Глава шестая (2/2)

– Тебе и кровь не нужна, – раздраженно констатировала Вера.– Не нужна, – кивнул он. – Но съев сердце Карла, ты изрядно облегчила мне жизнь.– Ты во мне, – с трудом сдерживая ужас, догадалась Вера.– Я везде, где вздумается. А уж где есть магия, там моя власть безгранична, – он улыбнулся, лицо солдата стало вмиг угольно-черным, синие глаза сделались двумя искрящимися осколками обсидиана. Вера попыталась вызвать черный огонь – тщетно. Тескатлипока расхохотался: – Давай потанцуем, Вера, ты же так любишь танцевать.Он схватил ее за руки и закружил, сначала двигаясь по полу, вокруг мельтешили стены, Вера пыталась вырваться, но тщетно, потом под ногами исчез пол, вокруг стало так темно, что черная фигура больше не угадывалась, только глаза едва различимо мерцали. Ее все еще кружили, хотя направлений, как и плоскостей, казалось, не стало, это был какой-то немыслимый хаос. Теперь уж не вырваться. В ней закипала ярость, никто на всем свете не смеет владеть ей безраздельно. Хотя для одного живого существа она и желала бы сделать исключение, но так ведь и это оказалось невыполнимо. А уж этому всемогущему старому дьяволу она бы не уступила и крохи души.

Но по глупости все же уступила, и теперь он вертел ее черным вихрем в черных же измерениях не то одной из адских сфер, не то в казематах собственной Вериной души.– Довольно, – прорычала она, ее голос раздался нелепо громко в мягком безмолвии бездны.– Это мне решать, – прошелестел его вкрадчивый голос, казалось, отовсюду. – Теперь ты видишь, как я владею тобой, теперь знаешь, что я могу в любой миг явиться твоим черным помешательством и ты будешь болтаться в пустоте, пока мне не надоест. Или пока я не сломаю твою волю и не уничтожу твое хрупкое человеческое существо.

– Стал бы ты забавляться попусту, – проворчала Вера. – Я нужна тебе. Да и сломить ты меня не сможешь, было столько поводов вмешаться, обездвижить меня, вывести из игры, чтобы уничтожить тем, что случится за пределами этой бездны, но ты чего-то ждешь.– Я сделаю это, когда твое вынужденное бездействие либо, напротив, слепая неконтролируемая ярость приведет к такому, что сердечко не выдержит, – пообещал он, опуская ее на пол. Вокруг по-прежнему стояла непроницаемая тьма. Почувствовав под ногами твердь, Вера попробовала вызвать оружие, и попытка увенчалась успехом. – Опустошенная, ты присоединишься ко мне. Этому миру нужно новое Солнце, то, что ближе этой убогой планете, им станет однажды Луна. Так случится, когда человек встанет против человечества. Этим человеком станешь ты. Мой лунный мотылек, я усилю дуновение от взмаха твоих нежных крылышек и превращу его в смертоносный ураган. Достаточно пошатнуть равновесие в этом неприглядном мирке, так тотчас за ним в бездну вереницей потащатся другие.

Вера молча сделала несколько взмахов кинжалом перед собой и царапнула наконец чью-то плоть.– Бьешь вслепую, человек, – рассмеялся Тескатлипока. – Что если сейчас ты пускаешь кровь тому, кто тебе дорог?– А мне не впервой! – прокричала Вера, яростно размахивая клинком. – И я любого из них верну после, но тебя изничтожу. Меня не обманет трепет сердца, я знаю, что ты опасней моего клинка, пускай и пронзающего плоть родных.– Так знай же, владея твоей волей, я владею твоей магией, – шепнул он.– Ничем ты пока не владеешь, – презрительно выпалила Вера, она чувствовала, как ее заливает, забрызгивает липкая теплая жидкость. – Это все я. Мои ошибки, мой гнев или мой холод. Ты лишь тень, ждущая часа встать на место человека, но, как и всякий демон, ты этого не дождешься. Умру я или избавлюсь от тебя, ты проиграешь.– Поглядим, – с улыбкой в голосе сказал он.Чернота исчезла, Веру ослепил свет искусственных ламп. Она стояла над телом истерзанного ее клинком солдата. Он не регенерировал, безвольно лежал в луже бесцветной крови. Мертвый.Вера вышла к лифту, бросив на прощание безмолвным солдатам, так и стоявшим безучастно: ?На что уставились? Тоже хотите??Приняв душ, она вышла в длинный коридор, встретив там Куртца, он обеспокоенно посмотрел на нее, но Вера отмахнулась, мол, не о чем беспокоиться.Они поднялись в столовую и перекусили яичницей и сосисками, наспех пожаренными изрядно проголодавшейся за время похода и сна Верой. Обычно словоохотливый Леопольд не проронил почти ни слова, лишь коротко поблагодарив Веру за ужин.

