2 (1/1)
Боги не вняли молитвам долмари. Возможно, так Они испытывали Лико, а может быть у Них были свои планы насчет бывшего Апостола. Как бы то ни было, Киан остался жить. Предатель, осужденный на смерть собственными хозяевами. Убийца и палач, вселявший ужас в представителей волшебных народов. Когда Пастырь и лекари позволили ему наконец выходить из тесной комнатки, он выглядел потерянным и не вполне живым. Разговоры утихали, а взгляды, удивленные, настороженные и откровенно ненавидящие устремлялись на него, стоило только Киану появиться поблизости. Слишком свежа была память о рейде в болотном лагере, гибели Грача и жертве капитана Бакима.
Азади спал, ел и тенью бродил по Анклаву. В Монашьей Темнице он отказался от этого мира. А теперь ему приходилось менять повязки и обрабатывать целебными снадобьями заживающие раны, спать, есть... жить. Кое-кто шутил, что в Анклаве поселился призрак Апостола.Иногда Киан обменивался парой слов с Эну. Возможно, он сам не стремился к этому. Ведь с другими зиидами да и вообще ни с кем из волшебного народа он не заговаривал первым. Но юная зиид следовала за ним по пятам, болтая без умолку или расспрашивая о Садире. Те короткие фразы, что бросал в ответ Киан, явно увлекали ее. Тогда она принималась рассказывать о жизни на ферме своих родителей. Киан терпеливо слушал, кажется, размышляя о чем-то. Любопытство снова и снова вынуждало Эну отыскивать Киана в коридорах Анклава. А когда ему все же удавалось под каким-то предлогом скрыться от нее, твердила всем, что азади не все злые. "Это все их Шестеро и Наместница с генералами! Задурили людям головы.. А Киан вовсе не плохой! С первого раза запомнил, как меня зовут, не то, что вы...*"
Лико наблюдал за ними и ждал, что азади может ранить Эну неосторожным словом. Киан ведь разглядывал девчонку, будто диковинного зверька, который вдруг заговорил человеческим голосом. Хмурил брови, порой медлил с ответом, словно что-то решая про себя. Но всякий раз отвечал сдержанно и осторожно, выбирая из нитей разговора нужную. Стараясь... понять? Может быть, дело было в особом отношении азади к женщинам? Лико не знал. Но видел, как Киан чуть заметно склоняет голову, даже просто встречаясь с Эну взглядом. А та отвечает ему улыбкой. Глупая,- думал Лико, - азади не друг нам.
Сам того не заметив, долмари привычно отыскивал взглядом высокую фигуру Киана, всякий возвращаясь из Маркурии или входя в общий зал Анклава.
Как-то раз Лико обнаружил его рядом с Генералом. Они, склонившись над столом, разглядывали какой-то рисунок, а Киан водил по бумаге кусочком угля, взмахивал руками, указывал на несущие колонны в залах Анклава. Старик одобрительно кивал и скрипуче посмеивался. До Лико долетел обрывок разговора:
- Вы, азади, знаете что к чему! А я-то думал, вы только Богине своей молиться умеете, - Киан взглянул вопросительно, но без всякой враждебности. Генерал похлопал его по плечу, - Не обижайся, парень. Сам знаешь, вашего брата в Маркурии не все жалуют. Но, сдается мне, строят у вас на славу... Так что там с обогревом казарм? У нас тут, сам видишь - сырость. В соплях разве ж нам азади одолеть?Вокруг постепенно собирались северяне, подручные старика, подошла парочка зиидов, заинтересованно поводя ушами.С чего бы Киану рассказывать повстанцам, как обстоят дела с обустройством военных казарм в Азадире? Лико презрительно фыркнул и решил, что, бывший Апостол надумал обмануть и немного им подыграть. А как только те зазеваются - сбежать к своим с добытыми сведениями о магическом сопротивлении. Вот уж дудки!С того дня Лико тенью следовал за Кианом, стараясь подметить малейшие изменения в его поведении. Азади часами посиживал в библиотеке. Казалось, книги он проглатывает одну за другой. То и дело бывший Апостол уносил несколько книг к себе в комнату, затем возвращал. А им на смену брал новые. Сам Лико читать умел плохо, не то, что разбирать закорючки в тяжелых фолиантах библиотеки. Хотя Эйприл рассказывала, что среди томов библиотеки есть те, в которых рассказывается об истории Маркурии и Северных Земель, сопредельного Ирхада и прочих. Были там и книги об Азадире. Но Лико даже из любопытства не стал бы читать книг, написанных азади. Что путного могут написать эти ослепленные своей верой фанатики? Чему могут научить их книги?..Разговор Киана с Джакаи застал его врасплох. Киан признался, что ему жаль трактирщицу Бенриме.И хотя приказ оставался для него приказом, он сожалел, что женщина оказалась в тюрьме. Пожалуй, его слова звучали искренне.
