Chaper 14: Rip the covers off to stay alive (1/1)

– Джи, – шепотом позвал Фрэнк.– М? – призрак сидел на подоконнике, его лицо освещалось неоновыми вывесками отеля слегка снизу, как фонарик в руках школьника, травящего страшные байки в летнем лагере. Сквозь него слегка просвечивали окна Плазы.– Я не могу уснуть.– Но тебе надо отдохнуть, Фрэнки. Ты не спишь уже вторые сутки, – встревоженно напомнил он.– Не уверен, что смогу уснуть после всего этого, – нахмурился Фрэнк. – Когда я закрываю глаза, я… – он осекся, слегка побледнел и отвернулся. – Мне страшно. Священник слез с подоконника и подошел к кровати, пересаживаясь на уголок у ног парня.– Хочешь о чем-то поговорить? Еще бы он не хотел. Но даже не знал, с чего начать. Мысли сумбурно путались, сливаясь в пыльный вихрь Эссекской тюрьмы, пропахшей синтетически-прогорклым привкусом Бойни. Он шумно вздохнул, поправляя под лопатками подушку, поддерживающую его позвоночник в правильном для заживления положении.– Хочешь, поговорим о чем-нибудь хорошем? Айеро улыбнулся.– Я тут вспомнил один день из детства, – тихо начал Фрэнк. – Из того времени, когда все было просто. Не помню, это было Рождество не то 2003, не то 2004 года. Мама вернулась с работы, и мы сразу поехали выбирать подарки в Грин-Молл Центр. Ох блин, а ведь его уже закрыли, – озадаченно вспомнил парень. – Ты представляешь, тогда в декабре так намело, что уже к середине месяца лежали совершенно февральские сугробы. Я как безумный носился по снегу и чуть не визжал от восторга от того, как он хрустел. Тогда все казалось каким-то волшебным и очень важным. Эти лампочки на магазинах, и то, как снежинки падали в свете фонарей, как какая-то хренова магическая пыльца, и как всё блестело от мороза. Вот ты будешь смеяться а я себя чувствовал как с открытки Кинкейда.* Правда, шарф был жутко колючий, и я себе весь подбородок расчесал. Мама едва втащила меня с улицы в магазин, – парень усмехнулся, ностальгически улыбаясь. – А тогда в нулевых даже украшали по-другому. Помнишь, везде были эти дебильные аниматроники-Санты, и на витринах снег был сделан из ваты со слюдой? А-а! И ещё вешали бумажные гирлянды! Тогда они ещё были модными, помнишь?– Ага, а ещё эти гигантские пенопластовые леденцовый трости! – рассмеялся Джерард. – И задолбанные аниматоры в костюмах эльфов. Боже, какой кошмар.– Точно! – воодушевленно согласился Фрэнк. – Я их боялся до жути из-за этих пластиковых ушей. По-моему, их закупали в Target по шесть центов за пару, иначе я не понимаю, почему они выглядели так плохо. Они ещё стояли возле этих цветных детских лабиринтов, которые все время воняли носками. Но черт возьми, я эти лабиринты просто обожал! Особенно бассейны с шариками, – мечтательно прикрыл глаза Фрэнк, словно снова оказываясь в закрытом торговом центре в декабре 2003 года. – Там всегда на дне можно было найти кучу девчачьих заколок и фантиков из-под Charleston Chew. И постоянно я там знакомился с какими-то ребятами, которых видел один раз в жизни, но все равно был уверен, что мы теперь друзья навек. А на следующий день забывал, что вчера вообще кого-то встретил. Память была как решето. Хорошо, что я вообще хоть что-то запомнил. В общем, вначале мы с мамой ходили по этим скучным бытовым магазинам, где она выбирала подарки для коллег. Там всякие тарелочки для тортов, полотенца, статуэтки... А вот в конце, почти перед закрытием, мама сказала, что я вел себя хорошо, и мы пошли в Toys "R" Us. О. Боже. Мой. У меня просто глаза разбежались от выбора. Я хватался за все подряд, и никак не мог решить, что лучше. Только я был уверен, что хочу одно, как сразу же находил другое. Там был красный монстр-трак на пульте управления, и какой же он был классный! Выглядел, как настоящая машина, весь такой с мелкими деталями, даже фары