Часть вторая. Приговор (1/1)

На протяжении целого дня, унылого, темного и беззвучного дня мрачной осени, под небом, угнетенным низкими облаками, я, узник угрюмого и величественного дома, с далеких веков принадлежащего моему роду, со все нарастающим трепетом и даже страхом ожидал своего давнего друга, что многие годы ранее скрашивал мои детские, полные света и жизни месяцы. Недуг, который мой лечащий врач окрестил наследственным психическим расстройством, пожирал меня изнутри, выедая те мельчайшие остатки радости, что остались в моей душе, и заполняя душащую пустоту болезненно обостренными эмпирическими ощущениями; я мог выносить лишь абсолютно пресную пищу; только редкие виды ткани не терзали мое тело; цветы угнетали меня своим запахом; даже неяркий свет превращался в пытку для моих глаз; и любой звук, кроме музыки немногих струнных инструментов, ввергал меня в ужас. Даже находясь в серых стенах своего древнего дома, я слышал, как по каменной брусчатке, испещренной множеством трещин, через которые пробивалась темная, почти черная трава, шагал мой старый друг, откликнувшийся на просьбу душевнобольного.Стоило другу войти в мою тусклую студию, наполненную лишь слабым, красноватым светом притаившегося за свинцовыми тучами солнца, как я встал с дивана, на котором лежал во всю длину, и приветствовал его с живой сердечностью, которая, возможно, могла сойти за чрезмерную любезность, вымученную вежливостью, но тем не менее я был искренен в своих побуждениях. Мы сели; несколько мучительных минут друг не отводил от меня взгляда, полного сострадания и страха, не узнавая во мне, бледном, высохшем человеке с блестящими глазами и недостатком нравственной энергии, своего древнего знакомого?— Родерика Ашера.В постоянных и бесплодных усилиях побороть крайне нервное возбуждение, я рассказал своему другу о цели его визита, о том освобождении, что могло даровать мне его общество, наши совместные беседы, на которые я уповал всем своим бьющимся от недуга существом. Особо важным мне чудилось рассказать об истинной природе болезни, витавшей черным проклятьем над всеми представителями нашего древнего, увядающего семейства,?— зло, спасение от которого я отчаялся найти, но являющееся, впрочем, лишь нервным возбуждением, и оно, заверил я друга, скоро пройдет.Давно превратившись в раба своего страха, я перешел на шепот, и темп голоса моего стремительно, беспричинно сменялся с тихого и осторожного трепета на сбивчивую сжатость, сочащуюся энергией и возбуждением, что есть в речи каждого несчастного, страдающего манией. ?Я погибну,?— хрипло бормотал я,?— я должен погибнуть от этого жалкого безумия. Так, именно так, а не иначе, суждено мне погибнуть. Я боюсь будущего, не ради его самого, но ради того, что за ним последует. Я дрожу при мысли о каком-нибудь, даже самом обыкновенном, случае, который может оказать свое действие на это невыносимое душевное возбуждение. Находясь в этом безнадежном, в этом жалком состоянии, я чувствую, что рано или поздно настанет тот час, когда я лишусь в один роковой миг и рассудка, и жизни, в схватке с мрачным призраком, имя которому?— страх?.И несмотря на все старания скрыть те идеи, что витали в моем рушащемся сознании, неясными и туманными намеками в речь просачивались иные черты моего оригинального душевного состояния. С далекого детства мне была свойственна та странная, даже пугающая суеверность, что не являлась в то же время свойственной прочим моим сверстникам, но я не верил в народные приметы. Мой разум поработила идея о таинственной силе нашего фамильного дома, что долгие века отравляла жизнь всех представителей рода Ашеров, точно тяжким бременем, это старинное здание налегло на мою душу. Вся материальная, физическая сущность семейного поместья: и седые его стены, и пронзающие тонкое небо башни, и мрачное озеро, в которое они глядели?