Моя сестра (1/1)

Многое я мог бы рассказать вам об Офелии Нельсон. Ха, я заметил эту запоздало скрытую полуулыбку: да, у меня есть фамилия. То, что я ей больше не пользуюсь, ещё ничего не значит. В любом случае: речь в этом рассказе обо мне сейчас пойдёт, как ни странно, не обо мне, а о моей сестре. Многое я мог бы рассказать. Но прежде всего: Бесконечные задери, какой же она была красавицей! Неудивительно, ведь мы близнецы, но красота Офелии действительно поражала?— по крайней мере тех, кто хоть что-то смыслит в красоте. Как и моё, её лицо было идеально симметричным, а это, если присмотреться, огромная редкость. Идеальное, словно рукотворное, соотношение линий бровей, носа и губ; такие же, как у меня, высокие скулы и немного раскосые глаза: мои к тому времени почернели из-за осложнений, а её оставались нежно-карими. Её череп имел так называемую ?правильную? форму, что позволяло ей выбирать любые причёски, какие только понравятся, и тяготела Офелия к коротким мальчишеским стрижкам; угольно чёрные волосы её немного вились, и Офелия отлично умела создать эффект немного непослушной, немного растрёпанной причёски, с одной стороны словно демонстрирующей бойкий нрав (которого у неё как раз и не было), а с другой?— заставляя её шею выглядеть трогательно тонкой и хрупкой. Что до меня, я к тому времени уже давно брился на лысо. Денег вечно не хватало, поэтому одевались мы просто, но оба умели из такой малости сделать что-нибудь красивое. Прекрасная будущая версия меня больше не появлялась, но что-то неуловимо изменилось то ли во мне, то ли в зеркалах: они перестали быть строгими судьями, и стали восторженной публикой. Всё дело в отношении, и здесь я снова вынужден благодарить своих мучителей. Пока остальные смотрели в землю, спеша по своим делам или задумавшись о чём-то, я, памятуя о немом уроке человека из зеркала, держал голову высоко, а спину?— прямо; пока другие воровато озирались, я смотрел прямо; пока другие суетились, я старался двигаться плавно. Одноклассники замечали, что я всё чаще без видимой причины смотрю на них свысока, и всё более ожесточались, но после увиденного в зеркале уже ничто не могло сбить меня с выбранного курса. Я просто наблюдал за всем, что и как они делают, и старался делать ровно наоборот. Эта стратегия далеко не всегда разумна, но в ту пору я был окружён беспросветным быдлом, так что единственным разумным выходом было стать их полной противоположностью. Когда они бушевали, я оставался холоден; там где были излишне холодны уже они, я брал своё добротой и лаской. Можно подумать, я сбился и начал снова говорить о себе, но для этого нужно быть глупцом. Всё описанное я старался передать сестре. О, как я старался! Но есть вещи, которые неподвластны даже Горацио. Офелия слишком привыкла заботиться обо мне, что рушило мои планы. Хоть мы и родились одновременно, она привыкла быть старшей, памятуя, что её брат болен. Это и мешало Офелии: заботу обо мне она переносила, похоже, и на весь мир?— эта девушка была слишком мягкосердечна, слишком добра для обстановки, в которой мы жили. Но всё это я понял только потом, а тогда нам было по пятнадцать лет, и я не оставлял попыток. Вся жизнь моя крутилась вокруг зеркал: то, что для обычного человека является предметом интерьера, для меня стало вечным маяком. Я видел, что лежит по ту сторону зеркала, и это давало мне огромную силу?— едва ли не каждая отражающая поверхность приковывала моё внимание, ибо я мог прозревать в ней великое будущее, уготованное мне. А Офелия… она была моим близнецом, она тоже была зеркалом. И я прилагал немало усилий к тому, чтобы она отражала меня как можно чётче. Это потом я понял, что зеркало должно быть достойно того, кого отражает, а тогда… тогда я считал Офелию идеальным зеркалом. Я любил её. Злые языки скажут, что я любил не её, а себя, отражённого в ней, и будут правы?