VII. Мы надеемся (1/1)
Мы так и не уехали из Порт-Артура. Там, за гудками кораблей и вечерним сумраком, мне открывалось неосязаемое, невесомое, сотканное из миллиарда крошечных звезд небо. Оно было древнее каждого из нас, наших городов, наших засеянных кукурузой полей, железных дорог, рек, деревьев. Древнее самого океана, ласкавшего мои голые ступни. Я засыпал, думая о том, что когда-нибудь небо примет и меня, если я, конечно, буду достоин этого.
Жизнь не любила Грейси, частенько делала ей больно, иногда непроизвольно, но я старался принимать большинство ударов на себя. Мне-то что будет? Закаленный, непробиваемый человечишка, я мог ее заслонить собой от свинцового ливня, повседневных ужасов.Энтони погрозил мне как-то кулачком, пообещав закопать в песок и щебень, если я не отстану от его сестры. И тут же свернулся в клубок, сжался как засохший цветок. Угроза была бессмысленная, глупая, страхом душу не наполняла. Прочитав его письмо, Грейси рассмеялась, немного истерично, обняла меня еще крепче, а бумажку точным броском отправила в помойное ведро. На этом конфликт зашел в тупик.*Целый год я боролся с той, кто могла бы запросто занять место Пятого всадника Апокалипсиса - неуемной, непоколебимой гордостью. Боролся отчаянно, терпеливо, боролся не только уговорами или угрозами, но и лаской. Только гордость эта принадлежала не мне, и подходы к ней искать надо было более изобретательные. Я, очевидно, проигрывал, но все еще не сдавался.Парикмахерша из Грейси вышла более сносная, нежели посудомойка. К новой работе девушка приступила ответственно, начав дело с малого - лишила меня усов, которые ее неприятно щекотали во время поцелуев.
Потом мы слегка отремонтировали и перекрасили автомобиль, залатали протекавшую крышу нашей хибары, купили мне оптом кучу дешевых гавайских рубашек, а ей - веер жизнерадостных, еще не проеденных молью платьев. Счастье сшивалось из маленьких лоскутков, заплаток.*Когда земля расходилась под моими ногами по швам, открывая передо мной глубочайшие впадины, черные, пустые глазницы мертвой шлюхи-бездны, пожиравшей живьем это человечество, я... шел вперед, не глядя под ноги, высоко задрав голову. Сердце колотилось как пожарный колокол, но хотелось верить, что существовало нечто, удерживавшее меня от стремительного падения вниз. Я впервые во что-то верил так сильно, что откровенно презирал и подавлял возможность физической и ментальной смерти.*Но мог ли я заниматься любовью с моим Богом, мог ли я осквернять мою святыню? Эти размышления ставили меня в тупик. Рыжеволосая девственница втайне искушала меня, дикой кошкой скользила по комнате, и в ее глазах я видел отражения самых сокровенных, распаляемых мной желаний. Профессиональная убийца моего спокойствия - Грейс Адамс. Двойственность моих мыслей бесстрастно разрывала меня на части.Стоя перед покосившимся зеркалом в ванной, рассматривая себя долго и тщательно, я по-прежнему непроизвольно удивлялся тому, как малышка могла отдать свое сердце этакой образине, когда вокруг шлялось достаточно много привлекательных и необязательно даже сразу безмозглых парней. Сердцу не прикажешь.
В моих снах забытое калифорнийское солнце смешивалось сверкающей белой эмульсией с яркими мексиканскими орнаментами, красными, бирюзовыми и золотисто-оранжевыми, а Грейси эротично танцевала предо мной словно легендарная искусительница Саломея. Я касался губами ее безупречно гладкой кожи, пропитанной ароматными маслами, и забывался в волнах экстатического безумия.*Вряд ли Грейси была обречена томиться в плену неопределенности целую вечность. Когда девушка начала курить, чтобы как-то справиться с нараставшим стрессом, мне стало даже неловко. И обидно: зачем же я сам загнал нас в тупик, начав отождествлять любимую женщину с Высшей силой?Когда однажды вечером она вернулась домой в дождь, вновь промокшая, беззащитная, нуждавшаяся в тепле и электрических волнах наслаждения, расходящихся по трепетавшему телу... Я прекратил дурацкий спор с самим собой - раз и навсегда. Нахуй все это. Без лишних слов, просто взял ее: немного грубо, но иначе я и не умел. Сорвал с нее мокрый джинсовый балахон, толкнул к дивану-развалюхе - там, в гостиной. Я не умел иначе.
Скупо приласкал дикого звереныша, жившего внутри моей возлюбленной, зная, что впереди будет еще тысяча дней и ночей, чтобы приручить его окончательно. Я овладел Грейс, избавив ее от страхов перед неизвестностью и мучительных переживаний. Расплавил ее своим телом, словно она была золотом. А она ведь и была им для меня. Расплавил и пустил себе по венам, выместив из них всю отправленную ядовитым прошлым кровь.- Злая, вздорная, настырная девчонка, - прошипел я,почувствовав неожиданный укус в ключицу.Мерцавший синеватый свет струился по ее коже, вплетаясь в мои пальцы, губы - холоднее льда - обжигали меня, отнимая жизненные силы: верно, оказался мой рай вовсе не раем, и тут с тем же Данте спорить было бы глупо. Я думал вынырнуть из волн огненно-медного океана до того, как окончательно пойду ко дну. Но я не захотел.Только принятие непроизвольно приносимой мной боли могло разбить на миллион осколков стеклянный куб, в который было заточено естество этой вечно метавшейся меж двух огней - теперь уже - женщины, раскрывавшейся как редкий цветок в своей исключительной чувственности.Мы, Грейс и я, окончательно перестали существовать по отдельности. Новая жизнь зарождалась на обломках прошлого, тянулась к божественному свету сквозь колючие заросли, минуя глухие стены и кольца беспокойного пламени.***Голос пастора разносился над сводами мерно, зычно. Какие-то пожилые дамы мягко, блаженно улыбались, стоя рядом со мной. На мой сорок первый день рождения Бог сделал мне воистину бесценный подарок.- Дигнэн, откуда взялись эти бабы? - Грейси слегка облокотилась об меня, вцепившись нервно в мой рукав, потому что ее немного качало из стороны в сторону. – Не из нашего салона, точно.
Стала еще бледнее, еще слабее, но держалась достаточно бодро, хоть и хандрила иногда: с кем не бывает? Обрезала волосы покороче, накинула себе лишнюю пару-тройку лет.- Все хорошо, не волнуйся, - сжимая ее пальцы в своей загрубевшей ладони, я искренне желал не врать никому больше.Пастор вновь зачерпнул немного святой воды из большой чаши. Ребенок на руках у священнослужителя был моим маленьким, красивым отражением: славная белокурая крошка.
Ребенок, который даже не догадывался, сколько злобы, боли, жестокости, несправедливости было сокрыто в этом иллюзорно дружелюбном, замечательном мире. В безнадежно больном, ублюдочном мире, столь ласково принявшем эту малышку в свои объятия.