки дрожали, сражаясь с ремнём брюк.Определённо, алкоголь человеку самый коварный и проказливый друг… Он как хохочущий бес внутри, делающий безумное, бесстыдное странно привлекательным и возбуждающим. В здравом уме такое и вообразить нельзя, а сейчас между побуждением и действием проходит одно мгновение.Раздеться полностью он не успел. Дэвид, с лихорадочно блестящими глазами, склонился над ним, раздвигая полы расстёгнутой рубашки, робко коснулся груди центаврианина, потом уже смелее ладони скользнули по животу, легли на бёдра… От этого пристального изучающего взгляда бросило в жар. Волосы Дэвида коснулись его кожи, тело пронзила судорога.- Ой! Он…Один из органов взметнулся и бестолково хлестнул его по руке, соскользнувшей с бедра на подушку. А потом вскрикнуть пришлось Винтари – Дэвид схватил гибкий отросток, крепко сжав его в руке.Винтари почувствовал, что стремительно трезвеет. Что ему становится страшно.?О чём я думал, когда его поил? Он, хотя бы наполовину, ну ладно, на четверть – минбарец. Он ведь сам предупреждал, сам опасался… А я нашёл время решить, что риск украшает жизнь…Одно его неосторожное движение сейчас – и я если не мертвец, то инвалид…?- Такой гибкий… и сильный… Так бьётся… словно сердце в руке…Рука Дэвида скользнула к основанию щупальца, затем обратно по всей длине, Винтари безуспешно пытался вспомнить, как нормально дышать. Как когда-то, когда в поединке Дэвид нечаянно коснулся…- Они больше, чем я думал… Тебе больно, Диус?Ему потребовалось время, чтоб осознать, что он слышит это сейчас, а не ?в тогда?. Опьянение, которое, как он считал, отступило, набросилось на него с новой силой, очертания комнаты, лицо Дэвида – всё растворилось, затянутое золотистым туманом.- Лучше б мне было больно, Дэвид…Золотистый туман растаял в ослепительно яркой вспышке…Очнулась она в полутёмном помещении, освещённом только топящейся у противоположной стены печью и чадящей лампой – такие использовались тучанками три столетия назад, но в деревнях и поныне ими пользовались. Больше всего помещение напоминало подвал – каменные стены выглядели сырыми, пол земляной, пахло плесенью, дымом, чем-то затхлым. Шин Афал была привязана к одной из балок, подпирающих потолок, у соседней балки она увидела Штхиукку. Она была уже в сознании.– Где мы?– К сожалению, точно не знаю, но думаю, вселенная услышала наше желание прикоснуться к боли этого мира, и мы прикоснёмся к ней сполна. Я видел их пока только мельком, но они где-то близко. Я полагаю, это сумасшедшие, всё ещё прячущиеся здесь в развалинах – ты слышала, что нет уверенности, что их переловили всех, вот теперь мы знаем – не всех.Послышался шум, из темноты выступили два тучанка – высокие, полностью обнажённые, покрытые кровью и грязью, они о чём-то негромко переговаривались между собой.– Я не всё понимаю… Кажется, не видя нас под капюшонами, услышав тучанкскую речь, они приняли нас за местных, и теперь расстроены, что мы не идеальная добыча. Они рассуждают, как теперь следует нас замучить…Один из тучанков подошёл к Шин Афал, второй к Штхиукке, их ладони грубо ощупывали лица пленников, оставляя на них пятна кровавой грязи. Обменявшись гневно-растерянными криками, они снова отступили куда-то в темноту.– Штхейн! Штхейн, ты ви… видел их лица?– Ещё бы! Те же раны, что и у ребёнка. Шин, это звучит как безумие, но… эти раны выглядят как глаза. Как будто глаза у них были, но их вырвали…– У тучанков не бывает глаз, это исключено. У них сам череп, сам мозг устроен иначе…– Лучше скажи, видела ли ты их спины. Они изувечены, Шин. Эти отростки, которыми они видят, у них срезаны больше, чем вполовину. Неужели они сами это сделали с собой? То есть, другие сумасшедшие сделали это с ними?