5 глава (1/1)

В столице Чамборда?— Лондо, в тот вечер разразилась ужаснейшая буря. Сильнейшие потоки ветра с корнем вырывали деревья, сносили торговые палатки и черепицу с крыш домов, швыряли туда-сюда, как какую-нибудь тряпичную куклу всё, что попадалось им на пути: бутылки, палки, камни, какие-то деревяшки, людей. Крупные хлопья снега, перемешанные с маленькими льдинками, падали на землю сплошной белоснежной стеной, покрывая землю рыхлым толстым одеялом. Все сидели по своим домам как можно ближе к огню, закутавшись в плед. Те, у кого дома не было, искали приют в подворотнях и развалинах старых домов, где, спасаясь от пробирающего до костей холода, разжигали костры и ютились поближе друг к другу.? Эта буря унесла большую сумму из государственной казны, а также заодно прихватила с собой и несколько десятков человеческих жизней.*** Не знаю, к счастью ли, но Мари отвела меня домой до того, как она началась. Я пробыла в её доме где-то час. За это время, после того как Мари рассказала мне о смерти бедной Софи, никто из нас не проронил и слова, переживая, пытаясь подавить, каждый свои чувства. Я медленно доела хлеб. Затем Мари укутала меня в свой плащ и отвела домой. Я не возражала. Путь оказался для нас слишком коротким Путь, чтобы собраться с мыслями и приготовиться к расставанию, оказался для нас слишком коротким, и поэтому мы минут десять просто стояли недалеко от старого здания, которое являлось одновременно и моим домом, и моей тюрьмой, в которую заключило меня своё собственное рождение, и внимательно рассматривали, отмечали каждую его ветхую часть: стены, с которых облез слой светло-серой краски и потрескалась шпаклёвка, а кое-где виднелись глубокие трещины и отколотые куски кирпича, свидетельствующие о более глубоких проблемах; накренившийся массивный резной карниз угрожал, если ветер станет ещё хоть чуть-чуть сильнее, упасть с огромным грохотом; стекло некоторых окон было испрещрено трещинами или разбито, кое-где его вообще не было; центральный вход?— большие, деревянные, массивные, немного облезлые, с красивой резьбой двери. Никогда моя нога не переступала их порог. В те немногие разы, когда я выходила на улицу, то пользовалась черным ходом на кухне. Он предназначался низшей прислуге. Это внезапное осознание стало резкой пощечиной, напоминанием о том, кто я. Всего лишь внебрачный, непризнанный ребёнок, к тому же бесполезная девчонка, которой суждено всю жизнь раболепствовать, унижаться перед мужиком, который и в грош ставить меня не будет, и при этом пахать, как конь, а потом бесславно помереть в канаве. Перед глазами предстало лицо Эммы, потом Софи, потом Мари. Никогда я их не сравнивала, но сейчас они показались мне так похожи. Этот одинаковый тошнотворный поникший силуэт и глаза, в которых читается одно лишь смирение и готовность всё стерпеть. Неужели и я стану такой? По позвоночнику пробежала дрожь омерзения, а к горлу подступила тошнота. Встряхнувшись, я принялась дальше рассматривать дом, чтобы отвлечься от ужасного ощущения. Кинув взгляд на фасад, на котором ещё были видны признаки былой, пускай не роскоши, но хотя бы состоятельности семьи за ним укрывающейся, и которые сейчас вызывали только сильнейшую жалость и смех из-за их незначительности и потрепанности, я мысленно отметила, что даже так это ветхое, на глазах разрушающееся сооружение было лучше, чем любое здание в трущобах. От этого стало только хуже, и мне захотелось трусливо сбежать от этих чувств и мыслей.—?Мне пора идти,?— голос прозвучал тихо и на удивление ровно, не раскрывая того, что на самом деле происходило в моём сознании. Поскольку у меня не было обуви, а на улице стояла зима и, как следовательно, земля была усыпана снегом, то Мари укатала меня в своё пальто и несла на руках. Услышав мои слова, вздрогнув, как-будто очнувшись ото сна, она повернула голову и посмотрела на меня расплывчатым, ничего непонимающим взглядом и крепче сжала в объятиях своих худеньких, но сильных рук. Чуть постояв так, Мари, также прибывая в как-будто во сне, всё же бережно поставила меня на землю. Но не я успела сделать и нескольких шагов по направлению к зданию, которое было для меня тюрьмой, адом и в которое я так хотела сбежать, трусливо скрыться от отвратительной правды, как Мари схватила меня за руку, притянула к себе и снова заключила мое тельце в свои объятия. Прижав свою голову к разрывающейся от рыданий груди.