Мечты. (1/1)

***Оуэн Чейз тяжело шагает по пристани. Ловит спиной печальные взгляды вперемешку с восхищёнными и поджимает губы. Волосы падают на лицо: раньше ему было ни к чему прятать глаза – он был открыт всем ветрам и стихиям, спокоен и горд.Теперь многое изменилось.

Это было странно в первые дни после возвращения: то, как любопытство на таких чужих лицах сменялось выражением ужаса и жалости одновременно. Если от тебя начинают шарахаться, как от чумного – от этого быстро устаёшь. Поэтому так проще. Не завязывать волосы, натягивать шляпу пониже и смотреть только под ноги.И не дай Бог кто узнает, что львиная доля того неподъёмного, что в стальных радужках – это вовсе не трудное путешествие. Не предательство собственной совести, не голод, страх или одиночество.Это потеря. Лунные блики истлели, посыпаны пеплом и уже, наверное, никогда не заблестят серебром. И на сердце чуть легче, только когда белокурая малышка обнимает за шею тонкими ручками и впервые неуверенно произносит: ?Папа?.Оуэн Чейз по-прежнему носит на шее тёмный медальон с портретом Пегги – чудесной Пегги, которая ждала и дождалась, которая родила ему его Фиби-Энн, его дочь – самое волшебное создание в этом безумном мире.

Серебряную пуговицу бывший старпом всё время сжимает в ладони – крепко, так, что металл становится почти горячим, почти живым.

Это последнее, что осталось в мире от мёртвого Генри Коффина.– Сэр, вы обронили, – странный голос сзади… Чейз немного замедляет шаг, хотя вряд ли возглас адресован ему.– Сэр! – чьи-то пальцы касаются спины, медлят, осторожно ведя по лопатке. Чёртов голос, слишком похожий, и всё внутри сжимается, как от пощёчины, замирает…Умирает, когда оборачивается и первое, что видит – высокий лоб и лёгкий смущённый румянец на высоких скулах. Карие глаза – широко распахнутые, смотрят чуть испуганно, но дружелюбно и так тепло. От брови к виску тянется жуткий рваный шрам, прикрытый волосами. Парень едва заметно хмурится – очевидно, Чейз слишком увлёкся, жадно рассматривая, впитывая каждую деталь. Опускает взгляд – на до чёрточек знакомой узкой ладони лежит маленький портрет Фиби-Энн. Должно быть, действительно выпал из кармана.– Спасибо, – мужчина бережно принимает его из холодных рук. Улыбается, вновь поднимая глаза: – Эта вещь очень дорога мне, мистер…– Зовите меня Майкл, сэр, – коротко кивает. – Рад был помочь.– Оуэн Чейз, – склоняет голову бывший старпом. И голос не дрогнул, хотя внутри всё жжётся счастьем, в висках стучит: ?Живой?. И только капля боли – не помнит, – но это не страшно, неважно. Главное, что стоит сейчас здесь, во плоти, настоящий, почти невредимый – спасибо, Господи. – Могу я тебя отблагодарить?

– Не стоит, сэр, право. Я ничего такого не сделал.– И всё же я настаиваю. Ну, выпьешь со мной?Парень неловко пожимает плечами. До ближайшего паба они идут в тишине, а Чейзу, кажется, совсем сносит крышу: он задерживает дыхание и слушает чужое – мерное, глубокое. Так как-то легче поверить, что не сошёл с ума, что не мерещится. Что – действительно, чудо.Живой.– Здорово, Эрн. Всё, что закажет этот молодой джентльмен, пожалуйста, – кивает и проходит в дальний угол заведения, где поменьше света и лишних взглядов.Парень останавливается у стойки.– Здравствуйте. Мне, пожалуйста, чай.Брови бармена удивлённо взлетают:– Ты пришёл в паб пить… чай?

– У вас же есть? – неуверенно уточняет Майкл. Получает кивок в ответ. – Вот и славно. А… мистер Чейз… что обычно заказывает?– Тёмное, – откликается бармен, выполняя заказ. Хрупкая чайная ложечка в грубых руках выглядит донельзя комично. – Ну, как ?обычно?… Его два года не было, знаешь ли.– Почему?Эрн роняет-таки ложечку. Смотрит совсем уж недоумевающе:– Ты и про ?Эссекс? не слышал?***– Ваше пиво, мистер Чейз.Парень ставит на стол кружку и белую чашечку и осторожно присаживается на край стула. – Спасибо за приглашение… угощение… Не стоило, правда.Мужчина до боли сжимает в ладони серебряную пуговицу: не узнаёт. Не помнит. Совсем. У Чейза в глазах слёзы, а значит – серебро опять блестит, даже в полумраке. Один прямой взгляд в карие напротив – в них будто мелькает что-то. Какие-то обрывки, глухое понимание, узнавание, которое трудно объяснить.– Давно ты в городе, Ген… Майкл? Месяц, два? Тебя на берегу нашли? Или выловили в море? А Поллард, дурак, уверял, что ты погиб… Дурак. Ты ведь выжил. Боже. Выжил… Всем им назло, да?Парень кусает губы. Этот несчастный человек, кажется, совсем сошёл с ума – неудивительно, после всего, что он пережил. И всё же есть какой-то крохотный шанс… Может, он что-то знает. Может, они были знакомы до того момента, с которого началась новая жизнь – потому что от старой не осталось ничего, даже имени.– Вы узнали меня, да, мистер Чейз? – ужасно трудно подбирать слова. Так, чтобы не заставить самого себя случайно поверить в то, что может и не быть правдой. – Вы… знали меня?Мужчина, похоже, уже взял себя в руки. Кивает, подносит кружку к губам, но к выпивке так и не притрагивается.– Вы… – едва выходит сглотнуть. В горле комом стоит предчувствие – обломки непонятых снов, образы, звуки, солоноватый привкус на губах. Или не предчувствие… Или – забытое чувство. Въевшееся не на подкорку, но под кожу. – Расскажете мне?