Тучанки вернулись. В их руках блеснули ножи. Штхиукка дёрнулась снова, снова процедив сквозь зубы что-то на родном языке и, видимо, ругательное. Бесполезно, связаны пленники на совесть – каждое даже самое движение приносит обжигающую боль от впивающихся в тело верёвок. Какую немыслимую силу хрупким существам придаёт безумие…– Нет, прошу, не убивайте нас! – зашептала Шин Афал, - вам ведь это ничего не даст, это не поможет вам, мы ведь пришельцы… Но я знаю, как вам помочь, поверьте мне, пойдёмте со мной, я отведу вас к старейшинам…Яростно орудуя ножами, тучанки разрезали и сорвали с неё и Штхиукки одежду. И снова застрекотали негодующе-непонимающе. Шин Афал не знала, молиться ли ей о том, чтоб потерять сознание, или это было б непростительной хоть для воина, хоть для жреца трусостью. Не смотреть в сторону Штхиукки, чтобы не увеличивать её стыд, мешала тревога, просто зажмуриться – значит потерять последний, хоть и призрачный, контроль над происходящим…– Мне кажется… То есть, если я правильно понимаю… Они пытаются определить, кто мы такие. Кажется, они довольно молодые, и нарнов не помнят. Только центавриан. Но мы не похожи на центавриан, и они в растерянности.– Для них это важно, чтобы нас убить?Один из тучанков тут же подтвердил догадку Шин Афал, обратившись к ним на ломаном центарине.– Эй! Что вы за существа? Кто из вас женщина?– Зачем вам..?Тучанки метались по тёмному помещению, периодически подскакивая к пленникам, хватая их за обрывки одежды, или ходили кругами вокруг балок, размахивая руками и переговариваясь - иногда взрываясь истерическими выкриками, иногда почти неразличимо бубня себе под нос. Если нас до сих пор не убили, если не убьют прямо сейчас – многим ли это легче, думала Шин Афал. Страшнее даже не тягостная неопределённость – страшнее видеть эти стены, этих мечущихся вокруг калек, охваченных, словно пламенем, тоскливой яростью. Страшнее боли от врезающихся в тело верёвок – что сколько ни дёргайся, они не подвигаются, кажется, ни на миллиметр.– Штхейн…- голос Шин Афал сбился на горестный шёпот, - ты, может быть, не разбираешь, но… Похоже, они уже взрослые особи, но они не определили свой род. Они говорят без родовых окончаний, даже между собой.– Как это?– У них нет пола… То есть, они его не знают. Потому что их жизнь, развитие шло не так… Они продукт эксперимента. Это я разобрала довольно хорошо, тут много заимствованных из центарина слов. Они на родном-то говорят с центаврианским акцентом, как слышишь… У них не было детства, вообще не было. Возможно, они и родились там… в какой-то лаборатории… Центавриане проводили над ними эксперименты – изучали, как они это называли. Кажется, среди учёных была женщина, может быть, она руководила проектом, или просто особенно много над ними издевалась…Сложно сказать, что они стремятся быть поняты, возможно, это происходит у них автоматически – и они сопровождают свою речь образами из памяти не только друг для друга, но и для пленников просто потому, что не могут иначе. Да и Шин Афал не могла б сказать, что она именно понимала – искажённые, обрывочные картины не позволяли восстановить события, они позволяли ощутить, что обнажённость, холод, боль от врезающихся верёвок – лишь слабое подобие того, что им предстоит испытать. И страшно не это, а то, что они не будут последними расплатившимися за то, как в очередной раз были обмануты надежды этого мира, их смерть не исцелит, не искупит – ни нарнской эксплуатации, ни вторжения Теней, ни хозяйствования центавриан, восстанавливавших этот мир для того, чтоб сделать его новым комфортным домом для своих союзников…– Эй, вы! Среди нас женщина – я! – в критический момент тучанкский Штхиукки оказался практически безупречен, - это – мужчина, а я – женщина!