Fears and Meanings (1/1)

***Мы с ним никогда не позволяли потоку мыслей коснуться этого мрака, но за разговором о людях мы засиделись и позволили мгле обнять нас за плечи. Мягко надавив, ночь сблизила нас, и кирпичная стена рассыпалась на моих глазах космической пылью.— Тогда почему ты приходишь сюда каждый четверг? — я окунул взгляд в теплую воду недвижного черного небосвода, и на месте рухнувшей преграды разлилось теплое оберегающее молчание. Каждый на минуту обратился к своему внутреннему звону, вслушиваясь в однотонную темноту и обдумывая причины, более значимые, нежели те, что связали нас четвергами. Мы никогда прежде не затрагивали темы, касающиеся определенно и лично нас, все шло как бы поверху, касаясь идеологии самой Вселенной кончиками тонких пальцев и порхая меж клавиш галактического рояля. Я ухватился за призрак возможности проникнуть в тайну моего собеседника, положившись на его немое дозволение остаться в объятиях сумрака на этот раз. Дыхание замерло птичкой на краю оконной балки, удерживая неуловимое равновесие. Укол. Жжение. Я отдернул пальцы, роняя догоревшую до основания забытую сигарету, и выругался яростным шепотом, огорченный вмешательством в мое слияние с окружающим молчанием. Это привело в чувство и моего незнакомца.— Человеку для роста недостаточно самого себя, — его голос впорхнул в атмосферу ночи и слился с пространством, не нарушая его, — Одиночество — это твоё оружие. Неумелое обращение с ним приведет к разрыву дроби в стенке твоего желудка, — глоток из горла, — В чертогах собственного пытливого разума очень просто пропасть навсегда. Знаешь, поэты вроде меня, что-то типа ходят между мирами. Я несколько раз терял дорогу назад, а еще чаще задавался вопросом — куда это — назад. У поэтов, друг мой, нет своего мира. Только дороги между чужими — их дом. Это самое печальное, что я могу осознать. Вроде как, если кто-то примет твои мысли и сделает их своими, ты станешь свободен, больше не будешь пребывать в заточении чужих разумов. Загвоздка в том, что никто не готов принимать шизофренический бред. Поэтов сажают в клетки помимо их собственных, не понимая, что те итак заточены навеки и навеки наказаны в уплату за дар одиночества и карту людских сознаний. Я бы выпустил некоторых пациентов из лечебниц и дал бы им в руки кисти и перо.Мрак накрыл нас с головой. Я более не мог удержать где-то на уровне тазовых костей зарождавшееся ноющей заживающей язвочкой желание посмотреть этому человеку в глаза. Насколько я ненавидел людей во всем их многообразии, настолько же я был готов отдать всю свою жизнь за то, чтобы увидеть лицо человека, который так неумолимо рушил мое мировоззрение и изменял мою жизнь.***Вниз. Все закончится. Вниз. Вниз. Вниз. Вниз. Это просто полёт. Ты ведь всегда хотел стать птицей. Полет — это свобода. Больше ничего. Глухое сотрясение жидкости в распухшей голове, столкнувшейся со стеной черепной коробки, неприятный треск, как от инструментов стоматолога. Вниз. Вниз. Прекратить чувствовать. Остановить вечное ускорение. Движение. Спуск. Потеря контроля, и вот… ты уже несешься в пропасть и не знаешь, за что схватиться по пути, вокруг тебя пусто. Ты не имеешь смысла. Ты <i>н и к о г д а не имел. Вниз. Вниз. Прекратить боль. Слишком больно! Моя голова!</i>— Но ты будешь иметь смысл, — я вздрогнул. То,чего я боялся, произошло — я сошел с ума и вступил в открытое противостояние самому себе, — Ты не сошел с ума. Я говорю тебе, ты будешь иметь смысл, — в этом ледяном голосе лучом зимнего несогревающего солнца промелькнула улыбка. Я набрал полную грудь воздуха, продолжая качаться на самом краю на носках, больше издеваясь над кем-то посмевшим прервать мой катарсис, к которому я шел неделями, нежели решаясь на тот шаг, что поставил бы точку в нашем разговоре.