горели. А потом я нашел стенд Lego, и больше не смог отлипнуть. Я выбирал между двумя наборами: один был с полицией, а второй с береговой охраной. Но я выбрал полицию, потому что там был большой и красивый двухэтажный полицейский участок, – Фрэнк показал руками в воздухе какой-то слишком невероятный для конструктора размер. – Там было две машины, одна полицейская, а другая с грабителем. И у полицейских были такие милые крохотные фуражки. Но тогда мне все это казалось не милым, а запредельно крутым. И помнишь, ещё тогда у Lego все человечки были желтыми и с одинаковыми лицами? Только воришка был весь такой злой и с щетиной. Я потом в школу ходил с мини-человечком в пенале и мысленно разговаривал с ним. ?Эй, офицер Моррисон, я не понимаю, как решить этот пример!? А потом сам себе отвечал в голове низким взрослым голосом: ?Ничего, Фрэнки, ты должен пройти через трудности, чтобы стать настоящим мужчиной!? В тот период жизни я начал мечтать стать полицейским. Мама мне накупила кучу игрушечных наборов, и я смотрел всякие мультики типа ?Полицейская Академия? и ?Сержант Полосатый?, – хмыкнул парень. Джерард усмехнулся, хорошо себе представив кроху-Фрэнки в игрушечной полицейской фуражке и с пластиковым значком на груди.– А потом я потерял офицера Моррисона. Просто раз – и нет в пенале. Как я тогда убивался! Всю школу на уши поднял. Приезжала Линда, и мы целым учительским составом его искали, все классы перерыли. Даже туалет. До сих пор не знаю, куда же он пропал, – Фрэнк приподнялся с кровати, заглядывая Джерарду в лицо. – А ты, Джи? Какая у тебя в детстве была любимая игрушка? Священник улыбнулся.– Ну, в моем детстве игрушки, конечно, были попроще, – он задумался. – Но я очень любил пищащего резинового котенка. Я звал его Вискерс. А когда стал чуть постарше, я просто влюбился в Звездные Войны и Властелинов Вселенной.*– Властелины Вселенной? – рассмеялся Фрэнк. – Вот уж от кого не ждал!– А что такого? – наигранно возмутился Джерард. – Мне было девять! Майки, между прочим, тоже их любил. У нас даже были фигурки. Кстати, много кто из ребят в воскресной школе смотрел это шоу. Мы даже устраивали в приходе театральную постановку о том, как Адам помогает Иисусу бороться со Скелетором, которого совратил Дьявол. А потом, конечно, он раскаивался и исправлялся… Айеро залился смехом, утыкаясь в подушку лицом.– Это самый эпичный кроссовер всех времен! – задыхаясь, прохохотал он. – Какие вообще Мстители, когда есть христианский Хи-Мен! – похрюкивал Фрэнк, – Признавайся, это была твоя идея?– Ну разумеется моя. Я был очень творческим ребенком, – горделиво усмехнулся Джерард. – Я еще и комиксы рисовал.– Комиксы? – оживился парень, чуть успокоившись, и придвинулся ближе. – Ого, ты еще и рисовать умеешь?– Немного, – он застенчиво прикусил губу. Ненадолго повисло молчание. Мужчина поднял взгляд и столкнулся глазами с Фрэнком: он смотрел на него с неподдельным восхищением – в его зрачках горели искорки восторга.– Джерард, ты потрясающий… – выдохнул парень.– Поверь мне, Фрэнки, ты заслуживаешь восхищения гораздо больше, – мягко улыбнулся призрак и придвинулся ближе. – Ты самый смелый человек, кого я знаю.– Это незаслуженный комплимент, – стушевавшись, отмахнулся он, поспешно переводя тему. – А о чем были твои комиксы?– Да о всяких вещах. Сейчас и вспоминать стыдно, – смутился священник.– После фандомной битвы Этернии и Библии уже ничего постыднее и придумать нельзя, – резонно заметил Айеро.– Ну, – Джерард зябко приобнял себя за плечи, – о вампирах, о… призраках. О всяком таком.– А христианство признает призраков?– Не знаю, – мужчина пожал плечами, притягивая коленку к подбородку. – Когда-то церковь считала это видом проклятья, а теперь – ересью. Но в Ветхом Завете призрак был. Самуил, глава 28: явление духа Саула, вызванного царем Филистимлян. А Новый Завет говорит, что все приведения – это перевоплощенные демоны.