Глава 38. Книга не с тем концом. (1/2)

?Не могу больше. Хулио, не могу больше, не могу! Аааааааа!?

Хулио спустил ноги с кушетки, закрыл лицо руками. Стоило задремать – мальчишка был тут как тут, весь, в его руках, в ноющем от вполне реальной физической боли сердце. И так ясно помнился этот тонкий, пронзительный вскрик, когда…

Нет, не надо думать об этом, сейчас – не надо, нельзя. Иначе он не заснет. Иначе снова будет чувствовать, как же ему не хватает его, сожалеть. Как будто было о чем сожалеть! Все уже состоялось, больше не будет ничего, и точка!И ведь он чувствовал, чувствовал, как это нарастало с каждым днем.

?Мой сын болен, ты не понимаешь, я не могу с тобой разговаривать!? ?Прости, что я на тебя кричал, но я чуть с ума не сошел. Я не могу его потерять, не могу. Врачи говорят, что он сейчас стабилен. Но я боюсь, боюсь. Прости, ты должен понять, почему я такой?.

И так три, почти четыре дня. Четыре дня ада и надежды. Безумных просьб, почти молитв непонятно о чем. И все большего понимания, что мальчишка уходит, ускользает из его рук, выворачивается из них зверенышем из чужого гнезда, заночевавшим случайно.

А потом вот это: ?Хулио, ты меня любишь?? Он уже знал, знал, что это за вопрос. Как можно было не знать? Чувствовал же мальчишку, словно себя. Любимый мой.

Он снова опустил голову на кушетку, но, полежав с минуту, встал опять. Места будто не было ни там, ни там. Включил свет, даже не подумав спустить шторы на окнах, прошел в мастерскую. Здесь тоже все некстати. Ворох старых набросков на дальнем краю стола – это он пока еще не выбросил. Хулио расправил один. Портретное сходство было несомненным. Он и не помнил, когда нарисовал. Задумался. Но точно уже после, здесь.

Второй такой остался дома. Бенхамин тогда прислал свой снимок – он на фоне деревьев в Парке скульптур в алой рубашке. Мальчик был отчаянно хорош. Дразнил, что приедет в ней. И подумалось – может быть, этот цвет? Вечером разговаривал с ним по телефону, сидя в кресле в мастерской, потом, закончив звонок, обдумывал что-то совсем другое, про будущую роль, а рука сама нашла алый карандаш…О чем они говорили в тот вечер? Это был двенадцатый день… ?Я тебе всегда буду благодарен не только за твои советы, которым я так сопротивлялся. Ты показал мне меня. Наверное, я брался за роли геев потому, что безотчетно стремился проверить, не мое ли это?. - ?И это… твое??. - ?Мне почти хочется тебе ответить словами Педро: ты – единственный для меня. Учитывая, что ты единственный из моих партнеров по съемкам возбуждаешь меня чуть ли не до потери сознания, а до потери разума уж точно. Но я также понимаю, что полнее раскрываю себя в любви с мужчиной вообще. И ты показал мне эту сторону, помог ответить на вопрос, который я полжизни боялся даже задавать себе. Так что ты действительно – единственный для меня?…?Ты ведь думаешь, что я хреновый актер, да?? - ?Я никогда так не думал?. - ?Ну, посредственный, что почти одно и то же. Милый, посредственный. Так??. - ?Я повторяю – я никогда так о тебе не думал?. - ?А что ты думал? Что я не дотягиваю, правда??. - ?Не дотягиваешь до чего?? - ?До того, что можно назвать уровнем. Я не дотягиваю до уровня твоих учеников, например?. - ?А ты не думал, сколько я с ними занимался? Что за детский сад?!? - ?Вот именно что ты с ними занимался!? - ?Эпа, эпа, эпа! Ну детский сад – точно! Если ты хочешь, чтобы я с тобой занимался, так и скажи?. - ?А ты будешь?? - ?Ну, для этого как минимум надо, чтобы ты был здесь?. - ?Я… ведь ты знаешь, что я буду. Вот приеду и больше не заключу ни одного контракта в другой стране на целый год?. - ?Год – это долго… За год может многое случиться?. - ?Я знаю. Но у меня ощущение, что я задолжал себе тебя на много лет вперед?…Четырнадцатый день… ?Тебе ведь нравится Берлин? Мы поедем туда, правда? Только ты и я? Десять дней, ну? Ладно, пять дней, два дня, сколько получится. Поедем же?? - ?Поедем. Два дня, пять дней, десять дней, сколько угодно?. - ?И в Дрезден. И еще в Кельн?. - ?В Дрезден, в Кельн, хорошо?. - ?Гильермо собирался отвести Педро в Кельн и там… ты помнишь?? - ?Он имел в виду Колонию?. - ?Неважно, он не уточнял, а обещания надо выполнять?. - ?Ты считаешь, что для этого надо ехать в Кельн?? - ?Да, для этого тоже?.Второй. ?Я проводил Хулию, только что вернулся, лежу на диване?. - ?Лежишь, да?? - ?Лежу. Надо идти в спальню, но там слишком большая кровать, и в ней очень пусто. Слишком много кровати без тебя?.- Боишься?- Нет. Ну, если только чуть-чуть.

- Чуть-чуть?- Да, очень боюсь, ты доволен? Сделай уже все, что хочешь сделать! Что за реверансы, черт возьми?! Я что, хрупкая барышня?!

- Тихо, тихо! Я делаю.- Ааааах!..А потом: Хулио, ты меня любишь?Его счастье, что съемка его сцен в тот день уже закончилась. Иначе он бы, наверное, не смог играть. Даниэль, с полувзгляда оценив его состояние, бросил руководство на помощника и отвез Хулио домой. Хулио помнил, как стоял перед дверью и держал в руке ключи, а в голове вертелось, что теперь входить нет смысла. Впрочем, это прошло.

Это всегда проходило. На следующий день он преспокойно отыграл свои сцены. Потом было рождество. Он сел на мотоцикл и поехал к морю. Ходил босиком по кромке воды, смотрел вдаль и боль из мучительной мало-помалу превращалась в терпимую. На обратной дороге он подвез какую-то девушку. Она смеялась, обнимая его, а он старался не думать о том, что мечтал так же вот ехать с Бенхамином. Потом они пили кофе в какой-то забегаловке. Девушка оказалась веселой уругвайкой, много рассказывала о своей учебе на биолога, Хулио она не узнала и вопросов ему не задавала. Зато объяснила, что путешествует на рождество потому, что жених только что бросил ее ради ее старшей сестры, и она решила, что не стоит портить себе праздник, два дня проведет в Буэнос-Айресе, а потом собирается повидать еще несколько аргентинских городов.