— Тебе откуда знать? — спросил я, зажмуриваясь. С решимостью ушла пелена перед глазами и на место отступившего горя вернулась тошнота при взгляде вниз с высоты девятиэтажного дома.— Самоубийство — решение крайне неоднозначное. По мне, так самоубийцы — искренне отчаявшиеся и разуверившиеся во всем люди, их духовная составляющая организма слабы, чтобы построить новый воздушный замок, а разум и сознание слишком сильны и уверены в том, что путь един — самоликвидация. Ты сильный слабак. Если ты прекратишь разрушать себя, — саркастические ноты больно укололи меня, я качнулся вперед и тут же решил слезть с ограды, которую избрал своим трамплином, отступив на несколько шагов, — ты сможешь добиться всего, — я услышал, как истерично завизжало колесико зажигалки в руках моего неизвестного спасителя.

— Что ты имеешь в виду? — меня бесила уверенность и холодность этого голоса. Казалось, он лишь констатировал факты, но не проявлял никакого участия. Казалось, это то, что сделал бы любой нормальный человек на его месте. Но ему было совершенно плевать, если бы я сейчас снова взобрался на парапет и занес ногу на выход.— Человеческий мозг, а с ним и психика, — беспрецедентное изобретение эволюции. Эволюция же, как известно, идёт путем ошибок. Только ошибок. Одна ошибка оказывается полезной мутацией, другая — смертельной, третья — выводящей из строя. Мозг человека — продукт долгого пути от нервного ганглия червяка размером меньше ногтя. Сейчас там целые 'множественные миры' из сплетений мириад нейронов. Количество мутационных изменений при рождении каждого нового человека и концентрация их на один (главный) орган зашкаливает. Но чем сложнее система, тем опаснее в ней случайная комбинация ошибок. Не думаю, что настолько развитый мозг, который может создавать целые компьютерные цивилизации, искусственный интеллект, представлять себе иные измерения, создавать искусственные технические науки вроде математики, которых нет среди естественных, что такой мозг хотя бы у одного индивида сложен так, что нигде не встаёт в тупик, не зацикливается, не разбалансируется. — он замолчал, и мне показалось, что этим выражалось неслышное приглашение меня разделить с ним пачку красных Мальборо.— Наверное, я достаточно силён, чтобы пережить свое восемнадцатилетие, потому что иначе зачем меня одарили ебанутой матерью, биполярным расстройством и смертельнобольной возлюбленной. Чер-р-р-рт побери! Наверное, это куда-то ведёт. Ха-ха! — я бессознательно вспомнил о том, что минуту назад стоял на краю и всерьез собирался шагнуть и истерически засмеялся, падая и прислоняясь к кирпичной стене рядом с услужливо лежащей пачкой сигарет, — Ага, лишь набор случайностей для случайного человека. Искать смысл или забыть, все равно просыпаешься посреди какого-то хаоса, пропитанного безумным смехом безликих людей. Смысл, — я заливался смехом, словно умалишенный, выигравший состояние в лотерею, —Спроси о смысле человека, который планирует суицид на следующей неделе, сироту, оказавшегося на улице без копейки, младенца, сгорающего в пожаре в частном доме, девушку, сорвавшуюся на стройке. Спроси о смысле меня, сейчас я вижу вокруг рандом какой-то неведомой чуши.— Спроси о смысле меня, сейчас я вижу перед собой одно слово, слово, которое я когда-то прокручивал на языке, вертел между десен и покусывал передними клыками, смаковал и превозносил его, — собеседник прервал меня, заставив заткнуться и закурить сигарету, вдыхая холодный воздух с новым вкусом. Вкусом жизни, — Смерть. Смерть. Смерть. Скольких она повергает в ужас, а скольких до тремора нокаутирует лишь ее негласное присутствие где-то далеко и попытки взывать к ней, — он подождал, пока я сделаю пару затяжек, что помогло мне прийти в себя, голос его стал мягче и обдал меня живым теплом близкого человека, который возвратил меня ногами на землю, — Хэй, ну, сегодня уебанский-тупой-мразотный-полностью-ублюдочно-грязный-ужасный-сверх-отвратный-мерзкий-невъебически-пиздецовый-маниакально-бредовый день, но все имеет свойство заканчиваться. Смотри, он закончился, и мы пережили, некоторые нет, но это неважно. Все в порядке. Да, что такое норма. Никто не знает, поэтому нормально. Ты как? — рука появилась из-за угловой кладки кирпией, протянув мне плед и забирая пачку обратно. Я укутал озябшие ноги и прислонился стеной к ней, чтобы быть ближе к бьющемуся сердцу, которое напоминало мне, что я еще жив.