Сидел, уставившись в пустую уже тарелку, сосредоточенно, будто что-то для себя решая. Снова подкралась паранойя, а не решил ли он покинуть ее, как это уже сделал Карл? Не решил ли он уйти вслед за Карлом? Если он думает, что ?втроем? не бывает, не хочет ли он вернуть все на места? Когда-то ?вдвоем? – это значило про него и про Карла. Они были друзьями. А старый друг, как известно, лучше новых двух. Вера же не могла взять и числом.Куртц заметил ее взгляд и взбодрился, неловко кашлянув.– Ты задумался, – тихо сказала Вера.– Да ерунда.

– О том, что было в лесу? – подсказала Вера. Это была очевидная ложь, но удобная, чтобы замять неловкую паузу.– Да, такое бывает, знаешь, если слишком рассвирепеть. С непривычки. Засиделись мы, Вера. Пора бы действовать. Игрушки пылятся.Вера кивнула и слабо улыбнулась. Игрушек сегодня стало на одну меньше и об этом еще предстоит сказать. Но Вера не могла пока придумать, как сделать это, не упомянув зловещее предзнаменование Тескатлипоки.Энергично встав, Куртц прошелся до навесного шкафчика – Вера понадеялась на чай – но он извлек знакомую бутылку. Что ж, пусть, он заслужил. Много, слишком много он сделал для Веры за последние месяцы. Они теперь не втроем и ей несказанно повезло, что он остался с ней. По крайней мере, на время, а там, если решит уйти, она, конечно, возражать не будет. Раны почти зализаны и, если судьба намекнет, что пора возвращаться в свою консервную банку, на полочку, в холодную страну одиноких испуганных людей, она сделает это. Особенно в свете… точнее, в непроглядной тьме последних событий.Ну, а пока они выпьют, потому что сейчас они все же вдвоем и одиночество презирают.Вера облизнула сладковатые от вина губы, в мыслях ненадолго воцарился приятный вакуум. Воспоминания о столкновении с Тескатлипокой отступили, сердце болезненно сжалось от совсем других переживаний.– Думаю, я смогу все исправить, – сказала она.– О чем ты?– Верну Карла. Если кто и должен уйти, то вовсе не он.– Паршиво на тебя это вино действует…– Нет, послушай.

Решительно отодвинув в сторону выпивку, Вера облокотилась о стол и упрямо посмотрела вперед, куда-то сквозь Куртца.– Ты знаешь, я сделала кое-что. Кое-что действительно плохое с ним, он вправе меня ненавидеть. И те серые твари, и тот, кто их подослал – не при чем. Все гораздо проще. Никто не в состоянии его настроить против меня, кроме меня самой. И я же могу все исправить.– Ты сердце его съела, Вера, – спокойно сказал Куртц, но за спокойствием скрывался некий невысказанный ужас. – Ничего здесь уже не исправить.

