Сиквел (2/2)

Жуков навалился на юношу, сломив его сопротивление своим весом, опрокинул на спину. Бездонная тишина окружала сплетенные на кровати тела, и лишь почти неразличимый шорох одежд примешивался в нее.

Когда уже никакого воздуха не осталось, Жуков оторвался ото рта Достоевского, приподнявшись на локтях.- Это было неплохо, - выдохнул он, облизнув губы. – Твои навыки улучшились с прошлого раза.

Лежавший под ним Достоевский глубоко дышал, восстанавливая украденное дыхание. Отражение Жукова плавало в тигриных глазах, так поразивших контрабандиста полгода назад.

- Теперь верните мне ключ. Я заслужил его.К сожалению, реакция Жукова была слишком очевидна.- Думал откупиться от меня жалкой прелюдией? Не путай меня со своим Штирлицем. Я всегда брал то, что хочу – в полном размере и со всеми бонусами. А сейчас, в твоей детской спальне, на этой кровати, я возьму тебя.Достоевский дернулся, как от удара наотмашь, задрожал до самых костей.

- Вы эгоист, - заговорил он, как осужденный после вынесения смертного приговора, чувствуя, что уже нечего терять. Выплевывал острые, убийственные слова, как проклятия. – Вы даже не заметили, как стали маньяком? Преследуете меня, проникаете в мой дом. Признайте: вы несчастный, одержимый, одинокий человек, который принял похоть за любовь. Вы выкопали себе яму, и теперь тащите в нее меня. Вы не мой враг – вы враг самому себе.Жуков не отрывал от него непроницаемого взгляда черных глаз, в которых собралась вся тьма и глубина космоса.- Отличный анализ. Небось полгода над ним размышлял?

Отгородиться сарказмом от его жестокости – что за жалкая тактика… Жуков протолкнул в горло унижающие его достоинство фразы, зная, что если выплеснуть на Достоевского свой гнев – тот применит последнее оружие всех загнанных в угол - откусит себе язык. Проиграть самому, чтобы победа не досталась противнику.Достоевский медленно вытянул руку вверх. Все ближе и ближе, пока его пальцы не дотронулись до шрама, пропахавшего скулу Жукова. Жуков не шелохнулся, околдованный этой лаской.- Вы больны, - прошептал Достоевский. – Вам нужна помощь. Я могу вам помочь.Достоевский надавливает ладонью на шею Жукова, притягивая к себе. У Жукова вышибает все мысли, что-то важное ускользает от него, в голове проносится обрывок ассоциации: мед – он ведь как болотная топь, такой же густой, вязкий...

Губительный.Достоевский прикрывает ресницы, размыкает губы – и Жуков повторяет за ним подобно кобре, парализованной гипнозом.

Что-то тут не так… Но другая рука Достоевского уже спускается по его груди вниз, оставляя за собой выжженный след – и это все перекрывает.

Достаточно, чтобы поверить, что Достоевский – добрый, сострадательный Достоевский - может вылечить его безумие.Достаточно, чтобы выбросить из головы остатки разума……Жуков останавливает руку Достоевского в паре сантиметров от кармана с ключом.Вот как, играем против правил.Разочарования почти хватило, чтобы возненавидеть Достоевского – до бешенства, до потери контроля над своими эмоциями, до смерти.- Смело, - оценил Жуков. – Но разве я не упомянул, что у тебя всего два варианта, как выбраться отсюда? И воровство в него не входит.Пойманный с поличным Достоевский резко втянул воздух через нос.- Все, чего ты добился – это наказания за нечестный прием.

И за фальшивую надежду на спасение, что ты мне подарил.Жуков едва успел заблокировать удар коленом в пах. Вторая атака последовала незамедлительно: боль электрическим импульсом прошила прокушенное запястье. Жуков стиснул зубы. Золотая рыбка, решившая потягаться силой с барракудой – смешно и, вместе с тем - достойно уважения.- Хватит, - прорычал Жуков, удерживая парня под собой. – Ты молодец, но хватит уже.Профессионалу сражаться с дилетантом – увольте, у Жукова есть гордость.И как Достоевскому удалось перевернуться на живот? Жуков стер кровь рукавом – удар затылком… дьявол, почему он его не предвидел?- Достоевский? – разнесся по дому голос матушки-Дюмы. – Сынок, ты у себя?Достоевский и Жуков замерли, словно их окатило мощной струей ледяной воды. Шок пронзил тело юноши насквозь. Сердце Жукова глухо стучало ему в спину, мускулы мужчины напряглись, как у зверя, изготовившегося к прыжку.- Ты что, оглох? – влился ему в уши шепот Жукова.

Достоевский проглотил комок в горле и открыл рот…***Страх за мать смыл все другие чувства. Ребра удушающим обручем стянули легкие, нервы едва не разорвались от ужаса.