—?П-простите!.. Простите!.. П-простите меня, госпожа! Простите меня! —?сквозь судорожные всхлипы она молила у меня прощения. Горячие слезы катились по её раскрасневшимся от мороза и эмоций щекам и падали мне на лицо. Её снова начала бить дрожь.—?За что ты извиняешься? Возможно, мои слова получились слишком тихими или она просто их проигнорировала, но Мари не ответила на мой вопрос, лишь сильнее сжала в объятиях.Она долго рыдала, но, когда наконец-то её грудь перестала разрываться от громких всхлипов,?на её лица, как ни в чём не бывало,сияла абсурдная и счастливая улыбка.—?Простите меня, госпожа, за эту истерику. Я немного раскисла, — вытерев мокрые щеки своими рукавами и несколько раз шмыгнув носом, она потянулась к своей старой юбке, в складках которой был спрятан незаметный кармашек. —?Это подарок от Софи. Она хотела, чтобы они достались Вам. Здесь и от меня есть маленький сюрприз. В моих руках оказался маленький, но чем-то плотно набитый и достаточно тяжёлый мешочек с простой ручной вышивкой. Я хотела ослабить завязки и посмотреть на его содержимое, но как только мои маленькие ручки потянулись к ним, то их накрыли более большие ладони. Несколько секунд я внимательно рассматривала эти мозолистые, сухие руки с огрубевшей и потрескавшейся кожей, а потом медленно перевела взгляд на лицо их обладательницы. Мари лишь легко улыбнулась и медленно покачала головой—?Откройте его дома,?— её голос был очень тихим и спокойным.?— Идите быстрее, а то заболеете. Мы одновременно посмотрели вниз на мои босые ноги, которые чуть выглядывали из-под пальто, собравшегося на земле складками. Они были завернуты в какое-то тряпьё, чтобы хоть как-то защититься от мороза и мелких и острых кристалликов льда, которые больно царапают ступни. Но приставший к ним снег быстро таял, и они вскоре насквозь пропитались ледяной водой. Пробирающий до костей холод проникал в каждую часть моего тела, обволакивал ноги, сковывал их и потом поднимался выше и выше. Но, как ни странно, я?не чувствовала его, пока Мари не сказала об этом.—?Госпожа Наоми, возвращайтесь домой и больше не выбегайте на улицу в таком виде,?— она легонько ткнула своим огрубевшим, толстым, с обгрызанным ногтем пальцем мне в лоб.?— Идёмте! —?заботливо поправив мои растрепанные волосы, Мари резко встала с колен и подхватила меня на руки.?— И если ещё раз захотите выйти на улицу, оденьтесь потеплее. Хорошо? Я неуверенно кивнула, но когда поняла, что она хочет донести меня до самого дома, то начала брыкаться, запротестовав, но её руки лишь сильнее сжали меня в объятиях.—?Мари! Отпусти меня! Вдруг тебя заметят!—?Ну и что? —?на мой вопрос она только самоуверенно усмехнулась.—?Тебя изобьют! Ты… ты тоже можешь умереть!... как Софи,?— мои кулаки сжались на её одежде, последние слова я произнесла тихо, почти не слышно.—?Ну и что? —?уверенный взгляд, в котором мелькал огонёк безумия и необъяснимого веселья и смелости, был устремлен прямо на облупленные стены, но, казалось, она их не замечала и сейчас пройдёт их насквозь. Её ответ, насквозь пропитанный полным пренебрежение жизнью, за которую я так рьяно цеплялась и которую меня учили ценить,настолько меня обескуражил, что все протесты, не вырвавшись, застряли в горле, и я позволила обогнуть дом и донести себя прямо до моего окна. Оно чуть раскачивалось ветром и противно поскрипывало. Я, покрепче ухватившись за раму и подтянувшись на руках, уселась на подоконник, свесив ноги. Я уже начала снимать с себя пальто, чтобы вернуть его обратно владелице, как она остановила меня, сжав в своих ладонях мои.—?Но ты же замерзнешь! —?на мой возмущённый возглас, она медленно покачала головой из стороны в сторону.—?Вам он пригодиться намного больше, чем мне.??