– Да, съела, – энергично кивнула Вера. – Но, знаешь, ведь и он сточил добрую половину моего. А потому я не могу сдаться, понимаешь?Леопольд улыбнулся, снисходительно, бездушно, как не улыбался даже во времена, когда их не связывало ничего, кроме общих стен. Словно говоря: в таком случае, это твоя головная боль и боже тебя упаси впутывать меня в это, я умываю руки. Он оставался с ней, когда все было хуже некуда, почему же сейчас он вдруг переменился? Куртц встал и лишенным эмоций голосом выдав дежурное: ?Доброй ночи, Вера?, вышел из столовой.Вера насмешливо повертела в руках пустой бокал: вот и все. Выждав пять минут, чтобы не смущать Куртца присутствием в общих коридорах, она встала и спустилась к себе слегка пьяной походкой – какой там приворот, смешно, ей просто нельзя пить, сам черт едва ли знает, как там у них, у ведьм все в организме устроено, что человеку хорошо, то ведьме – ноги заплетаются не меньше языка, а в голове бардак.Опустившись на кровать, Вера с горестным стоном повалилась и уставилась в потолок. Куртц ушел – это, пожалуй, скверно, даже очень, но нет худа без добра, ведь ему не представилось случая услышать продолжение Вериных мыслей, а оно было.– Не осталось у меня сердца, – вздохнула Вера и тут же вдруг невольно улыбнулась. – Вторая досталась тебе, Леопольд.Она заснула и ей снились обрывки прошлого под старинную музыку, такое бывало и прежде, когда мозг чрезмерно пресыщался переживаниями. Подсознание почему-то предпочитало страдать под музыку, оно ставило пластинку Вагнера и окунало Веру в омут прошедших, но до сих пор терзающих душу мрачных картин.Вера проснулась, уставившись на бледно-голубой квадратик лунного света на противоположной стене. Музыка продолжала играть и Вера хотела заснуть обратно, покорно отдавшись милости совсем немилостивого подсознательного, которое вздумало ей транслировать бездушные окуляры Карла перемежая эти видения почему-то с черной фигурой Тескатлипоки, карабкавшейся по черному же стеклу обсидиановых миктлановских гор.

Но она не заснула, потому что четко вдруг осознала: музыка играет на самом деле.Подскочив с кровати, Вера как есть, в ночной рубашке, доходившей чуть ниже середины бедра, выбежала в коридор и влетела в общую комнату, откуда и доносилась музыка.В комнате было темно, луна освещала лишь ближний угол, где не оказалось ничего интересного. Вера нажала на выключатель, едва расслышав щелчок за учащенным сердцебиением – тщетно, лампочки перегорели или еще какая чертовщина с ними произошла.

И все же определенный эффект это произвело – в дальнем углу, там, где стоял их старенький… его старенький патефон, показалось какое-то шевеление.– Карл? – с надеждой позвала Вера, стремительно пересекая комнату. Глаза стали привыкать в темноте, и, подойдя, Вера уже знала ответ еще до того, как сидевший возле патефона подал голос.– Всего лишь я, – с едва различимым вызовом сказал Куртц.Его голос был заглушен монотонным гудением, которое Вера не сразу разобрала за музыкой. Бытует мнение, что неестественные, непривычные звуки должны отчетливо различаться на фоне хорошо знакомых, раздражая слух, даже если они куда тише и глуше. Вера прислушалась: подтвердить или опровергнуть эту гипотезу она и не могла, поскольку слышала этот звук прежде. Так гудели аппараты, менявшие кровь Карла на бесцветную жидкость.Куртц закурил, крошечный огонек разбавил тягучую тьму, да и глаза успели привыкнуть, теперь она видела смутные очертания аппаратов, тянущиеся к Куртцу трубочки, и что-то бесформенное под его ногами. Маленькая кучка земли? Вера нагнулась и под малейшим дуновением, вызванным этим жестом, кучка беззвучно развеялась – пепел. Рядом оказался смятый лист бумаги, он лежал опаленным краем кверху, потому она не сразу его приметила. Она вопросительно посмотрела на Леопольда, не зная, с чего начать разговор.

– Это же не то, о чем я думаю? Ты не мог сделать этого, – оторопело пробормотала наконец она.– Именно это я и сделал, – кивнул Куртц, останавливая пластинку. – В чем дело? Тебе же подобное по вкусу. Как ты там сказала? Не имеешь права любить живое? Впрочем, у тебя и с мертвыми плохо клеится. Моих ребят теперь девятьсот девяносто девять. Что ж, однажды связавшись с шестерками, от них уж не избавиться, не так ли?