Насколько черна душа Жукова? Как далеко он зайдет в стремлении утолить свой сексуальный голод? Сколько жертв оставит после себя на пути достижения цели?- Мама… - просипел Достоевский, - мама…Что-то детское, позабытое шевельнулось в нем – несокрушимая вера в то, что мать всегда защитит, убережет, заслонит от зла.Давление сверху увеличивается – немое предупреждение. Заглянуть бы в темную бездну его глаз. Вложить во взгляд всю свою ненависть и швырнуть ее ему в лицо.- Милый, где ты? – позвала Дюма.Достоевский услышал себя будто со стороны:- Я устал после поездки. Я отдохну немного… и спущусь к вам позже.Дюма неуверенно потопталась за дверью. В голове прозвенел тревожный звоночек материнской интуиции, приковав ее к месту.

- Хорошо, - наконец ответила Дюма, не найдя логического объяснения своему беспокойству. - Выспись, дорогой. Отец собирается вечером устроить барбекю.

Достоевский больше не вырывается: короткий разговор с матерью отобрал у него всю энергию. Жуков отстраняется, разворачивает юношу к себе и мрачнеет. Антрацитовые глаза впиваются в ничего не выражающее лицо. Случилось то, чего он опасался: Достоевский ушел вглубь себя, замуровав себя в стенах отчуждения, погрузился в эмоциональную кому.

Жукову же досталась пустая оболочка, кукла, у которой кончился завод, робот без аккумулятора.- Эй, Достоевский, – зовет Жуков, безуспешно тормоша его. – Да что с тобой, парень?!Пощечина также не приносит результатов.

Потухшие желтые глаза глядят в пространство над его правым плечом. Жуков оглядывается, ожидая увидеть крест или икону: такой расфокусированный взгляд ему приходилось замечать у людей за молитвой, но – ничего.Проклятье…- Нет, так дело не пойдет, - прошипел Жуков.

Достоевский не издал ни единого звука, словно намереваясь свести Жукова с ума.Что ж, эффективный метод.Жуков задирает его рубашку, приникает губами к обнаженному плоскому животу – вот же оно, живое трепещущее тепло, так почему?.. Почему ты бросил меня одного, замкнувшись в себе? Где бы ты сейчас ни был, Достоевский, куда бы ты ни сбежал от меня, - вернись…Зрачки Достоевского неподвижны. Грудь мерно вздымается и опадает – и это немного рассеивало жуткое сходство с мертвецом.- Давай, оживай, черт тебя побери…Звяканье пряжки ремня, звук второпях расстегиваемой молнии. Жуков стаскивает джинсы юноши сразу с нижним бельем – и вот он весь перед ним, как раскрытая раковина… без жемчуга.

Непреодолимая тяга попробовать вкус его кожи. Он был нужен ему – весь, целиком. Поставить галочку в мысленном списке напротив имени «Достоевский» - его единственный шанс снова стать нормальным и обрести покой. И если ради этого ему придется с боем прорываться в отдаленный уголок сознания юноши, где тот скрылся от насилия, ломая его заслоны равнодушия – так тому и быть.Такой сильный накал чувств – неужели ему он не передается?

Нет… Достоевский уже реагировал на Жукова. Осознавал это и из последних сил цеплялся за фальшивую отрешенность, но внутренний изолированный мир уже покрывался сетью трещин, грозя расколоться.- О-о-ох, - простонал юноша, выгнувшись дугой.Невыносимое восхитительное трение, руки его мучителя, сомкнувшиеся вокруг члена, влажное скольжение языка – и его выдергивает в реальность, обдав дождем осколков.Ощущение, словно вся его кровь раскаленным потоком заструилась по венам вниз. Болезненно-сладкое наслаждение наполняло его до краев, оцепенение отступило прочь, предметы приобретали четкость.

Жуков приподнялся, и на его губах заиграла ликующая улыбка.- С возвращением, - промолвил он. - Без тебя тут было чертовски скучно.***Достоевский всхлипнул и закусил губу, запирая еще не родившийся стон во рту.

- Не надо, Жуков…Какая чушь, учитывая, что его собственный организм с ним не согласен.Жуков обхватывает ладонями его узкие бедра, отрывая их от постели. Его пальцы властно сжали ягодицы юноши, плавно прошлись между ними, вызвав ослепляющую вспышку эйфории. Достоевский прячется от пошлости происходящего за закрытыми веками, невольно сосредотачиваясь на страсти, сочившейся по венам будто алкоголь.

Добро пожаловать в кошмар.- Я не люблю вас, - в полузабытьи прохрипел Достоевский. Его пробивает дрожь, юноша раскидывает руки, хватаясь за простыню.

Что бы он ни сказал, ему уже не отмыться от грязи того, что творилось в это мгновение за дверьми его детской спальни. Его жизнь катилась под откос, в пропасть первичного хаоса, а у него не имелось ни одной идеи, как воспрепятствовать этому, прервать порочный физический контакт.

- Я тоже тебя не люблю, - невозмутимо отзывается Жуков. – С этим выяснили?Без любви, без симпатий. Секс ради секса.

