Глава 18 (1/1)
Кира.Насчет профессора она оказалась права, но удовлетворения от чувства собственной правоты не было. Жеглов объявил Рыжего в розыск, его портрет со слов старой грымзы со Сретенки и университетской секретарши, висел теперь на доске ?Особо опасные?. Но Кира точно знала, что теперь Рыжий заляжет на дно на несколько месяцев, как он всегда делал после очередного убийства. Если только у него нет какой-то неведомой цели здесь, в прошлом. Ведь есть же какая-то неуловимая схема, по которой он действует. Значит, есть и цель, и это явно не Варя Синичкина.Поняв ее, можно будет действовать на опережение.Что было куда хуже – Кира понимала, что ее устраивает такое положение. Дело Рыжего медленно тонуло в ворохе других дел, она сама медленно погружалась в это чужое, сначала неясное, но все более близкое время, сливалась с ним, становилась его частью. Ее перестали раздражать недели без выходных, очереди и не очень удобная одежда, омлет из яичного порошка и консервы были вполне вкусными. Дни становились холоднее, но необходимость почти каждый день топить буржуйку приобретала некий романтический флер. Она так и не ушла в общежитие. Просыпалась, чувствуя рядом тепло Шарапова, и понимала, что эта, а не та, сейчас кажущаяся такой далекой, словно сон, жизнь, ее.Кира повернулась на бок, скользнула ладонью по плечу Шарапова и прижалась щекой к его спине. Тот вздохнул, но не проснулся.Стук в дверь был резким, торопливым и таким настойчивым, будто коммуналка уже синим пламенем горела. Шарапов вскочил мгновенно, и даже штанов не надевая, рванул открывать. Кира выходить не спешила, слушая, как он спешно открывает дверь.- Вставайте! – голос Копырина звучал взволнованно, - засаду в Марьиной Роще перебили!Соловьев сидел за столом, сгорбившись, вцепившись пятерней в волосы. Вера, зябко обхватив плечи, укутавшись в свой платок, - в углу на стуле. И ничто здесь, кроме темного пятна засохшей крови у двери, не напоминало о раненном Фоксом Топоркове.- Ну, докладывай, как дело было,- велел Жеглов без тени сочувствия.Кира переводила взгляд со сбивчиво говорящего Соловьева, на все более мрачнеющего Глеба, на бледную напряженную модистку.- Врет он вам, не падал он в бесчувствии, - вдруг проговорила она, разлепив сухие до этого плотно сжатые губы.- Да ты! – Соловьев рванулся со стула.- Молчать! – рявкнул Жеглов так, что Соловьев кулем осел обратно, - будешь говорить, когда я скажу! – и добавил чуть мягче, - говори, Вер, как дело было.Вера говорила медленно, глядя прямо перед собой, и лицо ее выглядело словно бы замороженным, и по ее словам выходило, что Соловьев, едва Фокс выстрелил в Топоркова, так перетрусил, что повалился под стол и так и лежал, пока Фокс благополучно не ушел.- Глеб! Глеб, ты что, не мне, своему боевому товарищу, а марвихерше этой поверил?! Да меня ранили!-Ты мне не товарищ. Ты трус, вошь, гад ползучий… Лучше б он тебя застрелил, - зло отозвался Глеб, - с мертвого спроса нет, а на нас позора несмываемого. Из-за тебя бандиты будут думать, что они МУРовца напугать могут!- Да я не испугался, я сознание потерял! – взвыл Соловьев.- Ты не сознание, ты совесть потерял, - тихо отозвался Жеглов, и в его голосе Кира различила уже не злость – усталость и затаенное отчаянье. - Ты, когда он на тебя пистолет навел, не про товарищей своих убитый думал, не про долг чекистский, а про пятьдесят тысяч и домик в Жаворонках с коровкой да поросятами.- Да! – яростно крикнул Соловьев, - да! А еще про детишек своих думал! Кто их кормить станет, кто их в люди выведет?! Ты что ли?! Я заметил, давно заметил, что как только выигрыш мне выпал, вы все меня возненавидели! Все по-другому стали ко мне относиться! За то, что я не пропил, не прогулял их с вами!Кира быстро скользнула взглядом по лицам оперов. Шарапов, Тараскин, Пасюк, Ушивин, все они словно онемели от этих слов. Соловьев вдруг сжался, тоненько заскулил и спрятал лицо в ладонях.- Будь ты проклят, гад! – тихо выдохнул Жеглов, зло прищурившись. – Оружие…сдать оружие!Соловьев тяжело, ни на кого не глядя, поднялся, положил на стол ТТ, робко и торопливо, словно кусачую гадину, цапнул со стола пачку Казбека.