– Но зачем же ты?.. Да еще один! – Вера прижала ладонь к губам, отрицательно помотав головой. Это не укладывалось в голове, походило на один из мрачных сумасшедших снов, но по опыту Вера знала, в ее в жизни кошмары часто оборачиваются явью, а потому не стала причитать, что все происходящее лишь дурной сон. Не сон это, не сон: в нос ударил знакомый металлический запах – она посмотрела вниз, а вот и жестяное ведро с остывшей кровью.

– Конечно один. Ты бы и мое сердце съела. Теперь уж не съешь, я его сжег, – он выпустил белесый дым, Вера заметила, как побледнели губы Леопольда, и поежилась.

– Только не ты, – тоскливо протянула Вера. – Зачем же ты сделал это?– Я лишь привел себя в соответствие с тем, кто я есть, – сказал Леопольд. – Избавился от человеческого сердца. Но знаешь, что странно? Все я чувствую. Телом, не душой, разумеется. Отвратительные из нас вышли колдуны, как считаешь? – он усмехнулся.– Не говори так! И что на тебя нашло? Я и держалась только благодаря тебе все эти месяцы! – Вера нагнулась, хватая его за руку, приблизилась, чтобы рассмотреть его лицо, но он отвернулся. – Зачем ты сделал это с собой?– Просто стал собой, – упрямо повторил он и дернул руку, попытавшись освободиться. Вера усилила хватку, его рука была холодной, невероятно холодной, а к гудению приборов примешалось отчетливое тиканье механического сердца. – Да я это был. Все время я.– О чем ты? – не скрывая мольбы в голосе спросила Вера. – За что ты себя вдруг так коришь?– Ну что же ты, Вера, подумай, – он наконец перевел на нее взгляд, тяжелый, без капли любви или сострадания. – Ты знаешь ответ.– Нет, – Вера отчаянно мотнула головой. Дыхание стало сбивчивым, она готова была расплакаться, потому что он был прав: знает.– Дурить тебя под силу лишь тебе самой, – сухо сказал он. – Но, если тебе так хочется держать до конца маску, я озвучу все сам. Это я вымуштровал ту лесную тварь, я ей подкинул фото Агнес, обучил говорить, сказал, что говорить. Это я тот самый Человек. Забавно, правда? Теперь-то, конечно, забавно, когда я наконец уяснил, что ювелирная работа не по мне, я вечно развожу бардак. Так я и решил теперь заниматься тем, что умею, разводить бардак. Мне осточертел холод, Вера, я буду жечь костры. Много костров.Вера вздрогнула, медленно отпуская его руку и отходя в сторону. Он рассорил их с Карлом. Зачем? Она и это, разумеется, знала. Куртц попортил ее маску, разрушил фанерную стену, за которой сидела правда, и та наконец заговорила. Вере теперь не нужно было разворачивать смятую опаленную бумагу, чтобы знать, что на ней изображено, не нужно было одолевать Куртца глупыми вопросами, в поисках причины. Вот же она, причина, скомканная валяется на полу и она же на трясущихся от волнения ногах стоит перед ним.– Что мне делать теперь? – не выдержав, задала все же другой, не менее глупый вопрос, ответ на который ей уже известен.– Теперь уходи, – кивнул он. – Тебе здесь больше делать нечего. Все уже сделано.– Я не хотела и не хочу, чтобы ты страдал, – прикрывая дрожащими пальцами влажные глаза, сказала Вера.– Об этом не беспокойся, все страдания сгорели вместе с сердцем, – он улыбнулся. – Так что просто уходи. Наши ошибки уже не исправить. Если ты, посмотрев на горящий мир, вспомнишь обо мне, это будет достаточной благодарностью за время, что мы провели вместе. А уж с улыбкой вспомнишь или с проклятьем не так важно, как не важно одна ты будешь или с Карлом. Мы все безнадежно опустели за эту попытку побыть немного людьми. Мы не люди и, пожалуй, хватит скрывать это.– Может, и так, – кивнула Вера. – Но вы ими были до встречи со мной.Она вышла, все было сказано. Беспокойно пометавшись по коридорам, Вера зашла наконец в комнату Карла. Там не было ничего, кроме кровати и тумбы при ней. Так показалось сначала, потом луна, выйдя из-за тучи, снисходительно бросила свой бледный свет на угловатый небольшой предмет, лежащий на краю тумбы. Вера судорожно вздохнула, рывком поднимая пыльную ?