— все они наложили властную печать на мое моральное существование. Я видел, что друг не хочет соглашаться с моими едва уловимыми помыслами, но все же слушал не без некоего сочувствия, разделяя переживания, терзавшие меня всю жизнь.Однако я признал, что в тягостном унынии, терзающем меня, повинна давняя и тяжкая болезнь?— и я говорил об очевидной, уже грядущей смерти своей нежно любимой сестры Мэдилейн, одинокой моей спутницы многих лет, последней и единственной родной мне душе. ?После ее смерти,?— проговорил я со столь горьким выражением, что друг мой притих,?— я, больной и лишенный каких бы то ни было надежд, останусь последним представителем древнего рода Ашеров?. Оторвав взгляд от темного, покрытого седым туманом озера за окном, я повернулся к дверям своей студии, надеясь увидеть там проплывающую бесшумным призраком сестру, но сколько бы я ни ждал, Мэдилейн не появлялась. Ужасающее предчувствие закралось в мою душу, сбив медленное дыхание, и, ведомый неизвестной мне силой, я вышел из студии, страшась не застать к зале сестру, которой не могло там не быть. Сковывающий холод пронзил мое тело, когда я не смог найти Мэдилейн, и приступ безумия уже начал охватывать слабое сознание, но в последний миг перед глазами моими предстал силуэт. Я не мог понять, кто передо мной: девушка или юноша, ибо человек мог сойти как за первую, так и за второго. Посетитель выглядел растерянным и словно пытался заговорить со мной, но я не понимал его слов, все это казалось неправильным, сознание восстало против этой новизны. Как вдруг меня поразила мысль?— если здесь должна быть Мэдилейн, которой я так глубоко предан, то кто же еще может находиться предо мной, если не она? Ох, Мэдилейн! Такая живая, кажущаяся здоровой и растерянной, как это всегда бывает перед финальным обострением смертельной болезни, сейчас сестра не напоминала мне больше призрака, но я знал, что грядет неотвратимое. Когда закончится одинокая жизнь Ашеров, в день приезда моего друга в дом, Мэдилейн должна изнемогать под натиском обессиливающего недуга. В ней не должно остаться жизни, и хоть сердце мое леденело от грядущего, я не мог противиться воле книги. Рука сама медленно потянулась к старым тяжелым часам, что давно не показывали время, с отчаянием и хрипом я прошептал извинения перед сестрой, которая, я знаю, сама понимала необходимость этих мер, а затем нанес ей сокрушительный удар. Мэдилейн безвольно рухнула на мои слабые руки, и ужас осознания сковал меня, как сковывал уже сотни раз, оставляя в бездне отчаяния, лишая мое существование последних лучей надежды, и в горьких слезах я прошептал своему другу, что леди Мэдилейн уже нет в живых.По моей просьбе, друг помог совершить погребение в одном из многочисленных склепов, расположенных под тяжелыми стенами здания. Тело было положено в гроб, вдвоем мы отнесли его в место упокоения. Склеп, что часто изображал я на своих картинах, хотя ни разу не видел его, и куда мы положили тело, не открывался многие года, но удушающий спертый воздух давно стал мне привычен, а часть пола и вся внутренность длинного свода, через который мы пришли сюда, были тщательно обиты медью. Обреченная покоиться в этом царстве ужаса, Мэдилейн приковала мой скорбный взгляд, и впервые я поразился, сколь же мы, близнецы, не похожи, и как же жестока судьба моей сестры, раз даже губительная болезнь в насмешку оставила еще не сошедшую краску на ее щеках. Не в силах больше смотреть на покойницу, мы завинтили гроб, заперли его за тяжелыми железными дверьми склепа и, изнуренные, потерянные, лишенные последних капель надежды, удалились в поместье, столь же мрачное, как и новое пристанище Мэдилейн.