— Поздравляю нас с тем, что мы пережили ещё один уебанский-тупой-мразотный-полностью-ублюдочно-грязный-ужасный-сверх-отвратный-мерзкий-невъебически-пиздецовый-маниакально-бредовый день. Их стало несколько меньше, — я говорил что-то, чтобы говорить, пользуясь нарушенным одиночеством, — Нас стало несколько меньше. Кстати, сегодня мне назначили нейролептики, считается ли конспирологической теорией мое подозрение, что эта женщина втайне подозревает у меня шизофрению?Он рассмеялся и не покидал меня до момента, когда туман в сумраке окутал опоры моста. Мы много о чем говорили на этом месте в последующий месяц, но в тот день мы сделали мне новую жизнь.***Напряженная тишина заполняла помещение каким-то тяжелым смогом так, что глотать ее было, словно глотаешь прогоревший тягучий торф. Люди были заняты кто чем, рассевшись по всем углам, которые можно было найти в крохотном зале паба. Лорейн, девушка с волнистыми синими волосами, моя милая Мальвина, игриво расположилась на барной стойке. Ее положение любимицы хозяина, с которым ей нередко приходилось оставаться на ночь в этом грязном помещении, чтобы доделать кое-какие дела по хозяйству, к моему огромному огорчению, позволяло ей похабные шутки и легкий непринужденный флирт со всеми участниками таинства свержения власти. Для всех она была Мальвиной. Для меня — просто Лорейн. Имя, которое никогда не играло роли при свете дня в выполнении ее обязанности, ни ночью на плешивом диване в гостиной Брайара, теми редкими сумрачными вечерами снимало свою завесу, и Лорейн представала передо мной такой, какой она и была — синеволосой семнадцатилетней девочкой с лейкемией, которая жила и училась принимать конечность и отсутствие всякого смысла своей жизни. Мы с ней понимали, что Лорейн не доживет до восемнадцатилетия, которое выпадало уже на этот апрель. Я был тем единственным человеком, который видел синеволосую девочку одну, окруженную своими демонами и напуганную, склонившуюся на коленях пред своим эшафотом и кидающую последнюю горсть на гроб, опущенный в могилу, которую ее за неделю до этого водили показывать родители. Я был тем человеком, который стал её смыслом, маленьким, конечным, измеряемым точкой в масштабе целого мира и даже захудалого штата Нью-Джерси. Смыслом на четыре месяца. Я понимал, что она ходит на наши собрания и спит с их председателем лишь для того, чтобы в определенный момент ринуться вперед со своей, конечно же самой безопасной позиции, подаренной ей Брайаном, и закрыть меня своей грудью от выстрела. У жизни, которая не имела смысла, был бы конец, наполненный им. Смерть имела смысл для Лорейн. Я имел смысл для Лорейн. И имя мое отождествлялось в таком контексте со смертью.Мы все сошлись в поисках Смысла. Смысл жизни. Смысл смерти. Смысл?