Глава 1 (1/1)

В самом начале сентября 1767 года, сопровождаемый Марианн, я ступил на землю Нового Света второй раз в жизни. Дул северный ветер, и в воздухе уже чувствовался призрак дыхания ранней зимы.– Мсье де Фронсак!В голосе слышалась изрядная доля пьяного изумления, по которому я и определил его обладателя, не успев еще даже увидеть его.– И я тебя приветствую, добрый Жак Калю.Я всегда с симпатией относился к этому невысокому плотному мужчине. Родом он был из Франции, из Марселя. Прежде чем покинуть родные берега, чтобы своими глазами увидеть неведомую землю, он был великолепным плотником и очень много пил. Примерно этим же он занимался и на новом месте – был прекрасным плотником и очень много пил...Мы обнялись.– Я думал, вы не вернетесь, мсье... Отъезжая, вы так сетовали на отсутствие увеселений двора и суровые нравы поселенцев, которые не позволяют вам приволокнуться за чужой женой, что... – он оборвал себя на полуслове. – А где же ваш брат, мсье? Где наш добрый Мани? – теплые карие глаза скользнули взглядом по берегу.Скребнуло по сердцу. Ставшей уже привычной болью.– Мани не приедет, Жак.Он посмотрел мне в глаза, и я кивком подтвердил ответ на незаданный вопрос. И, прежде чем он пустился в бесполезные извинения, чем смутил бы и меня и себя, я протянул руку Марианн, жестом приглашая девушку приблизиться. Она шагнула ко мне, нерешительно улыбаясь. Вот чем хороша Марианн, в отличие от остальных де Моранжья, так это тем, что в ней напрочь отсутствовали заносчивое чванство и предрассудки на тему происхождения того или иного человека...На мгновение ко мне вернулось прежнее любование ее свежестью, дивным образом сочетающейся с красотой зрелой женщины.– Жак, позволь представить тебе мадемуазель Марианн де Моранжья, – я положил руки ей на плечи. – Марианн, этот странный тип перед вами – один из лучших плотников и строителей этого края, Жак Калю...Начало было положено...Мне удалось устроить Марианн у одной моей знакомой, Алин де Ла Бриньи. В те времена, что я знал ее, она была замужем за покинувшим суету двора – когда я еще пешком под стол ходил – виконтом де Ла Бриньи. К моему прискорбию, за время моих странствий этот благороднейший дворянин скончался.Что ж... Время не стоит на месте...Я задержался в городке почти на два месяца. Находил себе все новые и новые неотложные дела.Я боялся ступить под своды леса без Мани. Я боялся, что тоска по нему раздавит меня, как какое-нибудь хлипкое насекомое, пока я остаюсь один.Я смеялся, шутил... Я рассказывал свежие сплетни французского двора всем, кто спрашивал. Я с интересом выслушивал новости. В городке теперь в основном были англичане в связи с тем, что мы проиграли войну, и Новая Франция перешла под юрисдикцию Англии. Но это не мешало разношерстному населению прекрасно уживаться. Здесь, в новых, все еще неизведанных краях, политика не играла роли, когда нужно было выжить.А потом вернулся Суар.Был поздний вечер. Я развел огонь в небольшой жаровне, зажег пару свечей и занялся своими набросками. Их надо было разобрать и разложить по порядку. Сумерки, дни, ночи, утра... История Жеводанского Зверя в иллюстрациях...Сардис... Хитрое лицо и пальцы, переплетенные между собой так тесно, что побелели костяшки. Я застал его таким в момент совещания, собранного в честь отбытия нашего славного капитана гвардии.Молодой Тома д’Апшье... Красивый и настолько безыскусно очаровательный юноша... Мудрое и нежное сердце и еще более нежная кожа. Он нравился Мани. И мне тоже нравился.Марианн де Моранжья...Еще Тома.Рисунки, на которых изображен вожак местной волчьей стаи – роскошный белый зверь. Они так быстро нашли общий язык с моим братом...Несколько набросков быта Жеводана. Людям несладко живется в этой местности. Гористый край неласков с чужаками, но и к местным жителям относится ничуть не лучше...Лошади, дома, люди...Сильвия.Мани.Его женщина-волчица. Не она ли стала причиной твоей смерти, брат мой возлюбленный?..Изначальный набросок Зверя по описаниям очевидцев и выживших жертв нападений.Конечный набросок, сделанный по памяти. И набросок, который я рисовал с мертвого зверя со снятой броней, стараясь представить, как бы он выглядел живым. Прекрасный гордый зверь... В землях Франции эти хищники перевелись уже очень давно в результате безжалостной охоты на них в средние века. Но по сравнению с африканскими красавцами они казались небольшими.Жан-Франсуа де Моранжья.