И долмари вдруг понял: бывший Апостол учится жить заново. Его мир перевернулся, вскрыв неудобную и страшную правду о собственном народе и о тех, кому Киан преданно служил много лет. А теперь он привыкает к новому миру, к тесным комнаткам Анклава и его обитателям, прислушивается к себе и к изменениям, которые происходят с ним. Пытается изменить то, что сотворил по незнанию и исправить свои ошибки.Правда, все эти наблюдения не меняли мнения самого Лико о нем. Он ненавидел Апостола Алванэ. Стоя в изголовье его кровати как-то ночью он клялся Богам, что убьет его при первой же возможности. Он обещал Киану, вглядываясь в бледное лицо, что смерть будет мучительной и страшной. И когда придет время, ни Пастырь, ни даже сама проклятая Богиня не защитят его. Поэтому, когда Киан все же решился заговорить с ним, Лико дал волю гневу.- Я знаю тебя? Я встречал тебя раньше? - Киан внимательно разглядывал Лико. Долмари сосредоточенно водил точильным камнем по лезвию ножа и даже не удостоил его взглядом. Он ждал лодку, которая должна была увезти его в Маркурию, и не горел желанием вести разговоры. Но и уйти, показать спину врагу он не мог и не желал, а потому с мрачным видом продолжал точить нож. Когда долмари понял, что Киан не оставит его в покое, он огрызнулся: - Может и встречал. Вот только разве все мы, нелюди, для азади не на одно лицо? Накой тебе сдался синекожий выродок?- Азади заблуждаются. И я больше не разделяю их убеждений, - голос Киана звучал ровно, но видно было, что слова даются ему нелегко. И Лико не упустил возможности ударить по больному.-Расскажешь, каково это, предать свой народ, Апостол?
- А каково стеречь сон жалкого предателя? - Лико оторвался от своего занятия и медленно повернул голову. Единственный глаз горел ненавистью и какой-то детской обидой. Лико был уверен, что в бреду Киан не мог увидеть его. А теперь выходило, что проклятый Апостол знал, что это именно его, Лико, приставили стеречь его, пока тот валялся раненый. Чертов азади стоял и сверлил Лико внимательным взглядом. Он знал, что попал в цель, но лицо его оставалось спокойным. Светлые глаза не улыбались, не торжествовали, не злорадствовали. Киан пришел получить ответ, и отступать не собирался. Он ждал. Долмари едва совладал с желанием тут же метнуть в него нож. Вместо этого, он заговорил, выплевывая слова:- Ты убил отца у меня на глазах. Если бы не мать, я перерезал бы тебе горло, и сейчас нас обоих, возможно, здесь не было. Мы встретились снова несколько лет спустя, но едва ли ты меня узнал. Что для Апостола грязный нелюдь? А ведь это ты сделал меня таким, какой я есть сейчас, - Лико поднял голову и зловеще оскалился. В свете факелов на Киана взглянула искаженная гневом одноглазая маска, - Пастырь взяла с меня обещание, что я не стану думать о мести. Пока. В отличие от тебя, я клятв не нарушаю. Ну а когда все закончится, я заставлю тебя заплатить за смерть моего отца, слезы матери и страдания моего народа. Запомни, мясник, твои дни сочтены!Киан невольно отступил на шаг и на выдохе шепнул: "Во имя Света Первой Горы..." Он был уверен, что сейчас долмари набросится на него, забыв все и всяческие клятвы. Воздух показался невыносимо горячим и вязким, словно ненависть, которую испытывал Лико, овеществилась, стала осязаемой. Это была слишком долгая речь. Лико сказал куда больше, чем собирался, и куда больше, чем Киан заслуживал. Долмари поднялся, оказавшись почти вплотную с ним. Он был выше миинмум на полголовы, шире в плечах и смотрел на Киана сверху вниз. Губы искривила недобрая усмешка: - Я с тебя глаз не спущу, Апостол. Дай только повод думать, что решил предать нас, и в ту же минуту будешь мертв, - он двинулся вперед и толкнул его плечом. Киан, вопреки ожиданиям, не схватился на перетянутые повязкой ребра, не охнул от боли. Только глаза чуть потемнели, - С дороги!