Глава первая (1/1)

07.18.1750 от Прибытия (03.04.648 от Драккенхоума) —?Ну, рассказывай! Это было сказано самым подходящим тоном, с самым подходящим лицом, и в самой подходящей обстановке. Отец, чья окладистая седая бородища обычно не позволяла угадать выражение лица, улыбался так широко, что эта ?маскировка? уже не спасала. В комнате, несмотря на то, что зима едва началась, уже было жарко натоплено, а стол был заставлен вкуснятиной, которой поминутно становилось всё больше. По небольшой гостиной носилась рыжая девчушка лет тринадцати на вид?— высокая, нескладная, из тех, кто вступая в первую пору юности становится похож на ходячую оглоблю, а красоту обретает уже потом. Дьёрдь медлил с ответом, разглядывая девочку. Характерные мозоли на ладонях и заметный рельеф плечей выдавали в ней папину ученицу: движения её были резки и неуклюжи?— видно было, что она привычнее к молоту, чем к посуде. Андраш Ковач?— его отец?— часто брал учеников, поскольку истово верил в важность просвещения и всегда зажимал денег на нормальную прислугу. —?Ну… что рассказывать… —?Дьёрдь пожал плечами и улыбнулся, беря дополнительное время. Напротив, за столом, улыбался его отец?— Дьёрдю не хотелось стирать эту улыбку. Рядом сидела мать, разрыдавшаяся, едва он вошёл, и теперь плакавшая уже по инерции. Вынося очередную тарелку, или горшок, или кувшин, папина ученица то и дело бросала на него быстрые взгляды, силясь урвать хотя бы крупицу того, что происходит за пределами города. Что он мог им рассказать? Рассказать, как много Жуков он видел? Об этом буро-зелёном море? Рассказать, как мало надежды было на лук у любого, кто видел Жука вблизи? Или может, про то, как смяли пикинеров, и население его страны стало сокращаться со скоростью, которую даже страшно представить? Или про тех четверых выживших из сотни после прорыва Декари? Или как скрываемая ото всех болезнь едва не напомнила о себе в самый ответственный момент? Про то, что в тот день всё могло закончится, причём не только для него? Отцу-то ещё можно было рассказать, но матери? Не будь его ноги испорчены парами свинца, и не будь кузнецы такими ценными во время войны, отец тоже побывал бы там и нашёл бы для жены нужные слова. Но Дьёрдь?— нет. А за окном гремела музыка. Торжественная часть закончилась, и измождённые войной жители Достижения стали праздновать так, как будто сил было через край. Как будто праздник тоже был битвой, а противником было горе. ?Мы слишком много воюем, ??— вскользь подумал Дьёрдь. —?Что сказать. Было трудно. Но мы справились,?— наконец сказал он, чувствуя, как мертво это звучит. Расчувствовавшаяся мать не заметила, а отец понимающе покивал головой. —?Ладно-ладно, не буду тебя пытать. Главное, что ты жив, здоров, а Жуков выбили.*** Можно сказать, что судьба была благосклонна к Дьёрдю Ковачу. С той же уверенностью можно сказать и обратное. Уверенно можно сказать только то, что с ним судьба никогда не ленилась и выдавала всего и помногу. Единственный отпрыск старого кузнеческого рода, сын богатого и работящего отца, мастера кузнечной гильдии Достижения, он не то чтобы был вхож в высшее общество, но вполне мог пользоваться соответствующими благами. При Нарно он не то чтобы отличился, но исполнил свой долг с честью, и остался совершенно невредим. В возрасте пяти лет в нём обнаружился талант к магии. Отец раскошелился на хорошего медика, и тот решил на всякий случай проверить ещё и врождённый потенциал: уровень ?Пе?, если верить ему, заметно превышал потенциал среднего человека, и отец не мог нарадоваться, ведь кузнец-оружейник?— это хорошо, а кузнец-чародей?— это уже просто шикарно. Обратная сторона была в том, что раскошелиться отца заставил приключившийся с маленьким Дьёрдем приступ падучей. Сколько бы денег не предложил отец, это не могло сделать неизлечимую болезнь излечимой, и с той поры Дьёрдь вынужден был считаться со своей болезнью и в страхе отводить глаза от любого, что мельтешит слишком быстро. Даже с его внешностью судьба решила поиграться крайностями: сложен он был очень средненько?— полученный в кузне и на войне рельеф не в счёт; лицо было бы ничем не запоминающимся, если бы не угольно-чёрные чуть вьющиеся волосы и смугловатая кожа, как у кочевников. Последняя деталь?