– Это бы многое о тебе объяснило, – ухмыльнулся парень, на что священник только закатил глаза. – А что из детства ты помнишь? – Да всякие глупости из воскресной школы, – отмахнулся он.– Например?– Например, мы мерили собственный рост в распятиях – типа: ?Эй, Том, в тебе шесть Иисусов!?. О, а еще мы на Богоявлении спели сопрано ?Miserere Mei, Deus? под гелиевыми шариками. Ты хоть представляешь, как это звучит, когда его поет хор предпубертатных детишек, у которых еще даже голос не сломался? Да еще и на показательном концерте. Губернатор едва не лопнул. Или когда мы на Рождество наряжались Святым Семейством, изображали вертеп* и пугали прихожан. И еще мы любили привирать на исповедях на спор. Бедный наш старый Отец Крис, надо очень любить детей, чтобы после инсульта вернуться на работу, – хмыкнул мужчина. – А еще мы тащили животных со всех окрестностей: у нас постоянно лежали в медпунктах подбитые голуби, всякие хромые собаки, кошки с лишаем и глистами. И если уж кто-то притащил с собой блох, то всё – чесаться начинали все. У нас один мальчик даже умудрился приволочь дворнягу с бешенством, и мы пытались изгнать из нее дьявола. Правда, потом к нам приезжал санэпидем, и всем делали прививки, потому что нас покусали всех до одного. Мы были просто неуправляемой армией мальчиков в шортиках и галстуках, которые тем опаснее, чем лучше знают Писание. Потому что на каждое замечание, мы начинали философствовать и просто доводили Сестер до паники. Это была ?Золотая Эра? Тэ-Эм, – он вдохновленно показал пальцами кавычки. – И знаешь, что самое интересное? Мы обожали доводить старших, но друг за друга стояли горой. И уж если кто-то из ?мирян? трогал нашего – ему, блять, была крышка. Мы называли это ?крестовый поход?. И если мы объявляли против кого-то ?поход?, то было заведомо ясно, что этот человек закончит в церкви, вымаливая грехи. – А что, были такие жестокие методы? – с улыбкой вскинул брови Фрэнк.– Выражаясь современным языком, мы газлайтили бедолагу и плели против него интриги, пока он не уверует в Бога, и в то, что он ужасный человек, – с напускной хищностью улыбнулся Джерард.– А я смотрю, у христиан методы не изменились.– Ну еще бы, мы учились у лучших. Родриго Борджиа, Урбан II, Сикст IV*. ?Отвергай современность, принимай традиции?. Ну, зато теперь ты знаешь, почему все священники такие спокойные. Мы просто перебесились в детстве. Его радостная болтовня о тех лучших днях заставляла Фрэнка успокаиваться. Он с увлечением слушал Джерарда, потихоньку забывая о проблемах.– А что еще вы делали?– Ну, у меня много воспоминаний из летнего христианского лагеря, – задумался он, глядя в потолок. – В основном все о том, как мы с ребятами после отбоя травили жуткие истории о Черном Монахе, садистической Сестре Милосердия, которая мучила прихожан до смерти, знаешь, обо всяком таком. Помню, была страшилка о священнике, которого дьявол сводил с ума, являясь в разных обличиях, но всегда прятал ноги, потому что вместо стоп у него были копыта. А мы потом не могли уснуть, потому что напугали сами себя до чертиков, и нас журил святой отец, потому что мы были вялыми на службе. А мы всё норовили заглянуть под рясу, типа, вдруг там копыта. Из хорошего помню, что там подавали вкусную мятую картошку с базиликом и пахту с мелассой. О, и еще у нас была замечательная медсестра, такая приятная пожилая леди, которая подкармливала нас клубничными леденцами. Поэтому мы иногда нарочно калечились, лишь бы к ней попасть. А уж остаться в лазарете это вообще милое дело. Там перины были новее, чем в кампусах, и сильно мягче. А те матрасы были как груда свалявшихся камней. Иногда просыпаешься и думаешь ?