В ту ночь, когда Лорейн касалась моего плеча прохладными губами, неровно дыша на моей груди, и тишину разбивал только лишь стук напряженного сердца, я написал на ее ключице красными чернилами несколько строк:?Имеет ли смысл обнимать чьи-то голые плечи на ночь, если утром найдешь в своей постели остывшее тело?Имеет ли смысл целовать губы, чтобы потом целовать землю?Имеет ли смысл просить прощения, если просишь его у смерти??Для меня смыслом была Лорейн, ее бледные ресницы, синие локоны и мягкая кожа с тонкими венами. Для меня весь смысл сосредоточился в стенах этого паба, и за его пределами меня не держало ничто с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать.***— Cмысл, ох уж этот мне ебучий смысл. Проживаю многие дни бесмысленно, можно сказать, прожигаю жизнь, —он рассмеялся заливисто, заражая меня весельем, и я невольно поддался, приподнимая уголки губ в неуверенной улыбке, — но у меня в запасе точно есть один глобальный, на всю временную линию, самый рациональный и самый верный для меня. Вроде якоря. однако цепи иногда обрываются, сам понимаешь. Я имею специальность, но не могу утонуть в этом, погрузиться, найти якорь. Могу хоть завтра бросить всё, меня не держит, хоть головой понимаю, какие последствия повлечет подобное безрассудство, — тут голос его приобрел вдохновенный, мечтательный оттенок, а интонация устремилась куда-то в иное измерения, провожая меня за собой, — А вообще, мечтаю поступить в школу искусств в штатах, уж не знаю, насколько осуществима эта идеализация в моем возрасте. Возможно. как говорил мне один кандидат наук, если ты ничего не можешь сделать с этим, научись с этим жить и вытяни максимальную пользу, которую можешь взять, — неожиданно скоро, будто бы запретив себе мечтать, он одернулся, и голос его опустился на землю, — Тебе нужно принять наличие фаз, прекратить бесполезную борьбу с ветряными мельницами, которая только кулаки обдирает и заставляет плакать от унижения, и строить жизнь с учётом.

— Чувство потери контроля больше всего сводит меня с ума и вводит в состояние панического столбняка, — признавался я. Вмоей частной медицинской карте стоял целый набор интересных диагнозов. Биполярно-аффективное было главным бичом и основной мотивацией к непосредственному участию в революционном движении. Пограничное отвечало за постоянные сомнения, противоречия и склонность к самокопанию, а сегодня к ним добавилось подозрение на скрытую шизофрению, чем для моего врача, вероятно, объяснялись писательские таланты, несвойственные для моего возраста мысли и стилистика их изложения. Для меня же все эти буквы ничего не значили, и я просто учился выживать сам с собой.— Значит нужно создать иллюзию контроля. Только опять же встает вопрос смысла. Если считать, что его нет в принципе, то и причин жить не найдется. А если он есть, то живя в иллюзиях, ты его никогда не найдешь в реальности.

