Да будет воля твоя (1/1)
— Таков твой первый урок? — у Танахии в голосе хрипотца и дрожь, а щёки залиты румянцем. Взмокшие на висках, мелкие кудряшки прилипли к лицу. Ярх не может оторвать взгляд, да и не хочет: сейчас перед ним одновременно и слишком знакомая, и полностью иная Танахия. Не испуганная, не злая... Настоящая. Без напускной бравады.Они смотрят друг на друга пристально, с толикой любопытства, точно встретились впервые. Между ними нет и шага.Ярх подаётся к Танахии ближе, совсем впритык, ощущая грудью бешеное биение её сердца; на контрасте слегка касается губами уха и шепчет:— Только разминка. Не расслабляйся.Поддев края ткани, он щёлкает застёжкой – и вуаль, небрежно скомканная в кулаке, улетает куда-то за спину. Кровь на нежной коже начинает густеть. Ярх размазывает красные кляксы зачарованно, как под гипнозом, рисуя на скуле Танахии своё любимое клеймо — треугольник.
А Танахия неожиданно – кажется, даже для себя – ловит его скользкий палец губами, слизывает кровь с упоением, преданно заглядывает в глаза... И время, нахрен, останавливается.В пламени её взгляда исчезает, теряет значение всё: и Ад, и Дит, и Цитадель, и, Тьма его дери, сам Сатана. Всё за пределами тронного зала.
Из Ярха рвётся наружу столько слов, столько невыраженных эмоций, но он лишь отдёргивает ладонь и зарывается пальцами обеих рук в её роскошную, шелковистую гриву с болезненной жадностью. Танахия не отталкивает.— Ненавижу.— Лжец, — глумится над ним открыто. Опять. Довольная...— Заткнись, а то всё испортишь.— Это приказ?— Это первый урок, — теперь дьявольские искры пляшут и в его глазах тоже. — Пока твой язык мне не пригодится, держи его за зубами. Или направь в более практичное русло, чем пустая болтовня.От последней фразы Танахия вспыхивает пуще прежнего. Ярх расплывается в ехидной ухмылке, упираясь ладонью в колонну возле её головы, а коленом — между её бёдер. Следит внимательно: как вконец сбивается дыхание, как капелька пота бежит от виска к подбородку, как розоватый, змеиный язык, мелькнув над верхней губой, увеличивается в длине за секунду и бросается... К нему?!Влажная, блестящая полоса, оставленная ею, тянется через грудь, острые ключицы, шею, и кончается у краешка рта – она успела попробовать его на вкус почти везде. Буквально. Ярху больше не до смеха, Танахии — наоборот.
— Достаточно практичное русло? — вопрос звучит наивно, и ресницами она моргает быстро-быстро, а Ярх понимает, что пропал.И кто теперь сверху, а, Повелитель?Об этом невозможно длинном языке он грезил годами: а ведь всего-то однажды увидел его в действии. Тому гладиатору – старше и опытнее их с Танахией – Ярх откровенно завидовал. Впрочем, недолго – когда Танахия откусила ему член ("Представляешь, ублюдок заявил, что бабам на арене, видите ли, не место!"), подняв на уши весь Дит, зависть тотчас улетучилась.
— Практичнее некуда, — отвечает Ярх и нетерпеливо убирает упавший ей на лоб, огненный локон. — Хорошая девочка.А она перехватывает его руки своими — мягкими, но мозолистыми, и кладёт к себе на плечи. "Не тормози" в её глазах переплетается с мольбой — той самой, желанной Ярхом. Жаром обдаёт тело, сводит скулы...
Нет, сегодня они будут играть по его правилам.— Хорошая девочка заслужила награду.Ярх двигает коленом нарочито медленно: раз, другой, – и гортанный стон Танахии наконец растворяется у него во рту. А затем ещё. И ещё... Шелестят шелка одежд, звенят украшения. Её губы слаще мёда, и пьянят мощнее земного вина. На её губах — его кровь. Старая? Свежая? Стукаясь клыками, царапая и кусая друг друга беспощадно, как схлестнувшиеся на арене враги, они уже не замечают разницы.
Под напором когтей трещат швы. Вырез Ярха на форменном жилете теперь не вырез – сплошная рваная дыра, открывающая вид на идеальные, тугие жгуты мышц. Когти вкрадчиво скользят от его груди к животу, оставляя за собой белые полосы, и каждая клеточка ярхова тела напрягается. Напрягается и Танахия: в ней жадности не меньше, чем в Ярхе. С такой жадностью его не целовала ни одна суккуба – хотя, справедливости ради, и стояка-то такого ни на одну суккубу у него не было.Сто?ит чуть замедлиться, и Танахия бесстыдно елозит по его колену сама, вызывая у Ярха глухой смешок. Рука в её волосах сжимается в кулак, требовательно дёргает назад: плохая девочка, очень плохая, куда же ты спешишь?Ворот её платья искромсан. Ткань сползает с литых плеч, цепляясь за треугольники ожерелья: будто не красное платье на ней, а вода из кровавого моря – плотная и зыбучая, стекает вниз лениво, да никак не стечёт.