— ярко-голубые глаза с чёрными ободочками вокруг радужек, как у ездовых собак. Люди называли его взгляд тяжёлым, пронзительным, горячим, хотя сам он ничего для этого не делал, и ни тяжести, ни пронзительности, ни жара даже в мыслях не имел (кроме тех случаев, когда речь заходила о девчонках). Война нарушила его планы, но победа при Нарно вернула надежду. Эту зиму он намеревался провести дома, а в середине лета отправиться в Успех, чтобы поступить в Королевский Университет?— коль скоро у тебя есть талант к магии, его нельзя бросать в воду. Пока же нужно было отвлечься на работу, а в гильдии Ковачей она была всегда. Недели не прошло, как стало ясно, что появилась новая мода: хитиновое оружие. Целые груды жучиных панцирей устилали берега Нарно: лёгкие в обработке как дерево, и крепкие как сталь, они быстро приобрели популярность, и вскоре гильдия была завалена заказами на парадные щиты из нагрудных пластин и клевцы из жвал. Дело спорилось, Лида?— так звали папину ученицу?— оказалась очень весёлой и ?лёгкой?, работать с ней было одно удовольствие. В какой-то момент Георгий начал думать, что так будет всегда.*** —?Слушай, я вот всё собирался… и наконец собрался. Ночь, которая в это время года считалась вечером, постепенно переходила в совсем уж непроглядные сумерки. Только россыпь звёзд и редкие бледно-розовые сполохи освещали небо. Дьёрдь был наедине с отцом в кузне, у медленно гаснущего горна. Отец сидел, то и дело оглаживая косматую бороду и пыхая трубкой. —?Довольно туманное начало. —?Хм, да,?— отец тихо усмехнулся. —?Тема непростая, сынок. Непростая… Он часто так говорил: произносил предложение, а потом повторял какое-то слово из него и многозначительно замолкал. —?Что-то важное? —?Да. Я думал сказать тебе после войны. И собственно, вот… —?он заёрзал в кресле, покряхтывая, словно неудобство разговора можно было исправить также, как неудобство позы. —?Короче: приёмный ты. —?В смысле? —?Приёмный. Дьёрдь замолчал. Надолго. —?Ты извини, что я тебя шокирую, но… —?отец неловко развёл руками и хлопнул ладонями по подлокотникам,?— Но ты же понимаешь, что во всех отношениях ты мне?— родной. И матери тоже. Кроме тебя только мы с ней и знаем. Ты родной мне. Во всех отношениях. Но кровь в тебе течёт не моя. И не твоей матери. Вот… —?Тогда чей я? У Дьёрдя задрожали руки. Случались в его жизни моменты и более волнительные, но это он не мог контролировать. Резко встав, он быстрыми широкими шагами подошёл к двери и отворил её, чтобы глотнуть свежего морозного воздуха. Отец молча наблюдал за ним: на мгновение ему показалось, что сын сейчас выбежит на улицу. —?Будь я курильщиком, я бы сейчас закурил. —?Не стоит: потом не отвяжешься. Затворив дверь, Дьёрдь вернулся к своему креслу. —?Ладно. Давай подробности. —?Твоя мать не могла зачать. И до сих пор не может. Я уж не знал, что и делать, а потом ко мне постучал какой-то человек. Слуга, судя по всему. Сказал, мол, моя госпожа нуждается в помощи, то-сё… передал мне свёрток с младенцем, тугой кошель и коробку. Отец сделал паузу, ожидая ответа. Отвечать Дьёрдю было нечего. —?То, что тебя не оставили просто под дверью, а послали слугу, означает, что по крайней мере твоя родная мать?— либо аристократка, либо из семьи нуворишей вроде нашей. Это всё, что я о ней знаю. Об отце неизвестно вообще ничего. —?А коробка? —?Я её не открывал. Велели передать лично в руки. —?Где она? —?Здесь,?— отец показал на глубокую тень в дальнем углу, где, присмотревшись, Дьёрдь различил продолговатый ящик. Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня; то, что можно сделать завтра?— тоже не откладывай. То, что нужно сделать завтра, в принципе, тоже можно сделать сегодня, если очень хочется. Отец хорошо знал его, и знал, что тот снова вскочит и тут же кинется к ящику.*** ?Здравствуй, мой дорогой(ая). Не знаю, кем ты будешь, но хотела всегда мальчика, поэтому впредь буду обращаться к тебе в мужском роде. И если вышло так, что ты всё-таки девочка, пожалуйста, не обижайся на меня за это, ведь я сделаю всё, чтобы тебе было хорошо. Столько всего мне надо тебе рассказать, и в то же время столько тем обойти, что я даже не знаю, с чего начать. Думаю, начну с того, почему мой почерк дрожит. Эта беременность идёт как-то не так. Я знаю, что это тяжёлое время для любой женщины, но мне даже хуже, чем должно быть. Я словно горю изнутри: это по большей части приятно, но чувствую я себя так, будто так же наслаждалось бы чувством исполняемого высшего предназначения брошенное в камин полено. Я всё слабее с каждым днём и готовлюсь к худшему. Если ты это читаешь, значит худшее случилось. Не знаю, в какой дом ты попадёшь: я оставила это на совести слуги?