Сонату?. Последнее напоминание о былых беззаботных и радостных мгновениях, которые никогда уж не повторятся.Но они пытались. Честно? Нет, ведь это не в их природе. Лживо, как умели, но с любовью, самой искренней, на какую только были способны их порочные сердца. С нежной заботой, пускай и пряча за спиной нож. Это была взаимная мучительно-сладкая пытка с заведомо горьким финалом. Каждый делал шаг навстречу другому, но два назад к истокам собственного черного эго. В конечном счете они зашли слишком далеко назад, откуда к свету уже не вырваться.Из троих это могло быть под силу только одному, так велико было его созидающее начало, но Вера не могла питать больших надежд на его счет. Их стараниями Карл скитался теперь в озлобляющем одиночестве, и все же у него был шанс, один из тысячи или, может, миллиона, очнуться все же от черного наваждения, презреть воцарившуюся в душе пустоту.– Ты ведь так любишь все совершенствовать, улучшать, – улыбнулась Вера, впиваясь пальцами в плеер. – Может, потому нам не по пути. Ведь я умею только разрушать, – сквозь слезы закончила она. Плеер в руке вспыхнул.Ночь двадцать пятого мая выдалась теплой, земля наконец прогрелась до того, что стала отдавать накопленный за день жар. В лесу, разумеется, все так же стояла бодрящая прохлада, но выйдя к ровной поляне у озера, Вера ощутила приближающееся лето. Оно обещало отогреть застывшую душу, но Вера не собиралась давать ему шанса. Да и себе тоже.Из облаков показалась полная луна, краешек ее поржавел – сегодня Луна вступила в полутень. Это совсем не то же, что ночь Кровавой луны, но достаточно для того, чтобы подкрасить лунную дорожку озера багряным, образовав путь в один конец для страждущей души.Пускай ее черный дар вернется богам и демонам, подарившим ей его или исчезнет в небытие вместе с ней – ее не слишком заботила участь черного огня. И собственная. Если это снова будет Миктлан, она пройдет его влет, не обращая внимания ни на острый обсидиан, ни на увещевания черного вихря. Она исчезнет, если дойдет до дома без окон. Она будет болтаться в мире духов, если ее оставят там. Она станет одиноким сапфиром, рубином или ониксом в бездне над Миктланом, если ей позволят занять это почетное место. Место человека.Так или иначе, сегодня она умрет.Темная вода тихого озера едва слышно шелестела, набегая на илистый берег, колеблемая легкими порывами ветра, она не имела собственной силы движения. Вера с сомнением посмотрела на лунную дорожку. А что насчет нее? Не происки ли это Тескатлипоки, давно задумавшего сломать ее волю, сделать его марионеткой. Ее ли это желание?Вера поставила ногу на призрачный луч света – он был тверд, как каменная тропа. Ее ведут или это бесхозная дорога? Все вместе, пожалуй.Она, конечно, не хочет умирать, кто бы захотел? Человек цепляется за жизнь и при большей боли, зная, что смерть, хотя и ворота, но не выход. Тогда человек терпит, превозмогая боль идет другим путем, не видя выхода, но зная, он где-то впереди истинный результат его жизни. Это и значит быть человеком, нести свое бремя, чтобы сбросить лишь тогда, когда дорога кончится, сворачивать нельзя, даже если кажется, что она не кончится никогда.

Но что делать, если ты давно не человек, нет никаких дорог, кроме лунной, а жить стыдно? Жизнь ли это вообще? Вседозволенное существование пустой оболочки, бездушной, неспособной к созиданию, свойственному человеку, неспособной к любви. А если не жизнь, то является ли прекращение этого самоубийством?Вера замерла. Она стояла на середине лунной дороги и видела теперь конец – луч резко обрывался, впереди чернильная бездна. Там и ответ. Она страстно хотела его услышать, хотя сама на ответы всегда была скупа.– Да, – сказала вдруг Вера, сжав кольцо. – Знаю, что слишком поздно, но все же ?да?.