Господь мой, я что, на доске спал? Отчего все тело в синяках?? Думали-думали, и решили, что это все происки демона. Еще пытались в тайне вызывать Агареса*, чтобы не учить латынь. Святая Дева, какие же мы были мелкие идиоты!– Ты так все это рассказываешь, что я уже жалею, что сам в воскресные школы не ходил, – улыбнулся Фрэнк, подпирая голову.– Думаю, тебе бы и правда понравилось. Не знаю, отчего все так резко потеряли интерес к религии после двухтысячных.– У нас появился Интернет, – усмехнулся Айеро.– И правда, – вздохнул клирик. – Интересно, где теперь все они? Стивен, Молли, Анна, Дерек… Мы мечтали открыть свой приход и основать христианскую рок-группу, представляешь. – Ты бы точно был вокалистом. Ты прекрасно поешь.– Ты правда так считаешь? Что ж, тогда давай я спою тебе колыбельную? – тихонько предложил священник. – Ты только попробуй уснуть… Если не получится, я буду рядом. Айеро покорно опустил голову на подушку, подбирая под себя одеяло. Он и правда смертельно устал, голова горела от переполнявших его мыслей и тревожных картин, словно в сознании бушевала песчаная буря, но… бывает такой тип усталости, когда ты настолько измучен, что даже не можешь уснуть. И это был именно такой случай. Джерард перебрался поближе и положил прохладную руку на его щеку. И этот маленький жест значил так много. Фрэнк рвано выдохнул. Прикосновение казалось таким реальным, таким нежным, он едва сдерживал себя, чтобы не схватить Джерарда за руку, лишь бы не спугнуть это зыбкое ускользающее чувство. – Закрывай глаза, – нежно прошептал клирик, поглаживая его по скуле, – и слушай мой голос. Парень напряженно сглотнул, но поддался. Его лицо тут же напряглось, выдавая промелькивающие в черноте под закрытыми веками кошмары.– Тише, тише Фрэнки, – ласково позвал его Джерард, не отнимая руки, и едва слышно начал напевать: – Ave, maris stella, Dei mater alma, Atque semper Virgo, Felix caeli porta, Sumens illud Ave Gabrielis ore…* Его бархатный голос растягивался, поднимался и опускался, мягко увлекая мысли Фрэнка за собой. И хоть ни слова ему не было понятно, но мелодия казалась легкой и хрустальной, почти искрящейся, как блики полуденного солнца в морских волнах или как цветные лучи витражей. И было в ней что-то уютное, успокаивающе-старинное, оттенка пыльных соборов и поблекших чернильных миниатюр в псалмах. Что-то такое, что затрагивало людей за столетия до рождения Фрэнка, и что затрагивает до сих пор. До этого момента Фрэнк не мог понять, что такого хорошего есть в католической музыке. А теперь, когда ему в тишине гостиницы пел пряный и шипучий – как домашний лимонад – голос Джерарда, все встало на свои места. Айеро открыл глаза, смотря на высвеченное луной бледное лицо убаюкивающего его призрака.– Джерард, что ты ко мне чувствуешь? – прошептал он. Священник поглаживанием убирал волосы с его глаз. Такой маленький жест, но так много значит.– А что ты хочешь услышать? – он склонился над Фрэнком, целуя его лоб. Айеро прикрыл глаза, задержав дыхание.– Правду. Клирик тяжело вздохнул, хмуря брови. Что он к нему чувствовал? Благодарность, природное притяжение, сравнимое с гравитацией Земли. Искреннюю испепеляющую любовь. Но он был священником, он был призраком. Он был мужчиной. Несмотря на все, что произошло между ним и Фрэнком, он до сих пор не был уверен, куда ведет эта проклятая дорожка. Опасность действовала на него совершенно непредсказуемо, срывала покровы разума с потаенных желаний, заставляла его тянуться к этому парню и прижимать к себе, поджаривая его доверчивое неискушенное сердце на сковородке взаимного притяжения. Фрэнк пожертвовал ради него целой жизнью, своей верой и моралью – он убивал ради него и был готов быть убитым. Джерард ничего взамен ему предложить не мог. Он с самого начала не был способен ничего дать, и Фрэнк это знал, но все равно шел на жертвы, каждый день выбирая Джерарда, а не себя.