– Что? Штхейн, зачем?– Молчи, Шин, в отличие от тебя, я могу врать. Хотя, не настолько это и ложь. Вот когда мой физический пол пригодится… А я подозреваю, что женщина для них не означает ничего хорошего.– Не слушайте его! Штхейн мужчина!Но тучанки уже не обращали на неё внимания.Нет, они не тронули Штхиукку и пальцем. Но ментальная волна, коснувшаяся Шин Афал на излёте, наполнила её такой болью и ужасом, что она закричала. Штхиукка только глухо стонала сквозь стиснутые звуки, потом закричала что-то на родном языке… Рванувшись, Шин Афал почувствовала, что путы ослабли. Тучанки, яростно-удовлетворённо взвыв, рухнули без чувств, и блаженная темнота без образов, без звуков и без боли наконец опустилась и на Штхиукку. Очнулась она, почувствовав, как Шин Афал пытается кое-как завязать на ней разорванную одежду. Темнота прояснялась медленно, всё тело болело, словно порубленное на куски, а затем кое-как склеенное обратно. Запястья были, кажется, стёрты до мяса.– Ты… в порядке? Встать сможешь?Дрази кивнула, но поднимаясь, пошатнулась, и едва не рухнула вместе с Шин Афал. Девушка почувствовала, что тело подруги всё ещё бьёт крупная дрожь.– Что они сделали?– Если сравнение ?воткнули раскалённый гвоздь в мозг? тебе что-то скажет – то вот оно… У них природные способности к телепатии выродились во что-то страшное. Очень страшное. Они не общаются. Они читают кошмары. Рождают кошмары. Они вытащили худшее в моей жизни. Худшее, что я слышал из случившегося с другими. Худшее, что было с ними. Незачем тебе об этом знать, Шин. Пойдём отсюда поскорее, приведём кого-нибудь…Минбарка оглянулась на лежащих поодаль их пленителей – скрючившихся, жалких, обманчиво беспомощных. Могло показаться, что они мертвы – но как ни скудно здесь освещение, её глаза к нему уже вполне адаптировалось, и она видела, как тихо подрагивают их изувеченные иглы.– Нет. Если мы сейчас уйдём – вернувшись, мы можем не найти их.– Свяжем.– Это не гарантия. Помнишь, тут есть ещё маленький. Возможно, он действует с ними вместе.– Что же ты предлагаешь?Шин Афал оглядела убогое помещение, перевела взгляд на то, что идентифицировала как путь наружу. Повезло, что на двери обыкновенный засов, а не какой-нибудь кодовый замок – впрочем, с кодом и тучанки не факт что справились бы. Значит, они в двух шагах от свободы… а вот до победы – гораздо более трудные два шага…– Штхейн, они не обычные тучанки. Может быть, я самонадеянна, считая, что понимаю… Обряд, какой он есть, тут может и не помочь, потому что их не вернуть к исконным понятиям, их у них и не было. По крайней мере, он поможет не более, чем обряд, который проведём мы сами. Он может помочь в той же мере. Помоги мне, Штхейн.Штхиукка тем временем нашла у стены раскуроченную аптечку Шин Афал – удивительно, что её дотащили сюда, а не бросили на месте нападения или где-то по дороге, как произошло, видимо, с накидками. Возможно, они не смогли сразу её снять – она ведь крепится на теле тугими лентами. Но определённо, эта аптечка тоже вызвала их гнев – потому корпус и украшают глубокие рваные полосы. Медицинские запахи разных миров бывают довольно похожи, за счёт некоторых общих веществ, и видимо, этот запах вызвал у них ассоциацию с той лабораторией…– Но у нас многого для этого нет…Аптечка, конечно, была разорена, целостность всех антисептических пакетов нарушена. Но наверное, это всё же будет лучше, чем оставить раны открытыми.