— Убедить себя, что нашел? Ещё одна иллюзия? Это ли не побег? — я впервые вступал в открытое противоборство со своим неизвестным наставником, и он, судя по оживлению его байронически отстраненного обыкновенно голоса, был тому несказанно рад и схватился за ускользающий канат, — А если побег, то удел слабого или таинство сильного? Твой глобальный смысл, твой якорь, лежит в нашем или в ином пространстве? — я, непроизвольно подражая собеседнику, предался своим раздумиям, оставив его в одиноком молчании на какие-то мгновения. Я тоже грезил о школе искусств или хотя бы факультете дизайна, но меня в своё время не отдали в художку, о чем я гребано жалел, блять. Боюсь, из всех, с кем в их приемке хотя бы заговорили, я — последний человек. Незнакомец почувствовал, что меня стоит вытаскивать из своих несбывшихся лесных троп, и аккуратно вторгся в мое оцепенение.— Для меня есть один смысл на всю жизнь, но на определенные периоды приходится выуживать маленькие подсмыслы, чтобы не понестись кубарем с горы, на которую так тяжело взбирался. Со временем, уже и эти точки преткновения — временные смыслы — не нужны. Ты четко знаешь, что, что бы ты не делал, ты идешь к этой цели. В первую очередь, я выживаю и довольно неплохо. Даже доволен собой, потому что я реальный молодец, ведь все могло быть гораздо хуже, но любые мои действия, даже срывы и тому подобное проходят с ощущением того, что на данный момент это необходимо, не стоит сдерживать и загонять себя еще больше, вскоре это пройдет, и я снова вернусь к своей тропе, став еще сильнее и опытнее. Все события в жизни — необыкновенный опыт, мне, как человеку, стремящемуся полностью связать свою жизнь с творчеством, он просто необходим как воздух, тогда я смогу ярче и безболезненнее ходить между мирами. С потерей самоконтроля такая же ситуация, как ты говоришь, принимать себя и учиться хвалить даже за тот или иной инциндент. Если это помогает тебе держаться наплаву, тогда в чем смысл самобичевания. Был такой период бесконтрольного безрассудства, значит ему суждено было случиться, значит это было нужно. Ведь каждый скандал, так сказать, с самим собой — некая перезагрузка, после возможно ты четче начнешь ощущать что-то или в корне поменяешь свое мышление. Итак, вернемся к подсмыслам. Побег ли? Думаю, нет. Скорее спасение с утопающего титаника — спасательная шлюпка. Удел ли сильного или слабого? Считаю, что сильного. Вообще, не пойми меня не правильно, но я считаю людей, которые живы и не витают в алкогольно-наркотическом опьянении большую часть этой самой жизни, достаточно сильными, ну или слабаками для самоубийства, но достаточно стойкими для жизни, пусть почти и бессмысленной. Копнем глубже, человек, который начинает искать себя — смел и, думаю, храбр, не каждый пойдет плавать в это море, зная, что оно кишит акулами, но под водой, где-то очень глубоко есть Атлантида. Ты знаешь, он лежит между мирами, но пригоден для нашего в большей степени. так как верю в множество и многогранность миров, наслышан и начитан об этом, делаю выводы, что другие миры и наш так называемый мир мертвых более утопичны и совершенны. Будь я жителем того мира, моя идея была бы более совершенна и возвышена, нежели в нашем. Я бы не грезил о создании, допустим, фонда для больных /вставь любую болезнь/, а думал, как бы создать эликсир бессмертия для низших каст, ведь случается так, что существа из высших каст влюбляются в низшие. Их любимые умирают, а высшие слои бессмертны. Как-то так, немного путано, прости. тогда это называется 'самоотвержен для и ради искусства'. Если ради искусства, значит и ради людей. Это личный выбор человека. Я бы попробовал.***Джонатан сидел подле Брайара за столом, где именно для него был поставлен единственный стул о трех ножках, а на краю оставался оловянный поднос с графином, полным янтарной жидкости. Джонатан был вторым лицом, но на деле никакого влияния на ход вещей и подготовку операции он не оказывал. Ухлестывая за Брайаром от нечего делать, он всю жизнь был влюблен в самого себя и в своего любовника, друга и наставника — страх. Страх сопровождал его всюду, и когда Джонатан Фреа приходил, каждый мог почувствовать, как он приносил с собой серые тучи, окружающие словно ватой его всегда подавленное лицо, а в помещение будто ворвалась стая голодных дементоров. В своей жизни он нашел