– Фрэнки, – грустно и болезненно улыбнулся Джерард, – ты же понимаешь, что полноценная любовь между нами невозможна?– Джерард, гребаный ты мудак, – сквозь стиснутые зубы рассерженно прорычал он, меняясь в лице и стряхивая его призрачную ладонь, – кто сказал, что она мне нужна?! – Да послушай ты, Фрэнки, – потянулся к нему священник, но его руки проходили насквозь, как это выходило каждый раз, когда он нервничал, – я мертвый! Ты можешь выйти на улицу, и любая проходящая мимо девушка уже будет лучше меня, потому что она живая и настоящая! Я-я, – заикался он, – я попросту неполноценен. Я не могу дать тебе ничего! Я просто витающее где-то рядом сознание, и это сознание не хочет тебя лишать настоящей живой любви!– Но, если бы у тебя было бы тело, что-то бы поменялось? – пытался достучаться Фрэнк.– Черт возьми, да! Ты хотел это услышать? Да! Тогда бы я бы уже давно наплевал на всё: на сан, на предрассудки, на целый мир! Потому что я искренне желаю тебе добра. Потому что я люблю тебя! Дыхание выбило из груди Фрэнка. Повисло молчание.– Джи, ты… Ты гребаный идиот, – наконец, прошептал Айеро. – Если ты любишь меня, а я люблю тебя, так какая нахрен разница? Мертвый ты или живой? Какая нахрен разница? Джерард не мог вымолвить ни слова, и Фрэнк шепотом продолжил:– Ебаный Бог, или кто там сидит сверху, зачем-то свел нас, и я, блять, оценил его иронию! Потому что ты – единственный, кого я полюбил, полюбил до дрожи в коленках, полюбил до того, что готов жизнь отдать ради тебя! И я не представляю, каким должен быть ты эгоистом, чтобы после всего сказать, что я не могу тебя любить! Священник рвано выдохнул, обессиленно сжимая кулаки и кусая губы. – Если бы у меня сейчас было тело… – на его глазах выступили слезы, он с ненавистью и бессилием опустил руки, его спина затряслась. – Если бы только у меня было тело… Я правда люблю тебя, – угасал его голос, он отшатнулся к стене, неверно стоя на ногах. – Но я же понимаю, что не смогу тебе никогда дать тех ощущений, которые мог бы дать тебе живой человек. Я не могу тебя обнять, когда тебе грустно, не могу согреть, когда ты замерз, не могу даже просто прикоснуться к тебе по-человечески! Черт, да у тебя в сумке мои кости! Разве так должна выглядеть любовь? И из-за этого ты кидаешься в пекло? Ты жертвуешь собой ради мертвеца! Я умер восемнадцать лет назад! И я никогда не смогу простить себя за то, во что я тебя втянул, потому что твоя жизнь превратилась в ад. Каждый твой день теперь может стать последним! То, что ты до сих пор жив – просто чудо. А ты мог бы прожить долгую и счастливую жизнь, мог бы найти прекрасную жену, и у тебя были бы чудесные добрые дети! А теперь ты совершаешь преступления ради того, чтобы я однажды тебя покинул. Со мной у тебя в прямом смысле нет будущего. Потому что либо ты умрешь, либо я исчезну!– Джи? – растерянно позвал Фрэнк, поднимаясь с кровати.– Ты посмотри на себя, Фрэнки, ты посмотри, во что я превратил тебя! – Мутный истерический взгляд священника задержался на гигантских черных гематомах, расцветающих на грудной клетке, – Ты искалечен, ты не можешь уснуть из-за кошмаров, тебе страшно, потому что ты теперь в опасности каждую секунду остатка твоей жизни! Члена твоей семьи похитили и держали в заложниках, потому что я заставил тебя убивать. Мертвые должны быть мертвыми! Они должны оставаться воспоминаниями. Но никак не становиться друзьями или чем-то большим! Они не должны влиять на живых. Одно то, что мы с тобой разговариваем – противоестественно и неправильно! Из-за меня ты убивал и чуть не был убит. А то, во что я превратился тогда в тюрьме… Я же вообще себя не контролировал! Я мог тебе навредить, и даже бы не заметил этого! Он тяжело дышал, в глазах тлело отчаяние.