- Вон! – рявкнул Жеглов, и все остальные попятились от бредущего, словно во сне, Соловьева.- Как же он тебя напугал, если ты его даже с предохранителя не снял! – с досадой бросил Тараскин, на мгновение взяв в руку ТТ.- Соловьев! – окликнул Жеглов, даже не глядя в его сторону. Тот встрепенулся, с надеждой уставился на Глеба, словно ждал, что тот скажет, мол, ладно, прощаю, с кем не бывает. – Удостоверение на стол, - коротко велел Жеглов.Легкая теплая дымка плыла по комнате. Кира чувствовала, как наливаются жаром щеки и торопливо подцепила из кастрюли картошку, что Михал Михыч щедро выделил им под закуску.Жеглов, опрокинувший уже два стакана, явно захмелел – на его скулах выступили красные пятна, глаза горели жарко и бешено.- И если есть на свете дьявол, то это не козлоногий рогач, а дракон с тремя головами, и головы эти – жадность, трусость, предательство. Если одна прикусит человека, то две другие доедят его дотла. Давайте же, братцы, поклянемся, рубить эти проклятые головы, пока сабля наша не затупится, а потом пусть хоть на пенсию и сказке конец! – Жеглов опрокинул очередной стакан, Шарапов тоже – Кира свой лишь пригубила. Глеб говорил красиво и заметно искренне, горячо. Так, что хотелось встать бок о бок с ним, держа в руках эту самую саблю и рубить, рубить…Кира поймала себя на том, что не отрываясь смотрит на Глеба – тот словно почувствовал, поднял глаза, словно прожигая ее взглядом, так что ей на мгновение сделалось жарко.- Они и меня могут, как Топоркова, - проговорил он, глядя теперь только на нее, - но напугать Жеглова - кишка тонка. Я их давил и буду давить, пока жив, а проживу всех их дольше и последний осиновый кол в их поганую яму вколочу! У Васи Векшина две сестренки остались, а бандит на свободе, пьет, жирует.. – он с такой силой сжал стакан в кулаке, что Кира испугалась – раздавит.-В храбрости ума мало, - тихо проговорил Михал Михалыч, и Кира удивленно перевела на него взгляд. Признаться, она на секунду и забыла, что старик здесь. – Мы пережили страшную войну. Возможно, самую страшную в истории. И чтобы восстановить, залечить все это, понадобятся годы, возможно, десятилетия.- И сколько ж лет вам надо? – мрачно уточнил Жеглов, исподлобьяглядя на старика, - я ждать не могу и не собираюсь.- Я и не предлагаю ждать, - мягко возразил он, - просто, по моему глубокому убеждению, преступность победят не карательные органы, а естественный ход нашей жизни, экономическое, моральное развитие. И люди однажды поймут, что гуманизм и милосердие – это главное…- Э нет, Михал Михалыч, - покачала головой Кира, - люди всегда людьми останутся. Кто-то, вон, как Жеглов и Шарапов, и в нищете людьми будут и героями, а кто-то как Соловьев – струсит, задницу свою выше долга поставит. Да что там! – она махнула рукой и едва не уронила графин с холодной водой, - если в человеке дерьмо это сидит, оно всегда наружу вылезет, как фурункул прорвется, когда дозреет. А мразь всякая сидит, уши прижав, пока наказания боится - как слабину почует, лезет изо всех щелей – грабь, воруй, убивай – гуляй поле!- Да, Михал Михалыч, - совершенно пьяно мотнул головой Шарапов, - преступность в нашей стране победим мы, то есть карательные органы.
- Ошибаетесь, - грустно вздохнул Бомзе, - милосердие, только оно и может поднять человечество на новую ступень…Кира покосилась на Шарапова – тот уже опустил голову на сложенные на столе руки. Она поднялась, сморгнула, чтобы комната не плыла перед глазами, и мягко, но решительно подхватила его под руку. Раздевался он, кажется, в полусне. И также в полусне крепко стиснул ее в объятиях, стоило ей только опуститься на кровать. Кира осторожно, чтобы не разбудить, потянулась к нему и накрыла губами пахнущие водкой и табаком губы, чувствуя, как волна жара и желания катится по ее телу, обжигая.
- У одного африканского племени отличная от нашей система летосчисления. По их календарю сейчас на земле – Эра Милосердия. И кто знает, может быть, именно они правы и сейчас в бедности, крови и насилии занимается у нас радостная заря великой человеческой эпохи – Эры Милосердия… - слышался, а может и чудился ей тихий голос Михал Михалыча, доносящийся с кухни.