Окоченевшие, еле движущиеся пальцы, посиневшие губы и дрожащие от холода плечи говорили совершенно об обратном, но не успела я вымолвить и слова, как Мари ухватилась за деревянную ручку окна и навалилась на него всем своим весом, попытавшись закрыть. Хоть само стекло и было не очень большим, чуть меньше меня самой, но заключенное в массивную деревянную раму и держащееся на заржавевших?металлических петлицах, его был достаточно трудно сдвинуть с места.?И, смотря, как оно жутко скрипит и грохочет, медленно закрываясь, я могла только гадать, как у меня получилось раньше открыть его дапричём так быстро.Я подобрала под себя ноги?и… Бах! С ужасным грохотом окно закрылось.—?Прощайте, госпожа Наоми,?— голос Мари звучал приглушённо и чуть искаженно из-за разделяющего нас стекла. Ещё одна лёгкая улыбка, и она зашагала прочь, не оборачиваясь.Я долго сидела на подоконнике, наблюдая за удаляющейся фигурой, которая становилась всё меньше и меньше, пока та не превратилась в маленькую чёрную точку и не скрылась за поворотом. Но и после я следовала за ней, мысленно прочерчивая путь через грязные и узенькие улочки трущоб, до самого её маленького разваливающего домика.*** Окно моей комнаты было разбито какой-то деревяшкой, которую кидала из стороны в сторону вьюга, и в конце концов ударившуюся в? стекло, разбив его. Мелкие осколки разлетелись по всей комнате и смешались со снегом, который теперь беспрепятственно проникал в комнату, даря ей еще больше холода и сырости. К счастью, я лежала на кровати, с ног до головы закутавшись в пальто, и осколки не попали в меня. Но оставаться там мне больше было нельзя, и поэтому, прихватив свою тонкую и совсем не мягкую подушку, я отправилась в другую комнату, которая раньше была библиотекой. Пожелтевшие обои с загнутыми вниз уголками, пыльные стеллажи, на которых красовались следы от укусов мышей и крыс, на полках которых лежали листки, вырванные из книг, раньше их заполнявших, высокий потолок, с которого свисали длинные серебряные нити паутины, и одно-единственное окно?— вот, что она из себя представляла. Сжимая в ладонях мешочек, который мне дала Мари, я лежала на голом полу этой самой комнаты. Что-то останавливало меня развязать тесёмки и взглянуть на его содержимое. Может то, что я уже знала, что там хранится? Деньги. Деньги, которые были заработаны тяжёлым трудом и могли быть потрачены на лечение Софи, были отданы мне. А судя по тяжести мешочка, в его заполнении существенную роль сыграла и Мари.? Вспоминая тощую фигуру и грязный дом, я не могла задаться вопросом: сколько раз Мари голодала для того, чтобы отложить в этот мешочек ещё одну монетку? Почему она подарила мне сегодня столько тёплых улыбок и заботливых объятий, когда её жизнь представляет из себя сущий ад? Почему она так надрывно рыдала, прося у меня прощения, когда я должна была это делать? Ведь это у меня в сердце прорастали семена обиды на то, что они не забрали меня с собой, хотя сама по сути не имела на это право. За то, что не можешь сделать для меня больше, чем делаешь сейчас? Но твои грубые, мозолистые руки с потрескавшейся кожей, тощая фигура, которая выглядит ужасно даже по сравнению с другими обитателями трущоб, разваливающаяся лачуга, которую язык не поворачивается?назвать "домом", и этот маленький, но плотно набитый мешочек, как результат всех твоих страданий и лишений, говорят намного громче любых слов. И при всем этом ты, Мари, могла так легко и по-доброму улыбаться, дарить мне такие нежные и заботливые объятия. В голове стрелой промелькнули воспоминания о тех днях, когда мы втроём были вместе. Потом застывшей картиной перед глазами встала сгорбленная фигура старенькой Софи в её заношенном до дыр платье и залитым кровью лицом, а рядом бледная и тощая Мари с впалыми лихорадочно-красными щеками и глазами, в которых сверкала искра безумия, смешанная с отчаяньем и лёгкой, но так много значащей улыбкой. В душу острыми когтями впилось даже не предчувствие, а осознание. Осознание того, что что-то случилось, и от этого становилось так больно, что кричи. Это было именно чувство, а не законченная точная мысль. И от этой неопределённости становилось только хуже. Грудь разрывалась от острого, как меч, невыносимого горя, но я не понимала, почему это происходит. Почему сердце сердце стучит, как бешеное, ударяясь о рёбра? Почему на?