– Господи, Джи, почему ты молчал? – шокированно прохрипел Айеро.– Потому что это бы напугало тебя, Фрэнк! Вначале это было просто игрой, безопасной дружбой! Мы слушали музыку и смотрели фильмы. Я бы был твоим ?карманным Каспером?, а ты был бы отпуском от моего одиночества. Это было весело и ни к чему тебя не обязывало. На моих глазах ты бы жил, а не выживал, и я бы с радостью провел с тобой все отведенное тебе время, пока не проводил бы в последний путь. Но тебе взбрела эта идея в голову, и все пошло к чертям! Зачем я только тебе рассказал… Я каждый день виню себя за это! Почему я не мог просто заткнуться! Зачем я пошел с тобой к Майклу?! Я даже не могу сосчитать, сколько раз ты чуть не погиб, и каждый раз я умирал снова, видя, как чуть не убивают тебя! Я молчал, потому что тебе и без моих переживаний хватало проблем! Я привык молчать – я молчал почти двадцать лет! И молчал бы еще дольше, если бы только знал, к чему это приведет. Если бы я мог вернуться во времени к тому клубу, я бы ни за что с тобой снова не заговорил! Потому что я не хочу стать причиной твоей смерти. Фрэнк даже не знал, что сказать, и просто смотрел, как крупные слезы скатывались по щекам кричащего призрака и исчезали, не достигнув пола. Он и понятия не имел, что все это время творилось на душе Джерарда, и теперь корил себя за то, что даже не удосуживался спросить. Он думал, что спасает его, но оказывается, он просто сделал все еще хуже. Мысли копошились в голове, как стая разбегающихся крыс, и не хотели собираться вместе, они спорили и грызли друг друга, перебивая сами себя настойчивым истошным писком.– Ты же знаешь, я это выбрал сам. Ни в чем нет твоей вины, – покачал головой Айеро. – Я упрямый, у тебя не было даже шанса отговорить меня. Так что прошу, не думай, что ты виноват. Все сложилось, как сложилось. И, как бы ты там ни считал, я счастлив. Я никогда еще не был так счастлив в своей жизни. Не отнимай у меня это. Потому что теперь я даже представить не могу, как я мог жить без тебя. Это было похоже на спячку, просто череда серых одинаковых дней. А ты разбудил меня, и ты показал мне, что значит быть живым. Ты буквально дал мне смысл жизни, – и он, задержавшись на несколько долгих секунду, вдруг произнес: – Святой отец, я хочу исповедаться. Джерард поднял взгляд, встречаясь глазами с Фрэнком. В спину парня бил мягкий свет Плазы за окном, в открытую форточку влетал стук колес с железной дороги, перемешанный с речным ветром Пассаика. Тихая ночная прохлада номера остужала кожу.– Я слушаю тебя, сын мой, – привычные слова сами собой соскользнули с языка, словно бы возвращая в далекие окуренные ладаном тихие дни.– Я убил четырех человек, – сглотнул парень, и, вздохнув, добавил, – И еще я влюбился в священника.– Ты раскаиваешься в своих поступках? – спросил Джерард, стирая рукавом влагу с лица.– Те люди заслуживали смерти. А этот священник заслуживал любви. Так что нет... Что мне делать, святой отец? Клирик собрался с мыслями, будто снова оказываясь по ту сторону перегородки конфессионала. – Ты должен помолиться за упокой погибших и за спасение своей души. Что бы тебя ни сподвигло на эти поступки, Бог любит всех своих детей, и обязательно простит тебе твои грехи, если ты раскаешься.– А если я не хочу раскаиваться?– Тогда ты рискуешь обречь свою душу на адские мучения, – с грустью пояснил клирик, перебирая в пальцах розарий. – Никто не рожден злым от природы, потому что только зло порождает зло. Твои жертвы сами когда-то были жертвами злых людей. Когда-то и они были детьми, которые любили и ценили жизнь. И если ты не хочешь помолиться за тех людей, то тогда помолись за души детей, которыми они были.– Вы меня научите молиться, святой отец?