— но лишь наполовину. Я действительно любил её. Я хотел её. Предупреждая дальнейшие вопросы: воли я себе никогда не давал, и она наверное даже не узнала о моём вожделении. Я мог: сестра всё же переняла у меня привычку храбриться и создавать хотя бы видимость сильной личности, но я знал, что панцирь этот тонок, и под ним она мягка, как воск. И только моё милосердие, бывшее, как я понимаю только теперь, расточительством, спасало её от слишком резких метаморфоз. Нужно понимать, в каких условиях мы жили. Матери удалось выбить пособия по инвалидности для меня и для себя, сестра уже в школе искала подработки, и ухитрялась по два-три часа в день поработать в местной забегаловке. Меня же пока что заботили только две вещи: зеркала и мигрени. Денег вечно не хватало, но с голоду мы не подыхали, а это уже было что-то. Обычная судьба для мальчика, рождённого в каменных джунглях Райи это либо армия, либо завод, либо банда. Ни одна из них мне решительно не подходила. После девятого класса, как и львиная доля моих одноклассников, Офелия ушла из школы, чтобы уделять больше времени заработку. И здесь у меня появился новый противник, словно некие высшие силы выбросили меня на ринг и меняли спарринг-партнёров, согласуясь с планом, чтобы вырастить нового великого человека. Собственно новым противником стала Офелия. Расстановка сил была ясна: Офелия была единственная, кто приносит в дом деньги. Приносили и мы с матерью, но это были мизерные пособия. Я же вместо того, чтобы работать, продолжал учиться. Вызов был понятен: не дать себе почувствовать себя обузой, не раскаяться, не сдаться вине и продолжить идти избранным путём. Я не думал о том, что должен выбраться из этой дыры: я знал, что выберусь. Судьба тащит того, кто упирается, и ведёт того, принял её, а я свою принял: я знал, пока ещё бездоказательно и чисто интуитивно, что моя судьба?— величие, и она принесёт все необходимые жертвы, хочу я того или нет. Откровенничать так дорого стоит, прежде всего?— для того, кто откровенен. Так что придётся рассказать вам об одном эпизоде, чтобы несколько отбелить репутацию. К десятому классу я довольно плотно увлёкся биологией, и решил, что стезя учёного мне более-менее подходит. Мою библиотеку составляли труды по генетике и детективы, в которых я больше всего ценил не следователя, а преступника. Школьную программу я отрабатывал с лёгкостью, и большую часть времени отводил самообразованию. Однажды мне представился великолепный случай проверить, чему я научился, на практике. Можно было бы долго говорить о том, как прекрасна была Офелия во всех своих проявлениях, даже (и только чувство такта мешает сказать ?тем более?), когда она была разбита и в отчаянии. Но не буду вас утомлять и перейду сразу к делу. Однажды вечером она вернулась сильно позже обычного, растрёпанная и заплаканная. Её изнасиловали. Этого человека я знал, он ей вроде как нравился?— уже хотя бы потому, что одним своим видом и обхождением обещал защиту. Так путник бросается в любую, даже самую подозрительную пещеру, если его застал ливень. Но сестра зря надеялась: то, что он выглядел и говорил немного лучше остальных, вовсе не значило, что он был лучше остальных. На УВД Вулкана надежды не было: мы были не настолько важны, чтобы защищать нас, а неподкупные идеалисты задерживались на службе недолго?— коррумпированные полицейские Вулкана либо превращали их в своё подобие, либо ?уходили?. Теперь только я понимаю, что был несправедлив по отношению к нашим силам правопорядка, но об этом?— позже. Итак, человек, изнасиловавший мою сестру. Я не называю его имени, потому что?— будете смеяться?