Часть 3 (1/1)

Утро выдалось недобрым. Обещанный выходной у Харламова сорвался с весьма тяжёлой руки генерала Васильева, вопреки договоренностям решившего повидать представителей дивизионной разведки ни свет ни заря, так что майор, чертыхаясь вполголоса, собрался за две минуты, аккуратно и быстро подоткнул одеяло под костистый ларьковский бок и отбыл в штаб, предположительно - до полудня.Ларьков, пользуясь полученной вчера увольнительной, с полным правом проспал ещё часа два. Дольше не вышло: железная дисциплина в харламовской разведроте за все время "срочки" приучила к ранней побудке, хотя они с парнями, как дембеля, и увиливали, конечно. Лёжа на спине и рассеянно разглядывая высветленный солнечными лучами потолок командирского модуля, Ларьков понял вдруг, что есть у него на сегодня одно незавершенное, но важное дело.Вспомнив об этом, Ларьков мигом скатился с кровати, привёл себя и комнату в порядок и отправился убивать Мельника.Долго искать новоиспеченную жертву не пришлось: Мельник, воткнув собственную лопату в кучу щебня, завезённого в лагерь для укрепления внешнего вала заграждения, снисходительно наблюдал за работой старательных чижей, попутно угощая их местными байками с высоты дедовского опыта. Воодушевленный настрой лучшего друга не портил даже красочный "фонарь" под левым глазом, благодаря которому скула и половина щеки Мельника заплыли нежно-багровым.- А ну рассосались все, - скомандовал Ларьков, подходя к собравшимся решительным шагом. Чижи, узрев перед собой ещё одну легендарную в третьей разведроте личность, похватали лопаты и стремительно разбежались в стороны.Мельник, недовольный тем, что в его пламенную речь с импровизированной земляной трибуны кто-то осмелился так нагло вклиниться, обернулся и замер. Даже если бы Ларьков не имел ну совсем никаких догадок насчёт того, откуда Харламову стало известно то, что стало, крупными буквами написанное на лбу у лучшего друга словосочетание "мне пиздец" сказало бы ему обо всем.- Мельник! - Ларьков широко улыбнулся и раскинул руки в стороны, приглашая того в собственные гостеприимные и всепрощающие объятия. - Здорово!- А, здорово, Ларёк! - Настороженное выражение слезло с худого угловатого лица Мельника, будто облупившаяся под солнцем краска, и он с такой же широкой улыбкой спрыгнул с насыпи, чтобы обрадованно обхватить Ларькова руками и в знак приветствия похлопать по спине. - Ну ты че, как сам? - Ухмыльнулся, чуть отодвинувшись и заглядывая в глаза: - В город-то не поедешь?- Да нет, не получится, - вздохнул Ларьков. Потом резко дёрнул его на себя и сдавил мертвой хваткой поперёк рёбер, проговорив в самое ухо: - У меня, знаешь, друга сегодня хоронить будут. Кто-то шею ему свернул, прям лицо с затылком местами поменял, челюсть сломал, да ещё и язык отрезал - жуть, взглянуть страшно. А жалко его, молодой был, двадцать два года всего. До дембеля пара месяцев оставалась.- Ларёк, - изменившимся голосом отозвался Мельник, почуяв неладное, и слабо трепыхнулся в попытке высвободиться. - Ларёк, ты давай не это. Че сразу шею-то?- А че не шею?! - вскипел Ларьков и оторвал его от себя, крепко держа за самое горло. - Я тебе, блять, русским языком сказал не пиздеть! Сказал или нет?!- Да я ж как лучше! - сипел лучший друг, ртом хватая воздух, а обледеневшими от испуга пальцами - карающее ларьковское предплечье. - Я человеку жизнь спасал!Чижи, настороженно наблюдавшие за сменой цвета мельниковской кожи с ярко-красного на синеватый, двинулись было вперёд, но Ларьков только рявкнул на них:- Отошли нахер! - и в гневе обернулся обратно к Мельнику: - Какому ещё человеку?!- Крестнику своему, - заявил ему лучший друг, пару раз хлопнув настырными серо-зелёными глазами. Ларьков от неожиданности потерял дар речи, потом, осознав, о чем Мельник пытается ему сказать, вцепился в чужое горло второй рукой:- Да я тебя!..- Ларёк! Ларек, ну ты че, остынь! Товарищ майор, ну хоть вы ему скажите! - взмолился тот сдавленным голосом, жалобно глядя Ларькову через плечо.Стыдно было признаться, но Ларьков клюнул - первым побуждением было сразу отдёрнуть руки и развернуться, даже несмотря на твёрдо укоренившееся в подкорке знание о том, что Харламов в штабе, а штабное совещание - это даже без учёта всех отягчающих обстоятельств мероприятие самое меньшее часа на два. И все-таки Мельник, гад, знал, на что надавить. Недаром лучший друг.