– Мы заменим мыслеобразами. Они ведь всё-таки способны считывать эмоции. Ведь они затем тебя пытали – чтоб пить твой ужас… Если они слышат плохое – то услышат и хорошее. Мы попытаемся помочь. Хотя бы одному из них. Я не могу обещать тебе, что у нас всё получится – но кто из тех, к кому мы могли б обратиться – может? Мы совершенно точно не сделаем хуже, потому что хуже уже некуда. Мы не можем вернуть их в состояние нормальных тучанков не потому, что мы не местные, что у меня мало опыта, а у тебя нет совсем, а потому, что они нормальными и не были. Они станут другими, новыми существами, потому что пришельцы когда-то искалечили их, пришельцы и должны дать им новую жизнь. Возможно, именно для этого нас привели сюда…– Хорошо, Шин. Что делать мне?Пришедший в себя тучанк обнаружил себя в крепких, хоть и забинтованных почти по локоть – чешуя на внешней стороне предплечий оказалась содрана едва не полностью - руках дрази. Шин Афал тем самым ножом, продезинфицированным остатками средства из разорённой аптечки, делала надрезы на руках тучанка.– ?Вот женщина – я… Вот мужчина – Штхейн… Ты увидишь мир, богатый красками и жизнью, и будешь частью этой жизни. Ты увидишь мир, состоящий из всех наших миров, из любви, побеждающей войну. Родись заново тем, кто знает, что есть небо и что есть земля, открой своё сознание для чистой песни…?Склоняя голову с боку на бок, тучанк встречал у входа в подземелье рассвет – кажется, первый рассвет, который он действительно видел.– Кажется, у нас получилось, Шин. Ты знала.– Я не знала. Но я верила. Верила, что боль, принесённая извне, извне должна и исцелиться. Это справедливо. Мы – их новая реальность, часть их песни.Чешуйчатые пальцы осторожно коснулись бинтов – кровь на них нигде не проступала, хорошо…– Вот найти бы ту женщину, что сделала с ними это… Наверное, ведь это возможно – не так много, думаю, у центавриан женщин-учёных? Шрамы на подрезанных иглах старые, возможно, это ещё в младенчестве…То есть, тогда они были срезаны под корень, но они ведь растут не кончиком, как волос, а всей длиной, поэтому и отросли, насколько смогли, а до тех пор, по сути, они были совершенно слепы и глухи. И этот длинный шрам через всё туловище – я только сейчас разглядел… Похоже, как будто они их живых вскрывали, чтоб посмотреть, как они устроены… Что же это за женщина такая, что способна такое сделать с ребёнком?– Нет волос, нет лица, нет пола – неполноценные, - глухо проговорил тучанк, - так у них.– Теперь ты знаешь – так не у всех из них. Сейчас мы пойдём в город. Там много хороших людей. Там твои соплеменники. О вас будет, кому позаботиться. Тебе холодно? Давай, вот так. Эта накидка – тучанкская. Хорошо, что вы бросили их не слишком далеко, и что они не были порезаны, как наша одежда. Тебе нравится?Штхиукка без лишних слов тоже скинула свою накидку – для второго тучанка, хоть её рубашка после всех стараний Шин Афал не начала снова напоминать рубашку и не закрывала в общей сложности и половины тела, да и с штанами дело обстояло не лучше. И так же молча помогала Шин Афал разрывать на бинты подол своей туники, перевязывала запястье, из которого цедила кровь для обряда.