– Конечно, – он указал на кровать, а затем встал на колени, положив локти на постель, и сложил руки в молитвенном жесте, наблюдая за тем, чтобы Фрэнк последовал его примеру. – Повторяй за мной: Боже, всегда полный сострадания и прощения, – нарочито медленно, чтобы парень успевал за ним, начал клирик, – яви Свое милосердие слугам Твоим и прости им все грехи, чтобы, освободившись от уз временного мира, они могли достичь жизни вечной. Просим Тебя через Христа, Господа нашего. Всемогущий, вечный Боже, властвующий над живыми и мёртвыми и оказывающий Твое милосердие всем, кто благодаря своей вере и добрым делам принадлежит Тебе, смиренно молим Тебя: пусть те, о ком мы молились, живут ли они еще на этом свете или уже перешли в вечность, по заступничеству Твоих святых и по Твоей милости получат благодать отпущения всех грехов. Через Христа, Господа нашего. Аминь.– Аминь, – повторил Фрэнк, замечая, как Джерард понемногу приходил в себя от привычных слов и действий, возвращавших его мысли в надежное русло уютных стен прихода, и не мог не улыбаться от этого.– Ты чувствуешь себя легче?– Да, – кивнул Айеро.– Призываю тебя именем Иисуса впредь не грешить. Я отпускаю твои грехи тебе. Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатью и щедротами Своего человеколюбия да простит сына своего, Фрэнка, и, Его властью мне данною, прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих, во имя Иисуса Христа, Господа нашего. Аминь, – он перекрестил его изящно сложенным жестом. – А теперь ложись спать, Фрэнки, тебе надо отдохнуть, – прошептал священник, – Я буду рядом. Айеро послушно лег в кровать. Джерард сел рядом, опустив руку на его голову, и не убирал ладонь, даже когда дыхание парня выровнялось и он, наконец, уснул.захоронить сверкающее золотое наследство под молодыми деревьями, набухший язык и залитые соленой жидкостью глаза мешают разговариватьпластиковые алмазные останки давно умершего трупа, встаньте и выразите свое почтениеэто темное, затянутое тучами небо, и мы прямо посреди негодесять тысяч футов вверх могли бы стать десятью тысячами футов под землей, это все, что нам нужно(?люблю, люблю себя, люблю, люблю себя, люблю себя самоотверженно отдавать?)здесь даже ничего похожего на справедливость не сказать, так что зашей свой рот и не пытайся говоритьлишь земля и небо могут судитьотпустить – это проблема, поймать и отпустить, поймать и отпуститьипойматьза круглым столом не хватило бы рыцарей, если бы этот стол вообще был для нихотпустить – это решение, горе и облегчение, горе и облегчение, гореиоблегчениеигореF.T.Willz-must-dieyesterday*** Темные крашеные стены укрывал панцирь хаотично прибитых дорожных и номерных знаки, на полу разрослась свалка деталей, стол усыпали заляпанные моторным маслом отвертки, перчатки, салфетки, гаечные ключи, свечи, пружины и прочая дрянь. В центре стояла незаправленная ненормально огромная кровать, тоже вся в разводах масла и алкоголя, из-под слезшего белья выглядывал матрас, а из-под матраса – свеженькие шины под Гиксер. Вонь табака, резины и дизеля намертво въелась в стены, что, казалось, уже никогда не выветриться, сколько не открывай окна и не вымывай ее из цемента. Да и не надо, для Тротила это был самый родной запах на свете. На перекладине под черным от дыма потолком висели гоночные костюмы, все в черно-красно-белых оттенках, в углу матово блестели штанга и полки с гантелями, рядом – домашний бар с высокими стульями. Было темно, окна завешаны, из ламп горели только малиновая подсветка над баром и пара ночников. Скорее мастерская, чем спальня. Захари смотрел на себя в зеркале и не узнавал. Все лицо было перемотано, грудь топорщилась от свежих рубцов, шрамов и бинтов, ноги и рука в гипсе. Сидеть в кресле-каталке казалось издевательством, ведь он даже на ней не мог возить себя сам. Он чувствовал себя по-настоящему