Предсказуемо не увидев ротного у себя за спиной, Ларьков обернулся обратно, чтобы так же предсказуемо узреть где-то в отдалении стремительно удаляющуюся тощую спину Мельника.- Да какого хрена!! - выругался Ларьков, наподдав по щебенке носком кроссовки, и заорал дезертиру вслед во все легкие: - Ты ж даже не верующий!..- Я партийно-сознательный! - донёс ему эхом колючий зимний ветер-афганец .Первоначально запланированная акция возмездия провалилась, но не в правилах Ларькова было сдаваться, особенно когда лучший друг ему таким наглым образом бросает вызов. Кожу наэлектризовало ярко вспыхнувшим негодованием: это он что, скотина, считает, что Ларьков его по своим медицинским показаниям догнать не сможет?! Да хер там плавал!Бросив свирепый взгляд на собственные шнурки, а затем ещё один - Мельнику в затылок, Ларьков кинулся вдогонку.Несмотря на то, что гнаться за боевым товарищем по относительно ровной местности было куда проще, чем бежать круто в гору за отстреливающимися "духами", расположение лагеря оставляло Мельнику до обидного много оперативного пространства. Сократить расстояние между ними Ларькову удалось, но Мельник, один лишь раз оглянувшийся через плечо, представать перед расплатой совершенно не хотел, ввиду чего проявлял прямо-таки каскадерскую изобретательность: петляя между тесно прижатыми друг к другу модулями, выныривал из-за углов то справа, то слева, подкатывался под железным брюхом пузатых "Уралов"-наливников (один из них при этом неспешно продвигался в сторону КПП, отчего у Ларькова, а за ним и ещё у троих спецназовцев-ГРУшников, наблюдавших за погоней, дёрнулся глаз) и снижать при этом скорость не собирался.- Стой, сучара! - кричал ему вслед Ларьков, осознанно и понапрасну сбивая дыхание. - Все равно пизды получишь!- Тебе волноваться нельзя! - успевал орать в ответ Мельник, перепрыгивая сложенные в кучу старые покрышки или отпихивая с дороги какого-нибудь нерасторопного новобранца.На шум высыпали из модулей бойцы и офицеры из тех, кто этим утром не был занят делом. Оно и ясно - чай, не Кушкинский военгородок, где хоть чей-нибудь скандал с женой ради развлечения подслушать можно, событий - раз-два и обчелся. А тут такое кино! Народ прибывал, ухмыляющиеся лица по обе стороны мелькали сплошной полосой. Ларьков только скрежетал зубами от мысли, что благодаря Мельнику теперь точно весь лагерь знает. То есть, все равно бы узнали, конечно, запрет на боевые-то мигом разлетается. Но, блять, не так же!"Пизда ему!" - окрепло принятое около часа назад волевое решение, и Ларьков помчался на пределе собственной скорости - быстрее, чем на школьной стометровке.В конце концов гоняться за лучшим другом по всему лагерю Ларькову надоело, и он решился на хитрость. Вытащив прямо на бегу из кармана собственную сигаретную пачку, он размахнулся и метнул её с таким прицелом, чтобы "Кэмел", просвистев над острым мельниковым плечом, шлепнулся прямо ему под ноги.Стратегический ход подействовал: Мельник, пробежав по инерции ещё с десяток метров, развернулся и окинул лежащую на земле пачку взглядом, полным мучительной тоски. В те короткие мгновения, которые требовались Ларькову, чтобы добраться до места стыковки, он наблюдал на лице лучшего друга хтоническое противоборство алчности и благоразумия: по нему словно бы пробегали полосы темноты и света по мере того, как Мельник переводил взгляд со стремительно приближающейся фигуры на вожделенную золотистую пачку и обратно. Однако "Кэмел" был со вчерашнего вечера едва начат, то есть, заманчиво полон, так что в исходе Ларьков не сомневался. И верно - Мельник, отчаянно закусив губу, с видом "была не была" пригнулся к земле и бросился другу в противоход подбирать сигареты.В этот момент Ларьков что есть силы оттолкнулся подошвой кроссовки от пыльного гравия и сбил его в прыжке.Оба перекатились слитным клубком чуть в сторону от уважительно ухнувших на этом маневре наблюдателей, после чего Ларьков воспользовался своим превосходством в мышечной массе и недолго думая подмял Мельника под себя, направляя кулак в его бесстыжее лицо. Будет знать, подумалось мстительно. Не один Мельник его вдоль и поперёк за время "срочки" изучил!