Насколько же новые, неизведанные ранее ощущения дарил Достоевскому Жуков. Штирлиц подпитывал, наполнял его собой, как источник в пустыне. Жуков же опустошал, иссушал его, выжигал дотла, как лихорадка. Магнетизм, с которым их манило друг другу, граничил с саморазрушением. Дьявольская трясина разъедающей похоти, в которой они увязли вместе. Они оба шли ко дну, угодив в плен примитивной животной потребности. Никто не контролировал ситуацию, никто не был в силах остановить неизбежное.

И Достоевский был уверен: когда Жуков утолит свою жажду и вернет ему отобранную свободу, позорное клеймо предателя будет высечено у него на лбу, не оставляя ему и призрачного шанса на прощение Штирлица.Достоевский зачарованно смотрел на разбитые в поединке губы Жукова. Юношу захлестнуло пониманием, что это он пролил эту густую кровь, капающую с подбородка. Что-то твердое уперлось в ногу: Жуков потерся об него напряженным членом сквозь ткань штанов, толкнулся в бедро, представляя, как он окажется внутри юноши, как его сожмет горячая теснота. Вихрь ярких образов с дикой скоростью пронесся перед глазами, все сложнее удается сохранить трезвость рассудка. Но торопиться некуда: он долго ждал, подождет еще немного… И овладеет Достоевским не как насильник, а как желанный им мужчина.

И это станет его окончательной победой.Финалом его безумия.Достоевский запрокинул голову назад, вдавившись в подушку. Его истощенное борьбой тело наконец-то признало поражение. Готово покориться, впустить, принять Жукова в себя, сдаться под напором его силы, получать и отдавать удовольствие. И пусть в гневных медовых глазах бушует пожар ненависти, пусть он призывает на его голову самые страшные проклятия. Это их персональный ад для двоих, вход строго по VIP-пропускам.

Жуков поймал кисть юноши, накрыл ей свое возбуждение, красноречиво выпирающее из штанов. Достоевский с кошачьей грацией, какая нечасто достается парню, извернулся под ним и вырвал руку, демонстрируя чудеса упрямства.Скрипнули пружины кровати – Жуков встал на колени, расстегнул рубашку. Экзотические золотистые глаза Достоевского расширились, от открывшегося зрелища удушье стиснуло горло.

Тело Жукова покрыто сетью шрамов, каждый из которых свидетельствовал о боли, что пришлось вынести этому человеку. Через грудь тянется свежий след от скользящего ножевого ранения, и Достоевского запоздало догоняет осознание, что перед ним преступник – тот, кто не раз плевал в лицо богине правосудия, преступая закон.

Но все эти шрамы… откуда они у контрабандиста?- Вам уже доводилось убивать? – спросил Достоевский. От волнения голос взлетел на пару октав вверх.Жуков быстро преодолел обескураженность, вызванную этим вопросом. Ему не хотелось повторения трюка с эмоциональной комой, но и обнадеживать юношу тоже было ни к чему.- Переживаешь за мою душу? – усмехнулся он. – Слишком поздно. Врата рая никогда не распахнутся перед грешником вроде меня.

Во взгляде Достоевского нет жалости, с которой праведники взирают на морально опустившихся людей – значит, причина кроется в другом.- А, теперь ясно, - глухо промолвил Жуков. – Штирлиц.

И почему становится так гадко оттого, что даже сейчас мысли Достоевского вертятся вокруг другого мужчины?

Пора и Достоевскому испытать это поганое чувство.

- Напрасно себя изводишь, дружок, - сверкнул зубами в недоброй ухмылке Жуков. – Какой-то провинциальный пацан не стоит того, чтобы мы со Штирлицем драли друг другу глотки, как псы, сцепившиеся из-за куска мяса. Мы деловые партнеры, и общий бизнес превыше всего. Уверяю, Штирлиц разделяет мое мнение. Альянс был задолго тебя, будет и после.Слышал бы его в эту минуту Джек Лондон…Лицо Достоевского исказилось: жестокие слова Жукова здорово расходились с его представлением о Штирлице. Он пытливо вглядывается в Жукова, стараясь уличить хотя бы малейший признак лжи, но Жуков не врал – либо же действительно был убежден в своей правоте.

- Альянс… - нахмурившись, пробормотал Достоевский.Должно быть, непросто поверить, что твой благородный герой нечист на руку. В голосе Достоевского отчетливо послышалась нотка обреченности - значит, и сам подозревал, чувствовал горький привкус обмана, расшатывающий веру в своего благодетеля, но неизменно оправдывал Штирлица и прогонял сомнения.Вплоть до сегодняшнего дня.

Обрывки случайных слухов, проверки налоговой инспекции, настойчивое нежелание Штирлица посвящать его в свои дела. Немного логики, доверия Жукову – и иллюзия, созданная Штирлицем, рассыпалась в прах. Груз правды упал на плечи, осел тяжелой мутью в груди.Каждый житель Нью-Йорка слышал о преступном синдикате, зовущимся Альянсом.Штирлиц работает на мафию.Крадет у Америки деньги, руководит убийцами и бандитами, экспортирует оружие в охваченные войной страны – и все это под прикрытием законопослушного банкира.Жуков безучастно разглядывал юношу. Странно, но торжество по случаю разлома в отношениях Штирлица и Достоевского так и не пришло.