такое множество смыслов, что заблудился в бесконечных галереях, осматривая картины с триумфами, коих никогда не имел. Однажды в пьяном угаре он рассказывал нам, что его мучат кошмары. Он видит во снах, как реализуются прямо напротив его несбывшиеся надежды и хоронят под своими черепками. Джонатан спился и не мог выполнять никаких функций уже как четыре с лишним года, но формально он по-прежнему носил звание второго лица и приходил в паб каждый день, иногда не меняя расположения и на ночь, на время закрытия, чтобы послушать о готовящейся операции, как о собственных рук решенном деле. У Джонатана был парень Рэймонд, который пил исключительно русскую водку и ничем не закусывал. Он умер в белой горячке во время совместного распития и разговора о безоблачном несовершённом будущем на руках у пьяного в стельку и немощного настолько, что тот не мог даже подползти к телефону, Джонатана.Страх.Вы можете бояться стоматологов или резальщиков мяса в мясницкой лавке, можете дрожать в темноте и никогда не позволять выключать свой ночник. Однако страх никогда не оправдать собственных ожиданий, напряженная ненависть, исходящая к зеркалу каждое утро после десятикратных попыток низачем и нипрочто встать с постели, этот страх и кошмары, где умирают все твои близкие люди, а ты вынужден смотреть на это, будто бы попал в ад, и на горле твоем сомкнулись чьи-то стальные пальцы, этотстрах выводится только лишь спиртом, а спирт имеет такое свойство укладывать человека в постель, постепенно сводя к нулю время, отведенное ему на то, чтобы с этим страхом сражаться. И тогда страх поглощает тебя, больного и убогого скелета, не ставшего больше чем человеком, но и потерявшего человеческое обличие, садится к тебе на грудь и пронзает твое горло вдоль, обжигая его пенящейся метиловой водкой, как это случилось с Рэймондом.И на губах у Джонатана всегда лишь одна замершая фраза.?Если ты посмотришь в зеркало, и тебе не понравится то, что ты увидел, ты поймешь, каково быть мной?.***— Мой главный страх, который ставит под сомнение саму ценность жизни, — говорил я, пока мой собеседник разливал по принесенным мною фужерам горячий глинтвейн, — просуществовать впустую, не оставив после себя ни следа, ни шага, который (я не о глобальных вещах, о них свои пересуды у Нобелевской комиссии) хотя бы на какую-то долю сделает мир лучше, — обильно жестикулируя друг другу и не видя продуктов этой жестикуляции каждый в свою очередь, мы наслаждались пониманием в этом искусственном мире, огороженном лишь только водной гладью по обеим сторонам моста, — Понимаешь, имею в виду, даже если этот шаг, ни к чему не приведя сам по себе моими усилиями, обретёт продолжение более перспективными людьми и на что-либо их сподвигнет, — я остановился, забирая из замерзших рук незнакомца фужер, от которого, казалось, искрясь, исходило что-то среднее между паром и световой пылью и заполняло мою половину пространства, — Мой главный страх — остаться одной из 7 миллиардов пылинок в этой самой темноте, где, с твоей точки зрения, и жизни-то не существует, — я окунул взгляд в стакан, разглядывая звездочки гвоздики и пылинки корицы, взвешенные в горячей спелой жидкости, насыщенной парами подогретого этанола, — За какой звездой ты движешься и почему знаешь, что ты — не пустое?— Все больше уверяюсь, как же просто жить людям мне-плевать-на-всея, — причмокивание выдало уют, которым соединялись наши разумы сквозь плотную пористую материю, — Такие анализируют выборочно, их голова чиста от лишнего. Но также преклоняюсь перед такими, как ты. вам бы создавать миры и вершить судьбы, будь ваши эмоции чуть стабильнее, — мой собеседник, заигравшись, взял на себя ролевую модель учителя жизни (впрочем, думается, уже давно и незаметно от меня), — Главный страх, о, как знакомо, как близко. Подумай, чего хочешь, отбрось абстракции, придай им форму. Не просто 'шаг', а четкая небезликая цель. Используй свой талант анализатора в правильное русло, — я услышал, как он вздохнул, откидываясь на стену и прижимая к груди горячий напиток, с первого глотка одурманивший меня волшебством, — Иду я за своими идеалами, пока без четких идей. Я пустое, поэтому хочу оформить себя и наполнить чем-то. Даже если ты гениальный писатель, это еще не факт, что ты полон и значим. Докажи, в первую очередь себе, поверь в то, о чем пишешь.