— забыл. Обычно я ничего не забываю, но что касается насильника, я приложил все усилия, чтобы его имя было забыто. Так что давайте будем звать его Герострат. Хотел бы я сказать, что съел его печень с баварским горошком и чудесным Кьянти, но древняя домезарийская проза тогда ещё скрывалась от моего внимания, так что получилось немного иначе, хотя всё равно очень в духе господина Лектера. Короче: я знал, где и когда Герострат ходит, и уже чувствовал себя достаточно свободно, чтобы уходить из дому, когда вздумается. Плана у меня не было, но я знал, что он появится на ходу?— я вообще привык думать по ходу дела, не загадывая слишком далеко наперёд. В плане физической подготовки я тогда проигрывал, но у меня было то, чего не было у этого человека: великая судьба вдали, острый ум, холодная ярость и ломик в рукаве. И вот я уже выследил его в этих ветреных подворотнях. Никогда не думал, что пойду на это, но что-то заставляло меня. Я не понимал, что конкретно, но мне точно не хотелось, чтобы это оказалась банальная жажда мести, так свойственная местным. Пришлось снять обувь, чтобы подкрасться незаметно. Лужи, полные водой с примесью чего-то, о чём я точно не хотел знать, передавали гадливые влажные мурашки через пятки по всему телу. Герострат пытался кому-то дозвониться. Очень медленно, чтобы даже шорох одежды меня не выдал, я приблизился, замахнулся и хорошенько приложил его ломиком по затылку. Сказав, что у меня не было плана, я немного покривил душой. Он был, но очень приблизительный, как намёточный шов. С моими планами всегда так, и я считаю это благом?— провальнолепный план Второго был как раз очень чётким и строгим, поэтому-то он и проиграл. Но я забегаю вперёд. Итак, у меня было некое подобие плана, точнее?— я знал, что хочу сделать с Геростратом. Убийство это слишком очевидно. Кроме того в нём не было необходимости: я решил проявить великодушие, и не убивать преступника, а просто обезвредить его. Нет, не угадали: кастрировать я его тоже не стал. Помимо ломика я принёс с собой перчатки и топорик для колки льда?— незадолго до этого я вычитал в одной книге, что существует запрещённая ныне операция, выполняемая очень похожим инструментом. Нужно было сохранять инкогнито, и я страшно спешил. От нетерпеливых ударов ломиком по тупому концу моего инструмента кость глазничной впадины оказалась пробита слишком глубоко и неаккуратно: в купе с сотрясением мозга это грозило моему ?пациенту? смертью, и пришлось резко остановиться и перевести дыхание. Я не жалел Герострата?— я просто хотел сделать всё правильно. Успокоившись я продолжил делать всё по книжке. Пару раз провернул рукоять, рассекая волокна лобных долей. Аккуратно достал топорик, вытер кровь и залепил ранку пластырем?— что особенно забавно, учитывая, какой вред я нанёс этому злодею. Теперь осталось только подождать, пока он придёт в себя. Когда Герострат пришёл в себя, я понял это только по движению его глаз?— они открылись, а сам насильник не двигался, хотя мог. Я спешно отошёл за него, чтобы он не мог меня видеть. —?Встань. Он повиновался. Впрочем не встал, а просто медленно сел, как пьяный. Меня переполнила страшная смесь изумления, триумфа и ужаса. Префронтальная лоботомия?— так называется эта операция?— призвана уничтожать волю, и у меня всё получилось. Но эмоции пришлось оставить на потом?— я ещё не закончил с Геростратом. —?Забудь всё, что случилось этой ночью. Но помни Офелию Нельсон. —?я старался, чтобы мой голос звучал повелительно, но то и дело улавливал в нём истерические дрожащие нотки. —?Слышишь, сука? Я остановился, чтобы взять себя в руки. —?Слышу… —?тупо протянул Герострат. Он всё ещё сидел. Прямо в луже. —?Помни. Офелию. Нельсон. —?сказал я, окончательно взяв себя в руки, и поспешно удалился.