Нельзя дать Достоевскому увязнуть в разочаровании, иначе все его планы полетят к черту. В арсенале Жукова имелось не так много способов встряхнуть кого-то, поэтому он прибегнул к самому привычному:

- Что, уже растерял свой пыл? А тут кое-кто все еще не против развлечься со мной.Нужно идти вперед, до упора, до тупика, в который заведет их связь. Жуков наклоняется к Достоевскому, их губы соприкасаются. Достоевский необычайно податлив и рассеян, его рот раскрывается для Жукова, позволяя чужому языку пробраться внутрь. Взгляд его мутнеет, теряет осмысленность, и следом рушится преграда, какое-то энергетическое силовое поле, которым он окружал себя рядом с Жуковым. Достоевский кладет одну ладонь на коротко стриженый затылок Жукова, другой проводит вдоль гладкого изгиба позвоночника мужчины. Кажется, еще немного – и он начнет с придыханием шептать на ухо Жукову все эти мерзкие нежности, от которых того тошнило.

Что за дьявольщина творится с этим парнем?!!

Напрягшись, Жуков машинально целовал Достоевского, а внутри все восставало против неестественности поведения юноши. Какая-то третьесортная романтическая сцена из нелепого бульварного романа… что он вообще в ней делает?Спустя несколько секунд Жуков резко сбрасывает со своих плеч руки Достоевского и выпрямляется.- Я не за этим сюда пришел, - рявкнул он.

Достоевский мучительно медленно подтягивается на локтях, брезгливо сплевывает слюну на пол.

Комната потонула в красном тумане в глазах Жукова.

Издевается. Этот наглый щенок издевается над ним!

- Ладно, - пророкотал Жуков. – Раз по-хорошему ты не хочешь…Значит, это все же будет изнасилование.- Да пошел ты, - бросил Достоевский, утирая рот тыльной стороной ладони.

Его невероятные медовые глаза сияли так ярко. Кого Жуков обманывал: он пропал в них еще полгода назад, в той приватной комнате ночного клуба Наполеона.Жуков грубо разворачивает Достоевского к себе спиной, заламывает ему руки, ставит на колени. Обездвиженный Достоевский утыкается лицом в подушку, в адрес Жукова несутся приглушенные ругательства. Жуков давится смешком: вот она, столь тщательно хранимая Штирлицем драгоценная задница Достоевского, прямо перед ним. К вашим услугам, сэр.Тут бы и святой не удержался от комментария.- Дивный вид, - сказал Жуков.- Ублюдок, - выпалил Достоевский.- Это был комплимент, - справедливости ради отметил Жуков.Жуков расстегивает ширинку, и Достоевский краем сознания понимает, что они подошли к той черте, пределу, за которым не существовало дороги назад. Страх разрастался внутри, как раковая опухоль. Достоевский закусил зубами ткань подушки, ничего не видя из-за выступивших слез злости, которые текли из самой глубины души. Он не проронит ни звука, чего бы ему это ни стоило.Жуков спустил штаны, затаил дыхание.Вот она – его ожившая эротическая фантазия.Вот он, момент его триумфа.Настал черед взрослых игр.Перед тем, как Жуков наваливается на Достоевского, с его губ слетает тихое одинокое "прости".***Не придумано еще таких слов, чтобы описать потрясающее ощущение от слияния воедино двух тел. Жуков откинул голову назад, ловя волны острого наслаждения. Он не признавал препятствий, не умел отступать. Достоевский молча трясся, оглушенный криком, прозвучавшим внутри.

- Тс-с-с, - прошептал Жуков. – Давай, выдыхай.Достоевский нехотя подчиняется ему. Он все еще жив, несмотря на израненное сердце и искалеченную гордость.

- Не сдавливай меня так, - говорит Жуков. - Расслабься. Это ради твоего же блага.- Не смей… говорить о моем благе, - прохрипел Достоевский, не в состоянии унять разрывавшие грудь рыдания.Жуков выходит из юноши, кладет Достоевского на лопатки. Их взгляды перекрещиваются, как мечи заклятых врагов.

- Если бы ты только не приходил в тот клуб… - с горечью произнес Жуков.Я бы не познал этих невыносимых мук.Я бы не поделился ими с тобой.

Их встреча, подстроенная самим Люцифером, слишком дорого обошлась им обоим.

Достоевский тихо засмеялся – так смеются под прицелом пистолета: со смесью безрассудства и бесстрашия.- Хочешь сказать… это моя вина? – спросил он. – Я виноват в том, что меня трахают в доме моих родителей?- Так и есть, - безжалостно подтвердил Жуков.Не в силах больше видеть своего мучителя, Достоевский прижал ладони к векам. Насилие, совершенное над ним, что-то сломало в самой его сути. Под тиканье равнодушных часов он дает Жукову развести свои колени, облегчая новое проникновение. Растягивающее настойчивое давление, тяжесть чужого тела – и Жуков заполняет его изнутри. Почти на минуту, растянувшуюся в вечность для Достоевского, Жуков замирает, упиваясь блаженным бездействием, после чего постепенно заводит нужный ритм.