– Что такое, Штхейн? Ты смотришь на меня так… как будто во всём этом есть что-то особенное…– Нет, ничего, Шин… Меня многое поразило сегодня… Но больше всего поражает способность думать о других не прежде себя даже, а вместо себя. Ты даже не оделась, бросившись сразу ко мне. Ты осталась помочь им, хотя тебе самой нужна помощь. Ты два раза подряд выдержала то, что, после произошедшего, и один бы раз выдержать… Но главное – ты готова на любую жертву ради ближнего. Они не слышали, но я-то слышал. Ты пыталась солгать ради меня.- Я не лгала, Штхейн.– Я слышала о произошедшем в Су-Агай… - Рузанна поёжилась, - бедная Шин Афал! Мне даже представить подобное страшно. Какое счастье, что они не пострадали… Ну, почти. Самоотверженность Штхиукки восхищает. И самообладание… их обоих… Надеюсь, с этими спасёнными тоже всё будет хорошо…Винтари кивнул.– Их отдали на попечение местной общины. Старейшины выразили огромное восхищение Шин Афал. Кажется, кто как из нас, а она явно станет почётной гражданкой Тучанкью. Есть за что… Тучанки сказали, привести их хоть в какое-то подобие рассудка было почти нереально, они с первых своих дней ничего кроме издевательств не видели. Какое там небо, какие изначальные символы… Они только сейчас увидели что-то, отличное от их привычных развалин с истлевшими непогребёнными телами. Эти обрезанные иглы… Это совсем не то же, что ослепить или оглушить кого-то из нас. Это можно сравнить разве что с серьёзной травмой мозга, ментальным увечьем. Неизвестно, как давно они оказались на улице, как вообще спаслись – в лаборатории был пожар, вероятно, подожгли сами, когда узнали об отзыве на родину… Может быть, есть и другие уцелевшие такие, поисковые отряды прочёсывают теперь эти руины частым гребнем, того ребёнка нашли, может быть, найдут и ещё кого-то.Девушка потерянно смотрела в недопитую чашку.– Ужасно… Ужасно, что такое существует. Что кто-то из наших с вами соотечественников оказался таким вот исчадьем ада…– Исчадья ада, хотя бы в небольших количествах, есть в любом мире, главное – что это не возведено в культ, как было у дилгар. Главное – что это ужасает, вызывает возмущение, что этого стыдятся, скрывают это, а не гордятся этим… Что можно призвать злодеев к ответу – и они понесут наказание. Можно хотя бы надеяться, стремиться к этому. Может быть, пройдёт ещё много времени, прежде чем мы изживём в себе черты этого… цивилизованного варварства… мы все… Но пока мы считаем это пороком, позором – мы не безнадёжны. Говорят, зло нужно, чтобы было добро. Как протест, противовес… Не знаю. По мне так достаточно зла стихийного, неизбежного – болезней, смерти, случайных катастроф, чтоб позволять существовать вот такому нарочитому, сознательному злу лишь для того, чтоб лучшие, здоровейшие силы могли сплотиться против него. Хотя сами они, вне сомнения, не считали себя злом, они считали себя… выполняющими работу, изучающими то, чем теперь владеют. Вот что страшно. Пожар – это очень плохо. Это значит, найти улики, доказательства будет очень сложно. Это значит, что ещё печальнее, что почти невозможно узнать, откуда эти молодые тучанки, кто их родители… Конечно, они найдут себе близких среди племени, которое приняло их, но ведь в каждом живёт тяга к родной крови, к правде о себе… Хотя, наверное, странно это слышать от меня… Но ведь их семьи, сколько я их ни видел – это счастливые семьи. То, что у нас – редкое везенье, у них – правило… У них, если ребёнок остаётся без родителей, он и сиротой себя не чувствует, он окружён любовью многочисленного семейства. А у нас родственные связи одно удовольствие рвать, и ни вы, ни я не горим желанием хотя бы навестить родные края...Рузанна, всё это время отчаянно кусавшая губы, вдруг посмотрела ему прямо в глаза.– Этого я не говорила. Навестить – собираюсь. Есть у меня там дело… Очень важное дело. Я как раз потому была так взволнована этой историей, что… мне ведь предстоит как раз найти свою кровную семью. Я ведь приёмная дочь.Винтари уставился на соотечественницу ошарашенно.