беспомощным, он презирал себя. Он еще долго не сможет сесть за мотоцикл или за руль, он даже не может сам себя покормить, не роняя ложку, потому что под завязку накачан обезболивающим, от которого все плывет перед глазами, как на центрифуге стиральной машины. Брайар, ты сдохнешь, сдохнешь в страшных мучениях. Тротил хорошо представлял, что он с ним сделает, воображение во всех красках рисовало, как этот ублюдок будет страдать в огне, как его лицо будет плавиться, как свежее мясо будет запекаться заживо, покрываясь волдырями и черной коркой. Эта ракета. Проклятая вторая ракета. Гидеон мертв, Сыны расформированы, клабхаус и Бойня уничтожены. В спальню зашел такой же перемотанный Ранкер, перешагивая через ящик инструментов.– Они требуют за операцию четыре косаря баксов, – с порога сообщил он, откашливая серый дым папиросы. – Жадные козлы.– Возьми в тумбочке, – сипло выдохнул Захари. – И себе еще возьми, сколько захочешь.– Боже, да ладно, – отмахнулся мужчина.– Ты меня спас.– Ты бы то же самое сделал для меня, – пожав плечами, ответил он и выдвинул ящик тумбочке. – Сделал бы, надеюсь? – он издевательски хохотнул. Под ноги посыпались зеленые бумажки вперемешку со счетами.– Кошмар, откуда у тебя столько налички? – усмехнулся Ранкер, роняя скомканные доллары на пыльный ковер.– Для Гидеона. Он же обожает… обожал влипать в неприятности. Надо было откупаться от копов, – хмуро процедил Тротил, – Теперь уже деньги не нужны, – голова начинала кружиться, и он откинулся на спинку, краем глаза улавливая копошение Ранкера. – Почему ты вообще там остался?– Ждал вас, – мужчина ссыпал пепел в грязную кофейную чашку. – Думал, старик оценит вклад и сделает меня роуд-капитаном. Только вот теперь парни разбежались, кто куда, и становиться главарем колонны уже бессмысленно. Потому что не будет никакой колонны, – он сплюнул горькую слюну в ту же чашку.– И где они все теперь? – мрачно спросил Захари.– Кто-то сбежал из Джерси, кто-то ушел к рабберам, кто-то присоединился к Брайару, даже большинство, – он осекся, заметив, как напрягся Тротил. – Знаю, тебе не хотелось бы о нем слышать, но такова правда. Они его испугались, и решили, что так целее будут. А ты что теперь будешь делать? – он плюхнулся на кровать, глядя на бывшего вица в отражении зеркала.– Убью его. Ранкер покачал головой, почуяв наливающуюся тяжелым гневом ауру.– Без обид, но ты теперь надолго прикован к коляске. Дай Бог месяца через четыре сможешь ходить.– Для моего плана это не будет помехой. – У тебя есть план? – поднял кустистые брови байкер, пряча лицо за густым сизым дымом.– Налей-ка мне виски, – махнул мужчина здоровой рукой на журнальный столик со сверкающим графином. Совсем как любил Гидеон.– Ты уверен? – усмехнулся Ранкер. – Ты же под морф…– Да наливай уже! – прорычал Захари, потирая нахмуренный лоб.– Окей-окей, – примирительно выставил ладони байкер, перегоняя сигару в другой уголок рта и, прокряхтев, поднялся с кровати и простучал массивными ботинками к столику. Зажурчал крепкий алкоголь. Ранкер протянул гонщику переливающийся янтарем стакан. – Предупреждаю, тебе будет хуево. Кстати, льда нет.– Хуже уже не будет, – Тротил залпом проглотил жидкость и закашлялся в кулак, смаргивая слезы.– Так в чем именно твой план? – байкер сложил руки на груди.– Я заставлю его страдать. Я его спалю, уничтожу. Он умрет так же, как он убил Гидеона, – сквозь сомкнутые зубы, прошептал Тротил. У Ранкера пробежали мурашки по спине от стальной холодной ярости его тона – такого он раньше за Тротилом не мог припомнить. Видимо, что-то сгорело в нем вместе с Гидеоном.– Ты планируешь его спалить взрывом? Захари с молчаливым решительным отчаянием посмотрел в его глаза в отражении. Ранкер покачал головой и вздохнул. Черт возьми, спорить с ним будет бесполезно.