- Если бы тебя не существовало… - едва слышно обронил Жуков.Но я здесь. Я здесь, и ты во мне. Я чувствую тебя – мышцами, органами, кожей, всем, что у меня есть. Я запомню тебя, как своего палача, как худшее, что подкидывала мне судьба. Отныне часть тебя навсегда останется во мне, зародив во мне зерно недоверия к людям. Я – твой противоположный полюс, к которому тебя будет тянуть против воли. Ты явился сюда не за медалью победы, а затем, чтобы уничтожить, добить себя с моей помощью.Жуков опускается, плотно вжимая его в матрас, втягивает в себя его запах. Горячие руки обхватывают Достоевского в кольцо, чужое сердце гулко колотится напротив. Достоевскому чудится, что кровать объята черным пламенем, а между ним и Жуковым проскакивают искры, от которых плавятся кости. Губы Жукова накрывают его – еще один изматывающий поцелуй, неловкая пародия любви.

Спустя некоторое время Достоевский обнаруживает себя посреди рая и ада, между болью и экстазом, балансирующего на тонкой грани. Вяжущее тепло раскручивалось спиралью внутри, заново разгоралось остывшее возбуждение, потекло жидким огнем по венам. Достоевский подается навстречу Жукову, запускает в его спину ногти, и его омерзение вытесняет другое чувство – то, которого он так хотел избежать. То, что заставляло испытывать удовольствие. То, что делало его предателем.Жуков уже вошел во вкус, двигаясь грубо и порывисто. Все у него так – с нечеловеческой агрессией, без намека на нежность. Секс с Жуковым действовал на Достоевского как опиум, расширяя границы сознания. Достоевский уносился в другое пространство – туда, где диким зверем бесчинствовало его вожделение. Открывал бесстыдную, жадную сторону самого себя.

- М-м-м-х, - простонал Достоевский.Для Жукова это стало условным сигналом. Черная тень легла на Достоевского, резкий перекат, удивленный вздох – и он сверху, а внизу – призывно глядящие графитовые глаза.

- Я не могу… - ломким голосом возразил юноша.- Конечно можешь, - подбодрил Жуков. – Вперед, мой маленький наездник.Достоевский с усилием сглотнул, но не пошевелился. Жуков в более уязвимой позиции, это его шанс. Пальцы осторожно нащупали ткань штанов Жукова, ключ должен быть где-то рядом… Суетливо бегающий взгляд выдал все его намерения, но Жуков просто смотрел на него, не предпринимая никаких действий.Чего ты хочешь от меня?Чего ждешь?На что надеешься?В какой-то момент Достоевский понял, что все бесполезно, и это почти убило его. Его отчаяние затопило весь мир. Сколько бы он ни убеждал себя, что покинуть Жукова - единственно правильный поступок, он все еще был Достоевским. Он не оставит его на растерзание одержимости. Не сейчас, когда он нужен Жукову больше воздуха. И теперь, в сумерках запечатанной комнаты, он пробудет с ним до конца.- Ты ошибся, - промолвил юноша. – Из этой ловушки нет выхода.Взгляд Жукова держал, приковывал к себе. Медленно Достоевский начинает раскачиваться на нем, возобновляя танец двух обнаженных тел. Достоевский не знал, кому принадлежит бешеный пульс, бьющийся внутри него, но это было уже не важно. Они теперь одно – недруги, образовавшие уродливый союз за запертыми дверьми, создававшие в темноте общую жуткую тайну.Из горла Жукова вырвался гортанный рык. Быть внутри него – боже, это окупало чертовы шесть месяцев сумасшествия. Восхождение на Эверест не принесло бы большего удовлетворения, чем их запретный секс. Он уже у самого края, подбирается все ближе, с каждым новым погружением в Достоевского. И что там будет дальше: взрывающиеся фейерверки, срывающиеся с небесного купола звезды, извергающиеся вулканы, - не имело смысла, главное – он разделит этот фантастический миг с Достоевским.

Темп становился все яростней. Достоевский с мазохистским ожесточением насаживался на него – наказывал себя за измену, глупый святоша… И Жуков не пытался его притормозить - пусть оно никогда не прекращается, это совместное падение вниз, в бесконечность.

- Открой глаза… открой глаза, Достоевский!

...его взгляд обрушивается на Жукова, будто золотой водопад. Каждый нерв Жукова прошивает острый, освободительный оргазм. Достоевский сотрясается, словно в агонии, - такой хрупкий, как бы не рассыпался… Оргазм вскидывает его на другой уровень – туда, куда он так рвался, раз за разом подаваясь вверх и опускаясь. Жуков мог только догадываться, где он находится в этот сладострастный момент – на седьмом небе или во втором круге ада…*Все вокруг померкло. Реальность уходила вместе с сознанием, растворялась…Последним воспоминанием Достоевского перед тем, как он провалился в клубящуюся тьму, стали теплые руки, заботливо подхватившие его.