- Ай!! Твою мать, Ларёк, ну не второй же глаз! - орал лучший друг, извиваясь в песке, будто самый настоящий угорь на дне бассейна Балтийского моря, однако сопротивляться не пытался, зная, что в рукопашной у него шансов мало. И ещё по каким-то своим соображениям - по каким именно, Ларьков понял, когда Мельник, что есть силы вытянув собственную жирафьи-длинную шею под опасным для любого другого человека углом, оглушительно воззвал к обступившим их рассеянным полукругом интересующимся: - Товарищи! Товарищи, он меня на госизмену толкает!Услышав эти слова, Ларьков, продолжавший начатое с мрачным упорством, сбился с курса и чуть не прикусил себе язык от досады. Он и забыл совсем о категории "особо ценных" бойцов, к которой теперь вынужденно относился, - вот ведь дурацкое название, было время, как они с парнями над этим нелепым бюрократизмом только не ржали, а сейчас вот пожалуйста. На боевые - ни ногой, в пионербол играть - не дольше получаса и строго под присмотром, а кто хоть пальцем "особиста" тронет, тому есть маза тут же в дисбат уехать без права переписки. Тепличное, мать его, растение, живи - горя не знай. Кто-нибудь другой радовался бы, наверное, но Ларькову, за годы в разведке приучившемуся дневать и ночевать на передовой, подобное сибаритство казалось непривычным и даже диким. Вот и как остальные мирятся с таким овощным существованием? Никого не отпиздишь даже толком!От этих мыслей кровожадности у Ларькова значительно поубавилось - в отношении Мельника это выходило нечестно, да и настроение мгновенно пропало. И потом, не собирался же он и впрямь того убивать - друг все-таки, пусть и вероломное трепло. Да и прав был Харламов, не из-за любви к сплетням Мельник к нему явился, а потому, что душа болит. Просто как умеет, так и сделал, а о том, что он черт корявый, Ларьков и так всегда знал.Взвесив все "за" и "против" и решив, что вопиющий неустав пора сворачивать, Ларьков примерился нанести последний, чисто символический удар для острастки, но тут вдруг произошло что-то странное. Картинка перед глазами резво поехала куда-то в сторону, будто медленно тронувшийся железнодорожный состав, безжалостное афганское солнце вгрызлось палящими лучами в затылок, и зрение, подчиняясь обморочной ломоте в висках, плавно погасло, уступая место угольной темноте.Ларьков успел выпустить Мельника и тяжело осел на землю, через силу зажмурившись и ожесточённо потирая глаза тыльной стороной ладони. Нехитрый приём ненадолго помог: теперь среди жирных, будто тина, зеленоватых пятен можно было еле-еле разглядеть неверные очертания техники, построек и бледные пятна лиц. На месте, впрочем, вся эта мешанина оставаться не желала и весело крутилась, как стекла в калейдоскопе, по самым замысловатым траекториям.Следовало отдать Мельнику должное: даже после полученной трепки своей снайперской наблюдательности он не утратил, а уж самоотверженного дружеского неравнодушия так тем более. Инстинктивно отскочив было на добрых несколько шагов, чтобы справедливое возмездие его точно не достало, Мельник заметил неладное и подобрался к Ларькову обратно, настороженно заглядывая тому в лицо:- Ларек! Ларёк, че с тобой? Опять расплющило, да?Ларьков собирался подробно просветить его насчёт собственного состояния, не скупясь на эмоции и длинные красочные обороты, но не смог издать ни звука: во рту мигом пересохло до трещин. Вдобавок какая-то подлая курва усиленно шатала землю, наклоняя её из стороны в сторону, словно пустое чайное блюдце. После очередного такого толчка Ларькова само собой бросило Мельнику на плечо, и тот перепугался не на шутку, что есть силы вцепившись другу в рукава:- Так, давай на спину ложись! Лежи, я сказал, не двигайся! - Спустя пару мгновений окружающая обстановка в очередной раз перевернулась вокруг собственной оси, под лопатками возникла твёрдая поверхность, а нестерпимо яркое солнце заслонила растрепанная Мельникова голова. После чего голос лучшего друга произнёс тонко, почти жалобно: - Ларёк, бля, ну не молчи, скажи что-нибудь! Тебе, может, надо чего? Ты говори, ты скажи только!В этот момент нечто смутное забрезжило в сознании Ларькова и разгорелось ярким пламенем, приближаясь и приближаясь стремительно грохочущим поездом московской подземки. Сначала, борясь с тошнотворными спазмами в желудке, он отмахивался от возникшей из ниоткуда мысли как от откровенно бредовой, но в конце концов единственное на данный момент желание, имеющее цену жизни и смерти, захватило его с головой и заставило просипеть, глядя на Мельника закатывающимися глазами:- Мел. - Отдышавшись и ощутив кратковременный прилив сил, Ларьков постарался сфокусировать взгляд и проговорил почти по слогам, наблюдая, как у друга постепенно отваливается челюсть: - Мела хочу!