– Тогда нам в другую сторону.Вера вздрогнула и обернулась. За спиной стоял Карл, устало глядя на нее, словно говоря: хватит уже всей этой дьявольщины, пойдем домой. Будто и не было ничего. Это был Карл, не Тескатлипока и не оборотень из леса, она это твердо знала и даже его мягкие, напрочь лишенные обвинительного тона слова не позволяли усомниться.

Он справился, отбросил черные мысли. Нашел ее, благословил на борьбу с самой собой, подарив еще один шанс.Но Луна призывала завершить начатое, Вера вновь посмотрела на небо: к ржавеющей луне медленно подползло огромное тяжелое облако, уже коснувшись ватным краем бледного диска.– О нет, – простонала Вера и повернулась к Карлу. – Ты должен уходить, если дорожка исчезнет из-под ног, ты умрешь, как если бы тебя коснулся луч из осколка меча Сурта.

– Что-то ты не торопишься покидать этот проклятый луч.– Все пошло хуже некуда, – нехотя сказала Вера, с опаской поглядывая на исчезающую за облаком луну.– Это правда, – он кивнул. – Так что я постою здесь с тобой.– Нет! – испуганно воскликнула Вера.– Почему? Хуже уже некуда, так? – с напускным безразличием сказал Карл, сложив руки на груди и потверже встав на дорожку, неумолимо таявшую с краю. Он даже не пытался сторониться тьмы, приходившей на смену свету.– Прости меня! – выпалила наконец Вера, шагнув навстречу. Затем еще шаг. Два вперед и ни одного назад. Она обняла его.

– Простил, – усмехнулся Карл. – И тебя, и себя, твой черед. – Он нервно рассмеялся, обнимая ее тоже. – Я знаю, ты долго можешь спорить сама с собой.Он развернул ее к бездне и сбросил. Вера с криком полетела вниз, шумно приземлившись в холодную воду, окутавшую ее тяжелым влажным пленом. Сквозь толщу воды Вера услышала второй всплеск.Вынырнув, Вера уставилась на матовый блеск луны, полностью скрытой тревожно-темным облаком, затем перевела взгляд на плывущего рядом Карла.

– Давай-ка к берегу, замерзнешь, – непринужденно сказал он.Они выбрались на илистый берег и, поднявшись к траве, устало опустились на нее, эти минуты на лунной дорожке стоили целой жизни, истощающие, нервные. Карл не дал ей умереть, но сделал бы он то же, если бы она так и не признала своей ошибки? Или отправился бы в ад за ней, молчаливо, так и не обозначив своего присутствия? Вера содрогнулась при этой мысли.– Все позади, – сказал Карл, привлекая ее к себе. Он не мог ее согреть, больше никогда. Но лед, сковывающий ее душу, наконец треснул.Немного обсохнув, они пошли домой, долго, весь остаток ночи брели до резиденции. Добрались только с первыми лучами солнца. Оно светило так, как светило каждый день еще до их рождения, бесстрастно-приветливо. Не было ему разницы, кого оно греет, кого приветствует.По долине неуклонно двигалась черная тень марширующих солдат. Куртц остался верен сказанному слову, он собрался разрушить этот мир. Сейчас он шел далеко впереди, и Вера знала, говорить он не станет. Он теперь один, ведь ?втроем? не бывает.

Карл был прав, она часто была не в ладу с собой, ее раздирали противоречивые желания и мысли. Но только не сейчас. Она вдруг отчетливо осознала, что прощает сейчас, прямо сейчас, глядя на предвестник ужаса для всего земного, прощает себя, Карла и Леопольда за все, что они сделали или сделают. Прощает только затем, чтобы больше никогда не спотыкаться о чувство вины или обиды, ведь именно их мертвенный холод приводит к расчетливости, у которой нет иного исхода кроме одинокой смерти. Такого конца она не допустит, у нее есть теперь что противопоставить самым черным порокам.

– Все только начинается, – твердо сказала Вера, переплетая свои пальцы с пальцами Карла.