***Достоевский вздрогнул, скидывая с себя сон.Зрительные нервы передавали в мозг смазанную картинку. Достоевский помассировал веки, чтобы вернуть ясность зрению. За окном – летний день, плавно переходящий в вечер.Все, как обычно.Все ли?..Мысль мелькнула ярко, как фотовспышка. Призраки сна завертелись вокруг, желудок скрутило в узел, в глазах взметнулась цветная метель. Достоевский резко вскочил, чтобы спустя секунду оказаться на полу.

Господи, что я наделал…Что я наделал?!!Паника – плохой напарник. Слабость и потеря равновесия закономерна после длительного сна. А в его комнате – ни малейшего свидетельства присутствия Жукова.

Ключ в замке.Шторы раскрыты.Одежда на месте.Вывод напрашивался сам собой: Жукова никогда не было в Гарднере.

И плевать, что сказал бы Фрейд о его сне.

Ветер незваным гостем пробрался в спальню, всколыхнул ловец снов. Достоевский поднялся на ноги, повинуясь внезапному порыву, оборвал нить, которой ловец крепился к потолку. Повертел в руках вещицу – чей-то подарок - и выдвинул средний ящик прикроватной тумбочки.- Это было не смешно, - сообщил он ловцу перед тем, как бросить его в ящик.Ловец снов остался при своем мнении.Достоевский спустился по лестнице. Лишь глухая тишина населяла всегда оживленный и шумный дом.- Мам? Пап? – позвал Достоевский.Родители не откликнулись на зов любимого сына. Внутренняя сигнализация, традиционно зовущаяся интуицией, не сработала – хороший знак. Достоевский вяло пожал плечами и вышел во двор.- С добрым утром, спящая красавица, - послышалось справа. – А я уже хотел идти будить тебя поцелуем.Сверкают на солнце капли воды, елозит по лобовому стеклу намыленная губка – Штирлиц приводил покрытый придорожной пылью внедорожник в божеский вид.- Это уже лишняя мера, - отозвался Достоевский. – Сколько я пробыл у Морфея?- Меня что, отвергли? – притворно оскорбился Штирлиц. – Часа три, не меньше.Достоевский огляделся.

- А где родители?- Отправились за свежим мясом. Дон Кихот хочет поразить нас своим кулинарным талантом.Достоевский почувствовал, как волосы на загривке встали дыбом.«Выспись, дорогой. Отец собирается вечером устроить барбекю».Граница между сном и явью становилась все прозрачней.Ерунда, одернул себя Достоевский. Просто совпадение.- Знаешь, что это означает? – загадочно поинтересовался Штирлиц, перекрывая кран с водой.- Что нам следует запастись таблетками от несварения, - обреченно вздохнул юноша, сунув руки в карманы.- Мимо, - ответил Штирлиц. – Это значит, что дом в нашем распоряжении. И никто мне не помешает приятно провести время с моим мальчиком.- Ушам своим не верю, - сухо сказал Достоевский. – Уже «мальчик»? Чем я обязан такой блажи?

Банкир не сразу сообразил, чем вызвана холодность и недружелюбный тон его любовника.- Ты же несерьезно, - криво усмехнулся он.Достоевский промолчал, эмоционально дистанцируясь от него.

Одно Штирлиц уяснил давно: Достоевский был гением по части того, как заставить людей терзаться чувством вины.- Я сдуру сболтнул это! – оправдывался Штирлиц с робкой, заискивающей улыбкой. – Да брось, Достоевский, ты же не станешь держать на меня обиду… Я тебя люблю, тебе это известно.Достоевский демонстративно скрестил на груди руки.

- Похоже, одной твоей любви мне мало.Когда ты поймешь, Штирлиц: мне нужно твое уважение, отношение ко мне, как к равному.- Отлично, - вспылил Штирлиц. – Отлично! А что тебе еще от меня надо? Я обеспечил тебя всем, что имел сам: роскошным домом, автомобилем с личным водителем, деньгами, своим гребанным сердцем, черт побери! Здесь и сейчас, Достоевский, скажи мне, чего не хватает для полного счастья пай-мальчику из Гарднера?! Чего, мать твою, ты еще у меня не отобрал?!Достоевский слушал его с отрешенным лицом, внешне спокойный, как айсберг. Злая откровенность Штирлица шокировала его. Каждое слово было камнем, брошенным в него. Тело пробирает ознобом.

Ширилась между Штирлицем и Достоевским невидимая трещина, отдаляя друг от друга.- Ты меня с ума сводишь, - перевел дыхание Штирлиц. – Иди в дом, мне надо сделать звонок по работе.- Альянс без тебя и дня не может обойтись? – чужим голосом спросил Достоевский.Штирлиц будто пал жертвой заклятия оцепенения.- А ты наблюдательный малый, - наконец изрек он, прищурившись. – Давно догадался?

