Эпилог. Две Вселенных. (2/2)
- Дети, - сказал Хулио. – Ты так хотел иметь много детей когда-то. Ты не скучаешь по этой возможности?
Бенхамин удивился.
- Нет. Ну если только чуть-чуть, иногда, - признался он. - Потому что каждый возраст ребенка – особенный, и мне не хватает возни именно с маленькими детьми. А до того, как мне подарят внуков, я не знаю, смогу ли дожить. Но в целом – раньше я думал, что это очень важно - именно свои дети, именно своя страна. А потом понял, что все это тоже ограничение, которого нет на пятом этаже. Неважно, где ты живешь, везде есть люди, которым нужна твоя любовь. Неважно, есть ли у тебя дети, - всем детям вокруг нужна любовь. И в этом плане мне, наверное, хватает нашей студии – для меня все эти дети все равно что мои.
Хулио слушал внимательно, ловил каждое слово. Видимо, вопрос беспокоил его давно.
- Какие-нибудь дети для любви будут всегда, - улыбнулся Бенхамин. И решил ковать железо, пока горячо. – Вообще-то я мечтаю о том, чтобы все это было переделано в сценарий. И дети из студии могли бы начать сниматься. Там сцен с детьми получилось бы очень много.Хулио застонал и принялся обрывать с ближайшего к нему деревца сухие листья. Бенхамин не был уверен, что они там вообще были.- А то вроде как учим уже целый год, а все, что предлагают, - по большей части сплошные модельные контракты, - добавил он.- Черт знает что! – сказал Хулио. - И ты предлагаешь мне подкинуть эту идею Адриану?- Адриану? Боже, нет конечно! Мы попробуем найти выходы на другой канал.
- Мне казалось, что вы уладили все разногласия?
- Мы уладили, - согласился Бенхамин. – Но есть вещи, которые…Он вдруг вспомнил так ясно весь тот год, всю эту нервотрепку, из-за которой постоянно чувствовал себя виноватым.
- Точнее, есть люди, в которых очень мало уважения к другим.
Но не то чтобы он не отыгрался потом, когда пришел вместе с Хулио на вручение Мартин Фьерро…
- То есть ты хочешь сделать сериал, который побьет рекорды Farsantes, и таким образом ты утрешь нос Адриану за то, что вы не договорились тогда?Бенхамин улыбнулся:
- Я хочу сделать сериал, в котором будет много любви, Хулио, только и всего. Сериал, в котором вместе с болью и горем, и драмой будет очень-очень много любви.
Хулио изучал его, наверное, с минуту, а потом кивнул:
- Пожалуй, мне нравится эта идея. Много любви – это то, что тебе удается.- Эй, я совершенно серьезно.
- И я совершенно серьезно.
Они, не сговариваясь, оба тронулись с места и вошли внутрь. Хулио продолжал крошить в руках сорванные листья.
Бенхамин поцеловал его, чувствуя, как тот всем телом откликается на зов.
Но Хулио отстранился:
- Сейчас?
Оба бросили обеспокоенные взгляды на часы. Но до асадо оставалась еще куча времени.
- Разве ты не хотел выйти в город? – спросил Хулио и вдруг быстрым движением ссыпал раскрошенные листья в ближайшую вазу.Бенхамин улыбнулся, подумав вдруг, как все изменилось по сравнению с тем, что было два года назад. В голосе Хулио, который явно понимал, чего хотел сейчас Бенхамин, не было ни напряженности, ни страха. И вопрос его относился всего лишь ко времени, которое они могли провести вдвоем, он не только не был попыткой сбежать от близости, в тоне Хулио были и желание, и надежда.- Мы все успеем, - шепнул он, привлекая Хулио к себе.Тот улыбнулся, так ласково, обхватил ладонями его лицо – Бенхамину иногда казалось, что он не вынесет этой нежности.
- Сьелито мио, - у Хулио дрожал подбородок.Господи, как Бенхамин хотел когда-то, чтобы это относилось к нему! Он прижался к Хулио всем телом, задирая футболку, скользя ладонями по спине, настойчиво ловя губами губы. Тот двинулся навстречу, сминая пальцами спину Бенхамина, выгибаясь рвано, прикрывая глаза, наверное, от той же невыносимости смотреть.Мой, подумал Бенхамин. Сильный и нежный мужчина, иногда - страдающий мальчик. Но весь мой.
После сразу же уснул – видимо, сказывалась нагрузка: и сериал, и студия, и работа над ролью с Хулио в любые мало-мальски свободные моменты. Проснулся, и в ужасе потянулся к будильнику, выдохнул – выходило, что спал всего минут двадцать, и до вечера с асадо оставалось еще почти четыре часа. Хулио дремал на животе, оставив спину (и не только спину) открытой, и Бенхамин наклонился над ним, прочертил губами по вкусной соленой коже дорожку от шеи вдоль позвоночника до самых ягодиц и обратно. Внутри было тепло-тепло, будто кто-то засунул ему в живот целое солнце. Хулио зафыркал, подался назад, Бенхамин стукнулся носом о его затылок, засмеялся.
- Люблю тебя, - сказал он.