– Всё? – неожиданно хрипло спрашивает мужчина, и в голове что-то с первым щелчком встаёт на место. Он, может, не помнит ещё, но уже догадывается-понимает. Слабо улыбается:– Всё.Чейз резко выдыхает. Опускает плечи, задумчиво выкладывает какую-то вещь на середину стола. Майкл забирает, вертит между пальцев и подносит к глазам: пуговица. Огромная серебряная пуговица. Разочарованно возвращает – бессмыслица, безделушка.– Генри… – мужчина тихо шепчет, будто зовёт. Парень вздрагивает – столько боли в голосе… Но нежности ещё больше. – Генри Коффин… Это твоё имя. Так тебя зовут.Сердце будто спотыкается. Прикрыть веки, набрать побольше воздуха в лёгкие. Беззвучно шевельнуть губами, пробуя собственное имя на вкус – такое горькое, родное, единственно верное. Открывающее ту дверь в голове, за которой тёмная комната и маленькая девочка-память– забилась в уголок и дрожит. Подойти к ней, заглянуть в глаза, взять за хрупкие ладошки.Нырнуть в воспоминания с головой.Коффин открывает глаза и – только чтобы перебороть странный шум в ушах – говорит как можно твёрже:– Я готов слушать вас, мистер Чейз.***Они медленно идут в темноте – фонари не горят. Останавливаются напротив огромного дома: память услужливо подкидывает Генри моменты прощаний и возвращений, мамины слёзы и улыбки, отцовский хмурый взгляд с этого самого крыльца.Парень тяжело вздыхает и украдкой бросает взгляд на невозмутимо осматривающегося мужчину.

– Спасибо вам… тебе.Льдинки в серых глазах тают и Чейз улыбается – впервые о настоящем, а не о прошлом. Коффин неуверенно тянется вперёд и трогает губами уголок всё таких же сухих и обветренных губ – бывший старпом вздрагивает и едва слышно выдыхает. Генри ведёт руками чуть ниже рёбер и сплетает пальцы в замок за спиной, прижимается ближе. Горячие ладони медлят, но всё же трепетно скользят вдоль позвоночника.По-прежнему – защищают, берегут, хранят.Совсем как раньше.Коффину кажется, что одних этих рук – в мозолях, рубцах, шрамах, и вечно тёплых, будто коснулся солнца, – хватило бы, чтобы всё вспомнить.– Не потому, что ты мне это рассказал, – Генри шепчет в такую родную темноту и знает, что его услышат, – а потому что это правда. Я люблю тебя, Оуэн Чейз.Время застывает, и сколько времени они стоят так – не знают даже звёзды. Небо затягивают душные облака. Генри фыркает, смахивает с лица мелкие капельки. Осторожно улыбается, заглядывая в серебряные глаза:– Ты позволишь?Тянется за шею, развязывая плетёный шнурок. Чейз достаёт из кармана пуговицу, вкладывает в холодные тонкие пальцы – и вот она уже рядом с тёмным медальоном на нитке. Генри почему-то медлит, задумавшись. Решившись, встряхивает волосами:– А то, что я поднял? Девочка на портрете. Она тоже должна быть здесь.– Фиби-Энн, – мужчина улыбается, передавая карточку. – Приходи завтра, я вас познакомлю. Ты ей понравишься. Придёшь?Коффин аккуратно вкладывает картинку во вторую половинку медальона. Закрывает его, замечая, как начинают дрожать руки. Протягивает, всхлипывает, улыбается в ответ на обеспокоенный молчаливый взгляд:– Это ничего, нестрашно, я… Я просто думал… Когда-то думал, что никогда её не увижу. Она точно такая, как во снах, Оуэн.Генри вытирает слёзы рукавом, отходит на шаг и оборачивается: перед ним его дом.– Я пойду, наверное. До завтра, да?

– У Эрна, в 11, – Чейз кивает на прощание.Отходит в тень под деревьями и оттуда смотрит, как тонкий мальчишка взлетает по лестнице и колотит молотком по двери со всей силы. Ему открывает немолодая красивая женщина: неуверенно всматривается в загорелое худое лицо, слабо вскрикивает и впускает, обнимая ещё на пороге.Спустя несколько часов – даже далеко не полностью правдивый рассказ занял прилично времени – Генри Коффин, счастливый, уставший, поднимается в свою комнату. Здесь ничего не трогали, но пыли нет – он будто выходил прогуляться, а не исчез на два года.Генри подходит к окну. По стеклу стекают дорожки капелек, а за ними, на другой стороне улицы неподвижно стоит знакомый силуэт. На небе вспыхивает молния – мужчина в знак приветствия приподнимает край шляпы, разворачивается и растворяется в темноте.Перед тем, как лечь спать, Генри находит миссис Грин – горничную – и просит разбудить его не позднее девяти.

– Увидимся завтра, малышка, – шепчет он в потолок, натягивая до носа тёплое одеяло.

Под веками смеётся белокурая Фиби-Энн, цепляясь ручками за воротник рубашки живого Оуэна Чейза.Живой Генри Коффин улыбается во сне.