- Нет, - честно ответил Достоевский. – Во сне снизошло озарение.- Что, как с Менделеевым? – сдвинул брови Штирлиц. – В любом случае, теперь в наших отношениях нет белых пятен. Наша судьба в твоих руках.Достоевский вскинул на него недоуменный взгляд. Штирлиц развел руки, являя собой образец покорности и смирения:- Решай, Достоевский, желаешь ли ты по-прежнему делить крышу над головой с преступником.Достоевский набрал воздуха в легкие.Момент истины.- Наше будущее туманно для меня, - проговорил он после долгой паузы. – Ты ступаешь по нити, натянутой над пропастью. Твое благополучие выстроено на страдании других людей.

Тень неверия и растерянности пронеслась в серых глазах Штирлица. Сердце Достоевского заныло от жалости к нему, но он продолжил:- Я прихожу в ужас, представляя, как однажды в твой дом ворвется полиция с ордером на арест. Я задаюсь вопросом: действительно ли хочу прожить в этом страхе всю жизнь? Смогу ли, засыпая по ночам рядом с тобой, не думать о том, что ты натворил за день?Штирлиц рассеянно достал пачку сигарет. Молчание Достоевского для него – пытка. Глотать, давиться взвешенными фразами Достоевского – все, что ему оставалось.Достоевский грустно улыбнулся, точно потерпев поражение в каком-то мысленном поединке.- Разумеется, хочу.Глаза Штирлица округлились, как у игрока, которому на колени из денежного автомата хлынул дождь из золотых монет.

Достоевский задрал подбородок, устремив взгляд в бирюзовое небо.- Туча ушла на запад, - констатировал он. – Ливня не будет.Штирлиц последовал его примеру:- С прогнозом погоды облажались.***Уикенд неумолимо клонился к завершению. Достоевскому было пора прощаться с гостеприимным Гарднером, в котором пролетели годы его детства.Достоевский прикрыл дверь своей детской спальни, прислонился лбом к светлому дереву, перематывая воспоминания о последних двух днях, как видеозапись. Воссоединение семьи, обед в кругу близких, разоблачение Штирлица, подгоревшее барбекю. Вздыхающая июльская ночь, украшенная россыпью звезд, неторопливый блюз, текущий из динамиков машины, под который они встретили занимающийся лиловый рассвет. Здесь Достоевского едва не задушила совесть, накинувшаяся на него после пробуждения ото сна с участием Жукова, как армия воинственных карающих ангелов на маленького заблудшего демона.

- До встречи, - промолвил юноша.Некому ему ответить.Достоевский вышел на веранду. Дюма загружала багажник корзинками с фруктами, приговаривая о пользе витаминов. Укрывшийся в древесной тени Штирлиц с обескураженным видом следил, как его машина превращается в передвижной сад, но спорить не отважился. Достоевский незаметно подошел к нему со спины, хлопнул по плечу. Штирлиц мгновенно переменился в лице, словно они расставались не на десять минут, а на три года, но быстро взял себя в руки.- Я уж было подумал, что ты заблудился в родном доме, - непринужденно обронил он.Достоевский украдкой ухмыльнулся. То, что Бог при сборке Штирлица забыл терпеливость, он понял давно.Вскоре к отъезду гостей подоспел и Дон Кихот.- А это - от меня, - церемонно вручил он Штирлицу бутылку домашнего красного вина. – За помощь в ремонте моей девочки – сам бы я не разобрался, что там к чему. Старого пса новым трюкам не обучишь, - сокрушенно крякнул он.Штирлиц взглянул на дату урожая, рассмотрел ее на просвет и вознаградил Дон Кихота редким для него «спасибо».Достоевский интуитивно почувствовал, что оттягивать расставание – значит щекотать нервы Штирлица.- Мы со Штирлицем благодарны вам за теплый прием, - промолвил он. – Ох, матушка, не надо…Вопреки всем надеждам Достоевского золотистые глаза Дюмы все равно наполнились слезами.- Милый, мы будем так скучать!Расчувствовавшаяся Дюма стиснула сына в объятиях. Дон Кихот закурил, выразив своим скупым жестом грусть по поводу прощания. Штирлиц многозначительно глянул на наручные часы.- Все, все, - засуетился Достоевский, мягко высвободившись из материнского захвата.

- Приезжайте на Рождество, - утерла слезы подолом фартука Дюма и сурово прибавила: Штирлиц, следите за тем, чтобы он регулярно питался и не пропадал в библиотеках с утра до вечера. Он такой же, как Дон Кихот, за ним глаз да глаз нужен, не то вмиг отощает.Достоевский издал страдальческий стон. Дон Кихот ворчливо пробормотал себе под нос нечто среднее между «клевета» и «шутница». Штирлицу с трудом удалось сохранить серьезную мину.

- Положитесь на меня.

Фраза, достойная супергероя из какого-нибудь голливудского блокбастера.Штирлиц завел мотор, вывел Лендровер на дорогу. Дюма махала им вслед, пока автомобиль не скрылся из виду.Достоевский как прилежный навигатор вертел в руках карту.- Заедем в магазин, - сообщил Штирлиц. – Купи мне пару энергетиков и себе чего-нибудь прихвати перекусить в дорогу. Я же обещал Дюме как следует кормить тебя.Пальцы Достоевского слегка смяли карту.