горле как-будто сомкнулись чьи-то сильные руки, и я не могу дышать? Почему тело свернулось калачиком, и его бьёт крупная дрожь? Почему пальцы судорожно вцепились в мешочек, набитый деньгами, такими тяжёлыми усилиями, прижимая его к груди? Почему мои глаза оставались сухими? Почему я всю ночь, скорчившись, лежала на полу, раскрывая рот в рот беззвучном крике?*** Больно… Больно. Больно. Больно. Больно! Больно! Больно!!!Чёрт! Как же больно!Ноги горели огнём и стали как-будто металлические. Сердце билось как сумасшедшее, и, казалось, оно сейчас сломает мне рёбра. Грудь разрывалась от долгого бега. Дыхание давно уже сбилось, и мне отчаянно не хватало воздуха. Но я всё равно продолжала передвигать стёртые в кровь ноги, как сумасшедшая. Нет, в тот момент я и была сумасшедшей. В моих действиях не было ни капли логики, лишь глупый порыв маленького ребёнка, основанный на безумных эмоциях и желаниях, а усталый, слишком измождённый для этого мозг не стал этому противиться.? Что именно сподвигло меня к этому несомненно абсурдному поступку, за который я себя нещадно бранила? Точно сказать не могу. Снег, проникающий через разбитое окно в комнату, покрыл пол тонким одеялом и теперь начал немного таять, образуя лужи. И пока всё насквозь не промокло, я начала осторожно перетаскивать свои немногочисленные пожитки в комнату, которая находилась возле библиотеки. Ради своего переезда я даже пропустила урок чтения с Эммой. Но он не потребовал много времени. Я не могла перенести мебель, которая состояла из кровати, хромого стула и покошенного шкафа без дверец, а с одеждой и другой мелочёвкой расправилась я быстро. Тоненький матрац, набитый соломой и тряпками, промок, заледенел и теперь никуда не годился.Пришлось его оставить. Я стояла около шкафа и прикидывала в мозгу не смогу ли перенести его в свою хоть и достаточно просторную, но совершенно пустую комнату, разобрав на части. Перспектива хранить одежду на полу не очень меня радовала. Но постояв возле него где-то минут десять и убедившись в невозможности осуществить этот план, единственное, что я могла сделать, обречённо вздохнув?— это сдаться. Живот предательски заурчал, напоминая о отсутствии со вчерашнего дня в нём еды. Пришлось идти на кухню, чтобы попросить тарелку отвратной каши, которой неизвестно сколько дней, и не умереть с голоду, и которую не факт, что дадут. Я невольно сморщила нос, когда слизистый комок с противным звуком шмякнулся в мою деревянную миску, но быстро вернула на своё лицо безразличное выражение и убедилась, что никто не заметил выраженного мною недовольства. Подтвердив, что все увлечены новой речью Карла, я тихо вышмыгнула из кухни и хотела уже отправиться дальше заниматься переездом, как краем уха уловила то, что заставило меня остановиться как вкопанную.—?…хоть что-то хорошее эта чёртова метель сделала. Столько отбросов в трущобах сдохло,?— голос Карла эхом отдавался в голове и, как яд, проникал в каждый, даже самый тёмный, уголок души. Перед глазами предстала фигура Мари, стоящая посередине своего дома. Могла ли это холупа защитить её от метели? Руки задрожали, ноги как-будто приросли к полу, но я всё равно заставила себя сделать шаг, а потом ещё и ещё. Мне так хотелось быть рядом с ней, пусть и в трущобах, пусть в нищете ещё более плачевной, чем в которой я живу сейчас, пусть тогда у меня не будет будущего. Но рядом с ней, рядом с моей горячо любимой Мари. Ведь именно этого я изначально хотела, это было моей целью с самого начала. Так почему не сказала вчера об этом? Не хватило решимости? Была слишком удивлена? Забыла? Я вбежала в свою новую комнату, поставила тарелку с кашей на пол и начала спешно одеваться. Тщательно замотала ноги в тряпки, одела летние сандалии, из которых я давно выросла, укуталась в пальто, подаренное Мари, завязав его так, чтобы оно не мешало мне идти, и выбежала на улицу через разбитое окно в старой комнате. Я примерно помнила путь до дома Мари и бежала, бежала, бежала, не останавливаясь.