Кровь, реальная – не рождённая воспалённым воображением Ярха, тонкими дорожками проложена от искусанных губ до ложбинки между шикарных грудей.
Ярху жарко. Ярху нечем дышать.Его пальцы повторяют путь по карте её тела, касаясь мимоходом тех чувствительных точек, о которых известно лишь ему, но не нарушая границ. Они хранят секреты друг друга всю жизнь: Ярх много раз видел, как выгибается Танахия, когда ей до одури хорошо, как она ёрзает, цепляется коготками за всё, что окажется поблизости, как щерится и рычит – это спугнуло половину её любовников, и глаза у неё сверкают дико, светятся изнутри нездешним светом Ямы.
Ярх помнит, от чего ей до одури хорошо. Поэтому безошибочно давит, прикусывает, щипает – тонет в стонах-рыках Танахии с головой, затыкая ей рот то ладонью, то собственным языком, чтобы не шумела. Двери в зал до сих пор распахнуты.
Так остро её тело отзывается на любое его прикосновение, что Ярх и сам готов взвыть... Но он тяжело сглатывает и задушенно мычит в огнегривую, лохматую макушку:— Почему я не решился на это раньше?— Потому что ты — слепой дурень.Лукаво и ласково, голос прерывает мелодию их дыханий в звенящей тишине зала.
— А?..Отстранившись, Ярх недоумённо хлопает глазами. Нет, не послышалось – на лице у Танахии ни тени раскаяния.
— В смысле?! — верхняя губа Ярха задирается в оскале, и он по-кошачьи шипит.— В прямом, Ярх, — его гнев её заводит гораздо хлеще, чем его руки. — Боюсь представить, сколько ещё веков должно было пройти, прежде чем ты догадался бы. Как считаешь, почему я всегда отбивала у тебя девчонок? Почему зазывала тебя на бесконечные отвязные оргии? Почему вертелась рядом и подглядывала – ты же чуял меня, правда? – когда твои сучьи суккубы кувыркались с тобой в покоях?Гонг гремит у него в ушах: повержен, заносите следующего.— А помнишь тех милых сестричек? Как же их звали?..В горле чертовски сухо.— Ишет и Аграт.— Любимицы всего легиона... Их пропажа очень огорчила бретёров, да? И тебя. Зато визары обрадовались: за головы демонических близнецов на рынке можно отхватить кругленькую сумму. Из детей Лилит, если верить легендам, получаются самые качественные отвары.Вашу ж мать.Картины прошлого сменяются перед Ярхом с фантастической скоростью – всё то, в чём он погряз и от чего наедине с собой старательно убегал: взгляды Таи, её зажигательные шоу, которые она устраивала, отрываясь на других демонах — самовлюблённых придурках, но глядя лишь на него, её хитрые усмешки, её стоны. Это была их игра. Опасная, затягивающая, на грани. Она дразнила его – он её, они перетрахали пол-Дита на потеху друг другу, участвовали в таких групповушках, которые и старикам-падшим не снились, наплодили про себя кучу слухов, но друг для друга оставались неприкосновенны. Невообразимо близко – сделай шаг вперёд и дотронься, и невообразимо далеко – нельзя, забудь, не усложняй. Любуйся издалека – и хватит.Язык не повернётся произнести, но в памяти Ярх воскрешает чуждое им, демонам, человечье слово: "Священны". Друг для друга они оставались... Священны?— Эй-эй, Ад на связи! — пальцы щёлкают у лица, возвращая его в реальность. — Видимо, мне и впрямь следовало молчать. Только прикажи снова...С шальной улыбкой она льнёт к нему и настойчиво трётся бедром об его пах. Кровь бьёт Ярха по вискам, жидкая лава обжигает тело, и он окончательно перестаёт соображать – толкает Танахию обратно, вминая её во фреску, спускается ладонями к изумительной заднице, сжимает, не жалея, и подхватывает на весу.
Танахия, взвизгнув задорно, смыкает свои бесподобные ноги вокруг его талии. Горячая, горячая Танахия — горяче?е раскалённых под адским солнцем камней и песка у моря, горяче?е чистого, первозданного огня.— О, поверь мне, — выдыхает Ярх ей в губы, — молчать ты уже не захочешь.И, разрывая надоевшие, мешающиеся юбки красного платья, он пылко, но с насмешкой заключает:— Что насчёт близняшек, Тая... Я разочарован. Зря ты сплавила их черепушки визарам. Бордж давно твердит, что на стене в моих покоях многовато свободного места и маловато ярких пятен.— Одно твоё слово – и я мигом это исправлю, Повелитель.Алчущие и жаждущие, одурманенные друг другом, они сливаются воедино — две половинки целого. Алчущие и жаждущие, безумно жестокие в своей страсти...Любящие?