- До чего же ты противным бываешь!

- Я не противный, а человек слова, - резонно заметил Штирлиц, останавливаясь у небольшого продуктового магазинчика с непростительно яркой вывеской. – И не мнись перед продавцом, привыкай к жизни в качестве бойфренда крупного мафиози.Под самодовольный смех своего возлюбленного Достоевский отбросил ремень безопасности и выскочил из машины, напоследок сердито хлопнув дверью.

Мелодично звякнул звоночек, извещая о новом покупателе. Достоевский прошелся вдоль стеллажа с газетами, отвел взгляд от журнала, попадающего в категорию «для взрослых» - желанный трофей всех тинэйджеров. Задержался у холодильника с прохладительными напитками, придирчиво выбрал сладости и закуски, после чего направился к кассе.Напевавший простой мотив продавец одарил его ослепительной улыбкой ювелира, к которому пожаловал миллионер со спутницей, когда Достоевский вывалил перед ним свою гору покупок.- Никак вам дальняя дорога предстоит? – проявил вежливый интерес седеющий мужчина.Достоевский вздохнул:- И вам здравствуйте, дядюшка Гюго.Гюго от волнения выронил пакетик с чипсами:- Достоевский, мой мальчик! Богатым будешь! Навещаешь своих стариков?- Матушка с отцом еще хоть куда.

- Прижился уже в большом городе? – добродушно полюбопытствовал Гюго.

Гюго жаждал историй, но Достоевский был вынужден его разочаровать. Нью-Йорк весь - неоновые баннеры, высотки, переполненные магистрали. Город новаторов и предпринимателей, к числу которых Достоевский не мог отнести себя.- Дома лучше, - немногословно ответил юноша.- Это точно, - с сожалением закряхтел Гюго и указал в окно на припаркованный Лендровер. – Твоя машина?- Отчасти, - неопределенно отозвался Достоевский и задумался, стоит ли уточнить, что не является формальным владельцем внедорожника.- Зачастили к нам ньюйоркцы, - глянул на автомобильный номер Гюго. – На этой неделе вы уже вторыми будете.Достоевскому вдруг почудилось, что он находится в лифте, у которого оборвался трос.Во всяком случае, ощущение свободного падения и потери гравитации было впечатляюще правдоподобным.- А кто первый? – выдавил он.- Мужик лет за тридцать, - пожал плечами Гюго. – Здоровенный такой. А что, твой знакомый?Его ответ был далек от содержательности.Штирлиц просигналил, недовольный медлительностью своего возлюбленного.Достоевский облизал губы. Пол раскачивался под ногами, как от землетрясения.- Дядюшка, прошу, - взмолился он. – Это крайне важно. Как он выглядел?- Ты меня извини, сынок. Но я иногда имен бывших жен не могу вспомнить, а ты просишь, чтобы я описал тебе случайного клиента, - хохотнул весельчак Гюго. – Но вот что помню наверняка, так это то, что он знает толк в спиртном. Взял отличный бурбон, – уважительно отметил он.

- Ясно, - расстроено проговорил Достоевский и положил на стойку две десятки. – Спасибо, дядя. Всего доброго.

- Счастливого пути, - отозвался Гюго и, спохватившись, крикнул: О, есть кое-что! У него на руке была наколка морпеха! Офицерская!

Новая информация о таинственном ньюйоркце, посетившем Гарднер одновременно с ним и Штирлицем, застала Достоевского уже у выхода.Юноша на автомате толкнул дверь и дошел до джипа. Слово «хаос» казалось чудовищным преуменьшением по сравнению с тем, что творилось в его душе после разговора с Гюго. Он не имел ни малейшего понятия о том, служил ли Жуков в морской пехоте, и была ли у него во сне татуировка!

Штирлиц раздраженно барабанил пальцами по передней панели.- Тебя только за смертью посылать, - буркнул он.- Пусти меня за руль, - без предисловий выпалил Достоевский.Наверное, так Штирлиц смотрел бы на инопланетянина, спросившего у него дорогу в ближайший бар.- Тебя там что, подменили? С каких пор тебя не устраивает роль второго пилота?Достоевский решительно распахнул водительскую дверцу. Только в этом он видел спасение. Сконцентрироваться на дороге, чтобы встречный ветер выдул из головы все мысли о Жукове.

- Достоевский, не то, чтобы я тебе не доверял, - осторожно начал Штирлиц, не тронувшись с места. – Но это и впрямь не лучшая идея.Почти минуту продолжалась их безмолвная дуэль взглядов, после которой Штирлиц уступил водительское кресло.- Агрессивный Достоевский, - хмыкнул он. – Это заводит. Крепче держи штурвал.

Достоевский сел за руль, передвинул рычаг коробки передач:- Пристегнись.Штирлиц усмехнулся, но совету внял:- Так точно, капитан.Показалась ровная лента шоссе, по которой кометами проносились редкие машины. Стрелка спидометра радостно подскочила вверх.Гарднер остался позади.Впереди – долгая дорога в Нью-Йорк.