Уилл (2/2)
Она по крайней мере никогда не претворялась тем, кем не была – ложь ей противна с самого детства. Уилл же не был способен признаться себе в банальных вещах, не видел своего эгоизма. Он мог бы быть мягче с сестрой, забыв про Лотту, никогда более не упомянув о бобах с издевательской усмешкой и злобой, спрятавшейся во взгляде.
Но тогда бы Джейн не ощущала вину перед ним, тогда бы она не шла за ним. А его сестра должна всегда присутствовать рядом, так как ему это выгоднее. Пусть она ощущает себя в полном одиночестве, сидя в тесной комнатке наедине со своими мыслями и постепенно увядая, словно цветок без света, пока её брат находит утешение в молодых деревенских девках, повествуя им о подвигах смелых Гримм. Зато, стоит ему придти, и она будет нуждаться в нем, только в нем. Она не посмотрит ни на кого больше, потому что у неё есть брат, совместное дело, единая история, и в ней она всегда обязана Уиллу.
Он никогда не признается в этом ни Джейн, ни себе. Великий Вильгельм Гримм. Жалкий трус и собственник, Уилл.Громкий раскатистый смех разливается по таверне, Уилл же сидит в стороне и вешает лапшу на уши девицам. Кажется, никому из двух фройляйн неважно, что он говорит. Им куда более интересен сам говорящий, знаменитый белокурый Гримм, давно смявший в ладони юбку одной из девиц. Едва ли они встретят столь важную персону ещё хоть один разок, а удостоиться внимания хочется всем, чтобы почувствовать себя особенной и рассказать подругам о том, какой мужчина разделил с тобой ужин и позже, возможно, постель. Тем более, Уилл обаятелен, харизматичен, не полезет за словом в карман, ко всему прочему еще и имеет пару выдуманных историй наготове – не мечта ли для любой красавицы?- Ты спасешь меня от злой мачехи, мой прекрасный принц? - Спрашивает вторая, валясь Уиллу на руки и заливаясь звонким смехом.Он бы спас, да только она едва ли нуждалась в спасении. Уиллслышал мягкий убаюкивающий голос Джейн, видел лицо всезнайки в очках с растрепанными вьющимися волосами, расхаживающей взад-вперед с книжкой в руках. ?Родилась у Королевы доченька - белая, как снег, румяная, как кровь, и черноволосая; и была за свою белизну названа Белоснежкой.? Без конца поправляла круглые очки и изредка щурила тёмные глаза.Уилл вновь посмотрел на двух девиц. Да, не назвать никакую из них Белоснежкой. Так или иначе, они хотя бы реальны.
Однако Уилл уже расхотел заниматься спасением какой-либо из них и, оставляя единственный сухой поцелуй с обещанием в один день навестить, не без сопротивления ушёл к их с Джейн обшарпанной комнате, где вскоре обнаружил её спящей.Он как всегда разобрал вещи, затушил свечи и лег рядом. В отличие от сестры его мучили мысли, а не кошмары.
Уилл подозревал, что не пройдёт и пары часов, как Джейн разбудит его. Но все-таки это бывало крайне редко – чаще всего она просто ворочалась рядом, терлась о брата щекой или, в худшем случае, пыталась столкнуть его.И все же в этот раз сестрица, будто назло, решила растолкать брата любыми способами. А он, хоть и смотрит на неё сквозь тьму осуждающим взглядом, однако руки его сами собой нащупывают во сне сестринские плечи, обхватывая Джейн в тёплые объятия то ли от снисхождения, то ли по причине спрятанной глубоко внутри привязанности, ведь, несмотря на прошлое, они столько лет делили вместе постель, создавали прямо на глазах людей сказки, порождая легенды и обман. Пусть Уилл все ещё винит сестру за Лотту, но та давно стала прахом, а Джейн все же жива и находится рядом с ним.***Объятия. Уилл не ненавидел их, совсем нет. Что в них было толку? Последнее время любое проявление искренней, с оттенком духовной близости вызывало у Гримма обыденный холод, ведь ему толком и не сказали, как это в действительности делается - любится без жажды плоти, возвышенно и чисто, как только в книжках бывает. Но, стало быть, такая любовь - это и впрямь плод фантазий, чувство сродни волшебной фее: о нем все говорят, ждут подарков, следующих за страданиями от надуманных ?важнейших? тягот, а его по истине и нет. Так, тешатся люди подачками, совместным проживанием аж всю жизнь да без измен, дружбой, крепкой и славной, братским взаимопониманием, находящим на сердце по подобию тонкого мимолетного просвета сквозь тьму раздоров и алчности.