Дом Ашеров, и без того давящий на меня безжизненными древними стенами, теперь пропитался скорбью, отравляющий мое существование, сводящий меня с ума. Мне чудились видения, словно на моих тонких руках раскрываются блестящие безумием глаза, слышались крики о помощи, скрежет коротких ногтей по древесине. Я не мог заглушить этот кошмар наяву, бесцельно переходил из комнаты в комнату быстрыми и неровными шагами, часами всматривался в темноту, напряженно вслушиваясь, пытаясь уверить себя, что это лишь результат нервного расстройства, боль от потери любимой сестры, но вина сгрызала меня заживо, а мысль, разламывающая душу на сотни черных осколков, недвижимо засела в голове. Я боялся, я слышал, я знал, что мне не чудится. Друг уловил в моем болезненном душевном состоянии некие перемены, в иные минуты он, как, впрочем, и я, заключал, что все это попросту беспричинные странности безумца.Неизбежно мое ужасное состояние заразило и друга, непреодолимо навязчивые страхи преследовали нас обоих, и в ночь, когда даже хриплое дыхание бури не могло заглушить треск ломающегося дерева, капающую из истерзанных рук на медный пол кровь, я не смог сдерживать себя и мягкими шагами, боясь выдать себя той, что уже вышла забрать мою душу, направился к комнате друга. Он не спал; мой вид ужаснул его, но все же я вошел в спальню.?И ты не видал? —?резко проговорил я и с бешеной веселостью осмотрел мрачную, унылую комнату, которая, как и весь дом Ашеров, пропиталась уже не страхом, а подлинным ужасом. —?Так ты не видал? Но постой! сейчас!?Я бросился к одному из окон, которое можно было открывать, и распахнул его настежь?— в бурю и тьму.Бешеный вихрь ворвался в комнату, чуть не сбив меня с ног, но я, благоговеющий перед тьмой, безумной и необычайной в своем ужасе, в своей красоте ночью, не мог заставить себя отойти в безопасность. ?Должен, ты должен это видеть!??— прошептал я, тщетно пытаясь найти ответы в яростных порывах ветра, пронзительной густоте облаков, мчащихся друг на друга и вьющихся в небе.?Ты не должен смотреть на это?— не смотри, не смотри! —?вскричал мой друг и, с ласковым насилием отведя меня от окна, усадил его в кресло. —?Зачем ты так волнуешься? Ведь все это не более, как электрический феномен, не представляющий из себя ничего особенного, а, может быть, это мрачное зрелище обусловлено нездоровыми миазмами, выделяющимися из озера. Давай закроем окно. Холодный воздух вреден для тебя. Вот здесь один из твоих излюбленных романов. Я буду читать, а ты слушай; и мы вместе проведем эту ужасную ночь?.Он взял с книжной полки ветхий том и начал читать, но, против обыкновения, я не мог слушать. В ушах гудел топот ног, незнакомые крики разбивались голове звонким стеклом, треск пламени и шипение газа терзали мой слух, и я не мог этого вынести, понимая, что где-то допустил новую роковую ошибку, которая погубит всех, и лишь ритмически покачивался, неразборчиво бормоча свои страшные догадки. Вдруг по телу моему прошла судорожная дрожь от прикосновения друга, на губах затрепетала жалкая улыбка, голос задрожал от страха, но я все еще не мог признать свершившегося преступления.?Не слышишь? —?да, я слышу, и раньше слышал. Давно-давно-давно?— многие минуты, многие часы, я слышал это?— но не смел?— о, сжальтесь надо мной, жалким негодяем! —?Я не смел?— не смел говорить! Мы похоронили ее заживо!?Бешено я вскочил на ноги и вскинул голову к потолку, по которому зигзагом прошла острая трещина, и несколько щепок сорвалось на меня. Топот ног раздирал мои уши, оглушая, а ужас лишал меня воли, перехватывал контроль, разрушая разум столь же яростно и неудержимо, как буря разрушала дом Ашеров.?Разве я не говорил, что мои чувства обострены? А вот теперь я скажу?