– Вы удивлены, принц? Странно. Вы ведь знаете, что за болезнь была у моих родителей. В таком браке на рождение здоровых детей нечего было и надеяться, они не стали и пытаться. Они поступили логичнее всего – купили младенца у работорговцев. Мать рассказала мне перед смертью. Хотя если честно, я догадывалась и раньше. Я не слишком похожа на них, и к тому же я здорова. Но я не могла сама осмелиться смущать своих родителей такими расспросами – они никогда ни словом, ни делом, никаким движением лица не показывали, что воспринимают меня иначе, чем своё родное дитя, это выглядело бы как сомнение в их любви. Но теперь, когда их нет…У меня не слишком большие финансовые возможности, но всё же я надеюсь… сделать всё возможное, чтобы найти хоть кого-то из своих родственников.В таких случаях говорят, что по спине потянуло холодом, но Винтари мог бы сказать, что напротив, ощутил жар. Жар взрыва, провожавшего победившую ?Асторини?, вложившего силы в её крылья. Что бы ни говорил Дэвид или кто-то ещё, невозможно так сразу перестать себя винить- уже, пожалуй, не за эту правду, к которой из лучших побуждений подтолкнул, не за эту смерть, которая тем более не его выбор, а за это вот странное чувство внутри. Ищут ли от добра добра…– Но Рузанна, зачем? Вы всегда говорили о своей семье как…– О родных, любимых, всё верно. Но разве это что-то отменяет? Я не держу никакого гнева на свою биологическую семью, по крайней мере покуда не знаю о ней ничего плохого. Они могли и не отказываться от меня, они могли могли просто умереть. Могли сами быть рабами, а рабов никто не спрашивает, отнимая у них детей... И в конце концов, я получила прекрасную жизнь, лучшую из возможных. У меня была любящая семья, я выросла в заботе и понимании. Я получила дом, состояние… Несправедливо, если я буду наслаждаться этим всем одна.Это глупо, разумеется, глупо – считать теперь высказанное желание найти свою настоящую родню за дурное предзнаменование. Но что поделать с собой?– Но Рузанна… То, как вы видите мир, это… Вы чисты и наивны, поймите, а не весь мир таков. И ваша родная семья… Может разочаровать вас. Они могут оказаться невежественны, грубы, могут оказаться преступниками… Они не раскроют вам любящих объятий, только вашим деньгам.Девушка улыбнулась – виновато и в то же время упрямо.– Ну и что? Им, я думаю, простительно, если, предполагая такое, учесть, в каких условиях им пришлось жить. Страдания озлобляют человека. Но я могу хотя бы что-то исправить. Дать возможность выбора. Хотя бы сделать так, чтоб близкие больше не разделялись по воле хозяина, решившего продать на сторону мужа, жену, ребёнка… Чтобы мои сёстры или племянницы не вынуждены были продавать себя, чтобы жить. Рабство – это ужасно, так приучил меня думать мой отец. Если я сделаю хоть что-то – это будет почтением и к его памяти.– Что ж, Рузанна… Я помогу вам, чем смогу. Кое-какие связи у меня всё ещё есть… И у меня есть деньги. Обещаю, по возвращении я займусь поисками вашей родни. Предоставьте мне отправные точки – и я сделаю всё, что будет от меня зависеть.– Спасибо вам, ваше высочество… - в бархатных глазах Рузанны блеснули слёзы, - скажите, я… Я стала вам неприятна теперь, когда вы знаете, что я, вероятно, весьма низкого происхождения?– С какой бы стати? Вообще-то, практика усыновления в нашем мире имеет колоссальную историю, и, хотя, конечно, есть те, для кого главное происхождение, гены, всегда много было и тех, для кого главным было воспитание, принадлежность к роду… А я… Я всегда завидовал вам. Вашей чистоте, вашей светлости. И теперь завидую. У вас есть вера. А вера, как говорят на Минбаре, может всё.