В страстных объятиях, в которых одной рукой ты уже расшнуровываешь корсет, покуда другая тянет к себе тело, сжимая его хваткой из стали, но хваткой также и мягчайшей, податливой, являющейся жестокой только лишь внешне - в таких объятиях Уилл знал толк или по крайней мере делал вид, словно знал. В мыслях находит белесой полосой туман, а за плоть не нужно нести ответственности, думая, как бы лучше взглянуть исподлобья на очередного жителя очередной захудалой деревеньки, чтоб он побыстрее вытащил из карманов монету в надежде на спасение, затем повесившись из-за нищеты возможно через день. За мысли не нужно нести ответственности: шептаешь на ухо одной, другой, третьей, сквозь поцелуи уже давно выдавая какие-нибудь несвязанные обещания или отрывки из сказок. В лицо хмельно хохочут, пьяные пухлые губы в ухмылке кривятся, а тебе и разницы нет - за рассуждения не надо нести ответственности. За эти жесты, слова, объятия ни убавится, ни прибавится ничего - завтра от них на губах только дурман деревенской красоты останется; поцелуй селянки в области шеи гореть начнёт, а прикрывать его белокурый принц толком не станет, ведь он - ничто, пережиток, ещё одна ночь, и она тоже совсем не обязывает.Объятия Джейн. Имей её брат на те мгновения своё мнение, сказал бы, что ненавидит. Что сестрица, зареванная и слепая хуже, чем любой крот, льнет к нему потная, с волосами кудрявыми, в лицо неприятно лезущими, будто солома. Вечно слабая, без своих грёз до глупости ничтожная, его сказочница. Ей ведь больше ничего не нужно, кроме такой ерунды, её сказочных объятий.
И потому он пуще прежнего ненавидит её, хочет, чтоб убралась восвояси. Сказки тяжким обручем сердце сковывают, ведь, обнимая Уилла, ей только он и нужен, его присутствие хоть на кротчайший миг рядом, его плечо и осознание близости.
Она одна его т а к жаждет, словно впрямь может любить. Пальцы - у неё мягкие неуклюжие пальцы - по плечам скользят и блондинистые локоны перебирают, совсем иначе, нежели любая другая. Нет, это она не по его спине ладонью тёплой проводит, а по душе скользит, взамен свою открывая и говоря: ?Ты видишь? Лотта, мать, отец - прах. Я, твоя сестра. Плоть и кровь?
Слёзы, простые и солоноватые, яростным потоком внутри него протекают, разрушают все мысленные баррикады и готовятся вот-вот с победой подчинить себе Уилла, чтобы тот ни просил, ни хотел, а молил со всем иступленным горем о прощении. За эту книжку, за эту девку, за себя, за неё, за ненависть, за едкость, за ложь. За то, что реальность во веки веков сказкой не станет.Уилл с неприязнью проводит рукой по сестринским волосам - только б в лицо не лезли, всем видом брезгливый и недовольный, между тем уткнувшийся носом в родную макушку и тихо слушающий сопение. Горячие слёзы, оставшиеся на рубахе, сердце жгут, едкие, смерти подобные. Все равно никто уже не услышит.- Прости за то, что я есть. - На выдохе говорит Уилл, и пожар в душе с быстротою сходит на нет.
Его никто не услышит, а завтра Джейн уже будет спать без задних ног. А потом они уедут - вместе долго не будут спать. И Гримм сделает вид, словно в ту ночь уснул первее сестры, обнимая её, без очков и должного вида сущую ведьму.
И он сделает вид, словно такие объятия - очередная лживая спесь, сказке подобная. Он сделает вид.***Гримм просыпается с самого ранья, выворачиваясь из объятий Джейн с тяжким вздохом. Нашедшая покой в сновидениях, без очков и морщин, вызванных тяжкими думами относительно новой сказки, она выглядит даже прекрасной спящей красавицей. Хотя, да, насчёт прекрасной с таким сопением и разбросанными по подушке кудрявыми жесткими волосами - это её брат поторопился. Зато у неё были на удивление мягкие руки, прямо как у матери (у неё действительно были такие руки?), длинные пальцы, созданные для того, чтобы перелистывать старые шуршащие страницы.
А эти волосы, конечно, жёсткие, отдавали на солнце особенным блеском и пахли чем-то таким травяным, наводившим на мысли о бескрайних полях, лесах. Лицо же, в коем всегда читалась старательная собранность и вместе с тем инфантильность, имело мягкие черты, вечно несобранные и слишком далёкие от повседневной жизни.
Как бы странно это ни звучало, сестрица вся, от макушки до пят, - это воплощение всех детских сказок и преданий, которые только лишь можно найти средь захолустных поселений Германии, а порой и за её пределами. Отвлекшись от своих утренних по большей мере странных дум, Уилл, сделав все необходимое, начистив доспехи и уже готовя в мыслях патетическую речь о том, что доблестные Гримм здесь во имя звона монет, вернее сказать победы добра, бросил ещё один негодующий взгляд на не думающую просыпаться сестру.