Тонкий, натянутый, как струна лютни, как тетива лука... Всегда прищуренные, серовато-зеленые глаза – то презрительный, то немного удивленный, то пристальный и внимательный, а то и открыто насмешливый взгляд... И иногда откровенно призывный... Но ты должен был быть абсолютно пьян, когда позволял себе смотреть так.Слишком много в тебе было недоброго напряжения... Зверь Жеводана... ~ ~ ~По возвращении меня ждала неожиданная, но радостная весть.Марианн и молодой Бернар де Ларосс, наш бессменный доктор и весьма приличный мужчина, договорились о браке.Познакомились они в Кале, еще летом. Бернар случайно встретился нам в городе. Он приезжал во Францию за какими-то медикаментами и записями, забытыми в родительском доме в местечке Форж... Уже по тем временам, когда мы еще только начали сближаться с Мани, Бернар был прекрасным врачом, настоящим энтузиастом своего дела, знающим его гораздо лучше старших своих коллег, несмотря на молодость. Шесть лет назад ему было около двадцати четырех... Во многих вещах, я мог с уверенностью это сказать, ему можно было доверять, как себе. Кроме того – я доверял Марианн, крайне разумной и уравновешенной. Я прекрасно знал, что в брак этот она не бросается с закрытыми глазами, а вступает со спокойной уверенностью, все взвесив и обсудив с женихом заранее.– Будете вы моим посаженным отцом? – с жаром вопросила меня мадемуазель де Моранжья вечером того же дня, что я вернулся из лесных своих странствий, длившихся почти месяц.И, сжимая ее изящные и одновременно сильные руки провинциальной аристократки в своих, я поклялся ей в этом.– Но не делаю ли я вам больно своей просьбой? – нахмурилась она.– Нет, прекрасная Марианн, – я вздохнул. – Вы достойны лучшей доли, чем быть женой Грегуара де Фронсака, с детства влюбленного в природу и, кажется, по чьему-то недосмотру обвенчанному с ней. Я был бы вам слишком дурным супругом, хоть и сведущим в утехах супружеского ложа. Не пристало столь хорошенькой, умной и воспитанной девушке, как вы, носиться по лесам и полям, пусть и вслед за мужем.– Так поклянитесь же мне и в этом тоже! – рассмеялась она.Я с удовольствием поклялся.Они обвенчались в местной церкви Св. Апостола Андрея день спустя после праздника Рождества Христова. И я самолично передал ее руку доктору де Лароссу. По праву посаженного отца я написал ее родителям, прося прощения и родительского благословения для их дочери. Сообщена мною также была и родословная славного Бернара, и названа его родня на тот случай, если они пожелают познакомиться с ними.К слову, о чете де Моранжья... Каким-то чудом им удалось избежать суда и выжить, хотя все остальные члена братства были казнены или отправлены на каторжные работы. Не могу сказать, что меня это радовало. Являясь человеком, который уже не единожды сталкивался с полным непониманием того, как кто-то может мыслить иначе, чем общая масса людей, я все же поражался тому, что Марианн, будучи уже далеко не в нежном возрасте, не может решать свою судьбу по своему усмотрению. Особенно после того, что ей пришлось пережить.На второй день после венчания она рассказала мне о том многом, чего я никак не мог узнать, являясь гостем маркиза д’Апшье. Об отношении к ним – к ней и Жану-Франсуа – отца, о молчаливой покорности матери, которая только в фанатичной вере и находила пристанище. О том, что брат ее приехал из Африки в самом плачевном состоянии, причем не столько физическом, сколько духовном. Рассказала она мне и о странных, пугающих верованиях коренных жителей Африки, которые привез с собой Жан-Франсуа.?Африка изменила его, Грегуар, – она отвернулась к окну. – Я не знаю, что случилось с ним там. Я не могу этого знать. Но оттуда он вернулся совершенно не тем, кто уезжал туда... Он называл имя – Йоруба. Но я не знаю, что это значило?.Отдельные кусочки мозаики, которые я все никак не мог собрать, встали на свои места в тот день.Жеводан наконец-то отпустил меня...Зима прошла спокойно.Мы крепко сдружились с Марианн и Бернаром. Они даже сумели отчасти заменить мне семью. Напоили меня тем чувством дома, которое совсем уже было покинуло меня со смертью моего дорогого Мани. Я часто уходил из городка, забираясь в самые дебри канадских лесов. Когда я возвращался, я приносил с собой множество охотничьих историй и просто историй из жизни животных, за которыми я наблюдал, а уносил покой, тепло и уют чужого семейного счастья в своем сердце.