— он никогда не давал повода сомневаться в себе и получил чёткое указание пристроить тебя получше. Но если тебе не случилось вырасти в дворянской семье, как твоя покорная слуга, позволь сообщить тебе одну важную вещь: знание?— сила. Тайна может быть только для двоих. Если тайну знает больше двух человек, это уже не тайна, а сведения. А сведения, касающиеся тебя, могут многое изменить, и многое?— не в лучшую сторону, причём не только для тебя, но и для твоего отца. Надеюсь, ты уже понимаешь, что рождён незаконно. И пусть я заперла письмо в ящик, и пусть я отправила его с надёжным слугой, знал бы ты, мой милый, как легко тайна может попасть не в те руки. Как легко убить слугу и вскрыть ящик. Вот поэтому я вынуждена дать тебе неполную информацию. Изначально нас с твоим отцом сблизила любовь к загадкам и головоломкам, и мы оба хороши в этом. Надеюсь, что и этот талант передался тебе, так что читай внимательно.Устремляется красная нитка вперёд,И от трещины в небе тебя уведётВ земли дальние-дальние, где бледно-жёлтымПодпоясала Мать отслуживший живот.Где рога словно копья, и хвост ядовит,Ты и рифму найдёшь от загадки, и ритм.Чашу выпей до дна, стань огнём, коль осилишь.Меч укажет дорогу к семье Это всё, что я могу позволить себе сообщить. И ещё кое-что. Если мой расчёт верен, ты получишь это письмо в зрелом возрасте, уже сформировав некие понятия о морали и нравственности. Поэтому ты наверняка уже начал думать, что твой кровный отец не самый приятный человек, и это понятно: мало того, что он сделал недозволенное, так ещё и оставил меня в таком положении. Но прошу тебя: не суди его. Тем более, что я виновата не меньше его, а возможно даже и больше. Не суди его. Твой отец?— прекрасный человек. Он прекрасен, как гроза, как метель, как лесной пожар: ты знаешь, что это опасно, но не можешь не подойти поближе, не застыть в восхищении. Не мерь его нашими мерками, его мерки?— совсем другие. Да, я люблю его. Люблю безумно, как мотылёк?— пламя. Меня подожгли, а потушить?— некому, так что я не могу не гореть, и я счастлива. Не жалей меня, ведь твоя мать умерла счастливой. Твоя мать умерла, любя так, как способны любить только мотыльки и огонь. Я лю Я могу ошибатьс Я не знаю, что ещё написать. Чувство такое, будто от меня остался один только пепел. Знал бы ты, как хорошо быть пеплом. Прости меня.? Письмо он нашёл не сразу, основной объём ящика был занят другим. Первым на глаза попался полуторный меч в ножнах, украшенных лаконично, но, судя по виду, довольно богато. Дьёрдь уже было поднялся с колен, но заметил в ящике кое-что ещё, поэтому меч не глядя передал отцу. В коробке лежало пять тугих кошельков. Четыре из них после беглого ощупывания оказались полны золота, а вот пятый раздувался почти ровным шариком, словно был набит очень мелким песком. Едва взяв его в руку, Дьёрдь почувствовал лёгкое покалывание, и тут же испуганно разжал пальцы: Пыль. Мельчайший золотистый порошок был одной из тех сил, которые, так сказать, заставляли Ауригу крутиться. Никто не знал, что это по сути такое?— знали только то, что её оставили Бесконечные, и что любая магия так или иначе связана с Пылью. Знали также, что она может убить (и зачастую таки-убивает) любого, кто не будет с ней предельно осторожен, но при этом является источником бесконечного могущества. Из всего населения планеты лишь десятки удостаиваются удачи сродниться с ней. Лишь их Пыль не убивает, а совсем наоборот. Такой, например, была Илона Первая, и именно это позволило ей победить в Войне Расколотых Небес. Таковы были и прародители всех двадцати четырёх Великих Домов. И кем же была мать, и кем же был отец, если они вообще рискнули передать сыну такое наследство? Дьёрдь бросил быстрый взгляд на отца: тот был увлечён разглядыванием меча. Убедившись, что отец не смотрит, он быстро сунул кошель за пазуху. Мошна Пыли и так принадлежала ему, но он не хотел волновать отца ещё и этой находкой. Только после этого он нашёл письмо и прочёл его. Это длилось долго: откровения безумно влюблённой женщины пришлось перечитать дважды?— Дьёрдь и сам не знал, почему. Когда он наконец поднял глаза, отец милосердно сделал вид, что не заметил его волнения. —?Что ж, перейдём к осмотру оружия… —?нарочито буднично сказал он.