Хулио перевернулся, не делая попыток закрыться, посмотрел озабоченно:
- Сильно ударил?Протянул руку, погладил по лицу.- Не сильно, - сказал Бенхамин, отводя глаза. Если он продолжит смотреть, то, кажется, сегодня не будет никакого асадо. – Я уже давно весь тобой ударенный, так что…Хулио смотрел на него, с этим любовным выражением лица, которое одновременно как бы говорило: ?Какой же ты еще!..?.
Бенхамин перехватил его руку, сделал вид, что кусает пальцы, но сорвал сам себе игру, засмеялся:
- Ладно, пойду лед приложу.
Нежности нежностями, а послезавтра ему работать лицом. Нос, по счастью, свернутым на бок не выглядел и даже почти не болел, но перестраховаться не мешало.
Он уже успел умыться и сделать кофе, когда Хулио пришел составить ему компанию. Пришел и встал у входа в кухню. У Бенхамина, пока он переносил чашки на обеденный стол, от взгляда Хулио дрогнули руки. Он знал, почему именно этот взгляд. Рубашка была алая, и он выбрал ее намеренно. Все оттенки розового и красного очень шли ему, а этот – особенно. И еще – эта рубашка была знаком, напоминанием, что Хулио дождался его.
- Помнишь твой персонаж, Гильермо, говорил, что любовь всегда выживет, а если не выживет, то это не любовь? – спросил он.
- Помню. Что ты хочешь сказать?- Что моя любовь к тебе выжила. Как я ее ни травил. Через два дня будет два года, как мы вместе.- Я помню.
Хулио не смотрел на него, молча пил кофе, но даже в движениях его рук чувствовалось что-то такое, что имело отношение к нему, Бенхамину.- Я не поблагодарил тебя на премии тогда, - сказал вдруг Хулио, поднося чашку ко рту.
- Я помню. Меня это очень расстроило. Я чувствовал, что все же заслуживаю хоть какой-то благодарности. И я чувствовал себя преданным. Правда, это немножко скрасило твое поздравление ко дню рождения, но я тогда думал, что ты просто отвертеться от моих поклонниц не смог. Хотя это было довольно неожиданно – твое ?те кьеро?.
- Ну, что касается премии. Во-первых, Адриан просил не упоминать никого, и тебя в особенности. И я, конечно, мог бы поспорить с этим запретом. Но здесь во-вторых.- Во-вторых?- Ты не появился тогда на премии. И я… я тоже чувствовал себя преданным.
Бенхамин придвинул свой стул к его.
- Сейчас нет? – спросил он, положив голову Хулио на плечо.
Тот потрепал его по волосам:
- Нет, сейчас нет.- У нас еще минимум три часа. Погоняем?
Даже не видя лица Хулио, он почувствовал, что тот ухмыльнулся.
- Мальчишка! Кто поведет?- Ты.
Хулио засмеялся.
- Что? Почему ты смеешься?- Действительно, лучше я. Не смогу сидеть за тобой, когда ты в этой рубашке… - его рука скользнула по спине Бенхамина вниз. И вернулась обратно к волосам.
Бенхамин издал стон разочарования.
Хулио улыбнулся и бережно отстранил его от себя:
- И не проси, сьелито. Выходим через пять минут, иначе не будет тебе ни прогулки, ни асадо.На улице было тепло, по небу плыли ленивые облачка. Синоптики обещали грозу, но, судя по всему, она пока задерживалась где-то на подступах к столице. Бенхамин безумно любил эти мотопрогулки, а особенно, когда вел Хулио. Конечно, в виду загруженности обоих, случалось это нечасто, в те редкие совместные выходные, когда оба не умирали от усталости после рабочих дней и не предпочитали отсиживаться дома. Но когда им все же удавалось совпасть, и когда Бенхамин обнимал Хулио вот так, чувствуя под рукой биение его сердца, и они мчались по улицам города, который с каждой поездкой становился все ближе и дороже, ему казалось, что нет ничего такого, что они не смогут преодолеть вдвоем. Словно вся Вселенная ложилась ковровой дорожкой под колеса их мотоцикла.
И сейчас, пока они мчались по Авениде Хусто, сворачивали с нее на Авениду Нисето Вега, потом на Авениду Рауля Скалабрини Ортиса, с нее - на улицу Хосе Антонио Кабрера, и по улице Санчеса де Бустаманте выезжали на Авениду Коррьентес, все эти минуты Бенхамин словно чувствовал в своем сердце молитву – благодарность кому-то, кто так щедро невидимой рукой одаривал их обоих. Этим великолепным городом, начинающимся летом, домом, который они только что оставили позади, пространством, которое они создавали в нем, для себя и отдельно - для тех, кто приходил в него побыть с ними, работой, которая заставляла гореть их сердца, и всеми людьми вокруг, которые любили их и которых они сами могли любить. И когда они проехали по Авениде Коррьентес, мимо театра Бенхамина, почти до самого конца, и выехали на Авениду 9 июля, Бенхамин не выдержал и сделал знак Хулио затормозить. И когда тот съехал к краю и остановился, Бенхамин раскинул руки и закричал: ?Буэнос-Айрес, я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю!?