Так было и тем февральским вечером, когда я вернулся с одной особенно удачной охоты. Я стоял посреди гостиной и рассказывал, как смешно выглядят иногда брачные танцы волков, если удается подкрасться к ним достаточно близко, чтобы это увидеть. Отдельные их танцевальные па я даже показывал в лицах. Однако же, приличия ради, в присутствии Марианн я опускал некоторые подробности, щадя ее целомудрие... Помню, я совершенно одурел – не то от тепла, окутавшего меня словно огромное пуховое одеяло, не то от новости, которую Марианн вывалила на меня, как только я окончил свой рассказ. С совершенно серьезным выражением – столь свойственным милому ее лицу – она сообщила, что мне, по-видимому, вскоре придется стать крестным, как и полагается примерному старшему брату.Я, лишенный в детстве такой роскоши, как брат или сестра, очень берег наши отношения с Мани в первую очередь оттого, что он стал мне братом. И к Марианн я относился по-братски с самого начала нашей жизни на американской земле. Именно поэтому я был удивлен и растроган, когда она дала мне понять, что относится ко мне так же.Улыбнувшись, я оставил их ненадолго, поскольку во дворе меня ждали волокуши, где лежал подарок для Марианн. Вернувшись, я накинул на ее плечи легкую и теплую лисью шубку.Какое это было удовольствие – видеть ее заблестевшие от радости глаза; цвет их потеплел от отражавшегося в них рыжего меха...Весна 1768 года подарила нам незабываемые сырые ветры, мелодичное пение капелей, тяжелые облака, набухшие соками уходящей зимы, и целых четыре корабля за единственный месяц апрель.Все их мы встречали с Жаком, стоя на пристани и покуривая крепкий голландский табак. Вообще-то я давно оставил эту привычку, но той зимой вновь вернулся к ней. Старые (зачастую вредные) привычки – они ведь как женщины...Тот корабль был особым. Это было огромное судно, оснасткой, водоизмещением и высокой кормой напоминавшее испанский галеон.На материк, который я уже привык считать своим, прибыли новые люди, говорившие с парижским акцентом. В большинстве своем это были рабочие, ремесленники, но находилось среди них и несколько опальных и ссыльных дворян.Жак ликовал, узнав, что в трюмах красавца-корабля помимо груза муки и крупы содержался немалый запас забористого шотландского виски, совершенно незаменимого здесь зимой.Впрочем, я почти не слушал радостных возгласов своего друга. Я смотрел на одного из пассажиров – высокого тонкого мужчину, легко прихрамывавшего на одну ногу. Что-то показалось мне в нем знакомым, и я невольно сделал несколько шагов по направлению к нему, и тут он повернулся в мою сторону, словно почувствовав, что его разглядывают. Взгляды наши встретились. И скрестились, словно клинки.Непрошеное воспоминание...Как я стоял на коленях в мрачном подземелье, полном странных, незнакомых и знакомых, предметов и запаха смерти, а передо мной лежал тот великолепный зверь... И я мог видеть совершенно отчетливо всю несуразность и одновременно функциональность его брони – из железа и шкуры другого животного. И в янтарных глазах, затуманенных болью и тенью близкой смерти, что все ходила рядом – и все мимо своей цели, стыло страдание. У него была чудесная золотистая шерсть – там, где это можно было разглядеть под маскарадным одеянием...Зверь умирал – мы слишком тяжело ранили его...Я пристрелил его с первого раза и долго еще сидел рядом, наблюдая, как старик снимает с него тяжелую броню. У обоих у нас по щекам катились слезы... А когда я увидел зверя в его первозданном виде, я не смог удержаться и гладил его золотую шкуру, пока не остыло тело, думая... О чем я думал тогда?Воспоминание пришло и ушло, оставив меня стоять на причале и смотреть в глаза моего собственного Зверя.Мы так и стояли, мало обращая внимания на суету и толкотню вокруг. А потом уголки его губ дернулись, складываясь в знакомую мне до боли улыбку, полную отчаянной дерзости, и Жан-Франсуа шагнул мне навстречу.– Фронсак!– Де Моранжья...Спустя примерно час мы были в моем доме. Я и сам не знаю, почему притащил его к себе. Отчасти потому, что представил себе последствия его неожиданного падения на голову Марианн, которой в ее положении такие сюрпризы были совсем не ко времени. Отчасти, стыдно признаться, меня одолевало жуткое любопытство относительно его намерений. Все это и привело к тому, что я с некоторым замиранием сердца распахнул перед ним дверь своего дома и пригласил войти.Жан-Франсуа оглядывался совершенно по-кошачьи – с этаким своеобразным, замечательно искренним интересом, инстинктивно определяя свое место в доме. Я молча готовил чай – напиток, к которому я пристрастился в Англии, – с медом и лимоном, давая ему возможность спокойно осмотреться. И, конечно же, будучи от природы не менее любопытным, как истинный француз, я старался ничем не выдать снедавшего меня лихорадочного интереса и волнения. Жан-Франсуа только присел на постель (признаться, кресел в нашем с Мани доме не водилось никогда, и я подозреваю, что де Моранжья просто побрезговал нашими довольно грубо сколоченными табуретами), когда с совершенно разбойным видом в дом ворвался мой здоровенный котяра. Видимо, решил, что творится что-то примечательное. Впрочем, в этом он был прав.