— я слышал, как впервые она еле заметно пошевелилась в гробу. Я слышал?— ох, как давно! —?но не смел сказать?— как ломались доски ее гроба! А теперь?— нынче ночью?— ха! ха! —?заскрежетала на петлях железная дверь ее темницы, и она билась о медные стены подземелья! Куда мне деться? О, она спешит сюда, с укором?— зачем я поторопился? Вот ее шаги на лестнице! Вот я уже слышу, как тяжко, страшно стучит ее сердце! Безумец! —?яростно вскочив, я выкрикнул свое бормотанье, словно испуская последний дух. —?Безумец! Говорю тебе, она здесь, за дверью!?И как будто сверхчеловеческая энергия моих слов приобрела силу волшебства?— тотчас же ветхая стенная вставка, медленно раздвинула свои тяжелые эбеновые челюсти. То было действием порывистого вихря?— но из-за этой двери предстала высокая фигура человека, тело которого охватил адское пламя, а рядом с ним, на руках туманного призрака, в крови, весь изможденный от тяжкой, отчаянной борьбы, лежал юноша, в чьих чертах я смутно узнал Мэдилейн. На мгновение они остановились на пороге, но потом, с глухим и яростным криком объятый пламенем человек тяжело кинулся вперед, вытягивая вперед хрипящую книгу.***Фелл набросился на Родерика Ашера, повалив его на рушащийся пол, и острыми бумажными зубами вонзил в его грудь книгу. Стены сотряс истошный вопль их хозяина, но книгочей уже метнулся к другу Родерика. Рассказчик каким-то чудом увернулся и бросился прочь из этой комнаты, из этого дома, быстро пожираемого книгой.—?Я за ним! —?гаркнул Эджи Папирусу. —?Позаботься о парнишке!В несколько секунд маг, перепрыгивая затягиваемые в книгу этажи, оказался во владениях свирепствовавшей бури и в свете кровавой-красной луны различил мчащегося прочь персонажа. Проклятье, книга почти завершила цикл! Фелл потянулся к источнику магии внутри себя, сменяя спектр на синий, ухватился за капли ливня и разом приказал толкнуть Рассказчика к себе. Персонаж почти успел повернуться к дому Ашеров, но от удара несколькими литрами воды отлетел к книгочею. С надрывным криком Эджи швырнул Рассказчика на обломки рушащегося здания, прямо к книге, которая отчаянно вцепилась в тело своего героя. Папирус, с раненным юношей на руках, только успел выбраться из-под обломков, как налетел сильный порыв урагана; полный лунный круг внезапно засверкал перед глазами книгочеев; мощные стены распались и рухнули; раздался гул, точно от тысячи водопадов, и глубокий, черный пруд безмолвно и угрюмо сомкнулся над развалинами ?Дома Ашеров?.Тяжело дыша, Фелл приказал воде выплюнуть книгу к нему, поймал ту в воздухе и устало запечатал. А затем швырнул на землю, яростно сжимая кулаки.—?Вот ведь отлично! —?закричал он. —?Поймали эту чертову леди Мэдилейн еще в библиотеке, но нет! Как они вообще затащили к себе парня, а?!Папирус болезненно сморщился и принял материальную форму, все еще придерживая юношу и используя на нем исцеляющую магию. Дело плохо?— он изодрал руки до мяса, выбираясь из гроба, так что чернила уже смешались с его кровью, причем в очень большом количестве, судя по ранам. Когда книгочеи нашли его в склепе, бедняга умирал от кровопотери и обезвоживания, так что ему ужасно повезло, что нашедшие его люди были магами воды и исцеления.Парень устало открыл глаза, все еще безвольной куклой лежа на руках Папируса, и попытался на чем-то сфокусироваться.—?Эй, не бойся, все уже кончилось,?— успокаивающе заговорил маг тумана, а в стороне Эджи презрительно фыркнул. —?Они больше тебе не навредят, а мы отнесем тебя туда, где тебе помогут. Хорошо?Юноша устало кивнул, наверное, даже не осознав до конца вопрос. Книгочей облегченно выдохнул?— парень хоть не сопротивляется.—?Я Папирус,?— представился он и указал на друга. —?Его зовут Фелл. А ты кто?Тяжело сглотнув, парень открыл рот и еле слышно прошептал:—?Фриск.