– Суар, – тихо сказал я. – Это наш гость. Его зовут Жан-Франсуа, и его не надо есть. По крайней мере, не сейчас.Кот моргнул на меня своими дикими зелеными глазами и хозяйской походкой, загнув хвост подковой и слегка вздыбив шерсть на загорбке, направился к гостю.Сказать, что дальнейшее удивило меня – значит, не сказать ровным счетом ничего. Жан-Франсуа опустился на колени перед Суаром и протянул к нему руки. Меня поразило, что обе. Еще больше поразило отсутствие перчатки на искалеченной правой руке. Суар же и не думал кидаться на него за эту вольность, хотя кому угодно не простил бы такой промашки. Он обнюхал руки Жана-Франсуа, придвинулся ближе, обнюхивая его губы, глаза, волосы, шею... В следующий момент мужчина, под моим злым взглядом, гладил предательски мурлыкающий клуб меха. И улыбка на его лице была улыбкой счастливого человека. Такого выражения лица я не видел у него никогда.Я разлил чай по чашкам и поставил их на стол. Подошел ближе к этим двоим. Де Моранжья поднял на меня сияющие глаза.Dame! Как же он был красив в этот миг… И как мысль об этом поразила меня...– Не рассчитывал встретить в этой варварской стране такого кота...– Оставь его и иди пить чай! – против воли я сказал это гораздо резче, чем собирался изначально.– Ревнуешь, Фронсак? – его лицо мгновенно приняло то самое ехидное выражение, за которое его так ненавидели люди Жеводана.Я не отреагировал, вовремя вспомнив, что это было любимой привычкой Моранжья – выводить людей из себя колкостями, различного рода саркастическими намеками...– Садись за стол, – спокойно сказал я.Он поднялся с пола, напоследок ткнувшись носом в Суара. Снова окинул взглядом мое обиталище довольно красноречивым взглядом.– Да, это не родовой замок маркизов д’Апшье, и даже не берлога де Моранжья, – кивнул я, досадуя на себя за то, что не удержался от колкости. – Но здесь есть все, что нужно для жизни.Он лишь хмыкнул, садясь пить чай.Надо же... Я почти успел забыть эту неспешную кошачью вкрадчивость его движений...И грациозность его рук. Удивительно – почти чудо, я бы сказал, – но львица не повредила сухожилия его руки, и он прекрасно владел ею. Долго его руку я не разглядывал. Я помнил каждое слово разговора между ним и его сестрой, в точности переданного мне Марианн, словно присутствовал при нем.Жан-Франсуа – этот красивый, сильный, умный, опасный (и иногда, признаться, томный) мужчина – считал себя никчемным проклятым уродом...– Что привело тебя сюда? – спросил я, глядя ему прямо в глаза, как если бы он был хищным зверем и от моей способности не отвести взгляда зависела моя жизнь.– Я не ожидал встретить тебя здесь, – отозвался он.Это была ложь, и я прекрасно это понял. И я понял, что он прекрасно об этом знал. Я уезжал вместе с Марианн. Ее родители были поставлены в известность, что мы отплываем не в Африку, как я собирался когда-то, а в Северную Америку. У Марианн были свои причины изменить решение, в первую очередь из-за брата, а что касается меня... Мне необходимо было вернуться в Америку, чтобы обрести утраченное душевное равновесие. Не говоря уже о том, насколько мне не хотелось быть хоть в какой-то степени связанным с Его Величеством из-за той свиньи, что он мне подложил в связи с этой историей в Жеводане.– Хм... А мне кажется, что наиболее логичным было бы предположить, что я тоже здесь. Ведь ты приехал увидеть Марианн? – странно, я почему-то злился.Он кивнул.– Для чего? Она не желает вспоминать о тебе.– О, вот как? – его брови приподнялись, создавая хорошо мне знакомые мимические морщинки на лбу. – Полагаю, я могу узнать, как идут дела у моей сестры, по праву родственника?– У нее все в порядке...?Зачем я это говорю??...Она вышла замуж за уважаемого человека и ожидает от него ребенка. Она счастлива...?Что я творю, черт меня возьми?!?...и довольна.Губы Жана-Франсуа сложились в коротенькое выразительное ?о?. Еще один знакомый жест.– По крайней мере, могу я услышать это от нее?Я долго смотрел в его глаза, от злости ставшие темно-изумрудными. И чем дальше я смотрел в эти глаза, тем больше мне хотелось, чтобы он остался здесь.Такова была необъяснимая колдовская притягательность этого человека для меня...