- Сожрать в смысле? - переспросил его Мельник, меняя тревогу во взгляде на первобытный ужас. В этот момент новая волна голодного приступа накрыла Ларькова с головой, и он огрызнулся, до судорог стискивая пальцы в кулаки:- Нет, нахуй, в "классики" поиграть решил! Мельник, бля, я сдохну сейчас, - последние слова сбились на постыдный скулёж, потому что внутренности скрутило так, что впору было лезть на первую попавшуюся стену. Если бы не омерзительная слабость в мышцах и полный отказ всякой координации, Ларьков бы обязательно так и сделал. Во время одной из передышек между обморочными приливами душу облизало стылым холодом: мог бы вот так сейчас где-нибудь на Парване корчиться, и ни одна б живая душа не знала, где искать. Ну, Мельник, наверное, потом бы уже раскололся, ближе к вечеру. За это время сто раз уже всеми способами в ящик сыграешь, и закопать успеют так, что потом ни одна собака не найдёт.- Сука, Ларёк, мы ж в пустыне, - чуть не плакал Мельник, сжимая его онемевшее предплечье. - Где я тебе этот сраный известняк найду?- А я ебу, что ли? Думай, бля, - простонал в ответ Ларьков, неистово проклиная по черт знает какому кругу всю эту адскую поебень, в которую его забросила несчастливая судьба. Насчёт "сдохну" он нисколько не преувеличивал: остервенелая жажда вгрызться в мало-мальский источник кальция лишала разума, заслоняя всю мыслительную деятельность заревом огромного пионерского костра. Если бы кто-нибудь сейчас бросил ему сырую говяжью кость, Ларьков источил бы её в порошок за считаные минуты. А обычный безвкусный творог, к которому он испытывал стойкую ненависть всю сознательную жизнь, и вовсе казался теперь ценнее золотого слитка.Мельник призыв к действию воспринял крайне ответственно и стал перебирать окрестности расширенными от ужаса светлыми глазами, блуждая взором, хаотично перепрыгивая с одного предмета на другой. Ларькову чудился звон сотен крохотных шестеренок, безостановочно вращавшихся в его голове: жилые модули, вытянувшаяся серой безрадостной кишкой столовая, "броня"... Впрочем, мельниковский напряжённый мозговой процесс тут мог быть совсем и ни при чем: уши закладывало до невозможности, и послышаться ему сейчас могло что угодно, хоть голос инопланетного разума с Альфа-Центавры. Ларьков попробовал было приподнять голову, вытряхивая из неё мерзкие предобморочные призвуки, но тут же уронил обратно. Невесело подумалось о том, что всего сутки назад единственным его желанием было выпутаться из своей передряги и все забыть, как страшный сон, а теперь вдруг так захотелось этого всего, что Харламов ему наобещал, - и так страшно стало, за себя, за семью, какой бы она ни получилась, за майора, который был сейчас в штабе и ни о чем не знал. А вдруг, пронзила жуткая мысль, кто-то там, наверху, его услышал и сказал - не хочешь лямку свою тянуть, так и хрен с тобой, не надо? Но ведь не сейчас же, не сейчас, не сейчас!..В этот момент лицо Мельника осветилось вспышкой счастливого озарения, и Ларьков понял: мучительная смерть откладывается, выход найден. И когда услышал, какой именно, проникся к другу неподдельным, искренним уважением. Вот Генштаб-то не в курсе, какие стратегические таланты в полях пропадают!- Первый взвод! - рявкнул Мельник во все легкие, устремив резко заблестевший сталью взгляд куда-то вдаль. - Ко мне быстро, нахуй!Примчались чижи - пыльные, перепачканные в земле, но старательные, бессловесные и выдрессированные намертво, как любые другие чижи в любом другом военном округе Союза. Кое-кто так и не выпустил из рук лопаты, пока бежал по приказу. Мельник, не снижая тона и глядя все так же грозно, продолжил:- Слушай мою команду! - Даже несмотря на чрезвычайный характер происшествия, дерзость тут была ещё какая, однако Мельник, окончательно вошедший в боевой режим, насущную необходимость на сухие буквы Устава разменивать не собирался. - Бегом марш к камушку и наковыряли мне известки три вагона, бля! Кто наковыряет - живо ко мне! Усекли?!- Так точно, усекли, - послышался нестройный хор голосов, сменившийся затем дружным топотом кроссовок в заданном направлении. Если у кого-то из молодых бойцов и закрались сомнения насчёт душевного здоровья Мельника, высказывать их в отношении старослужащего самой харламовской роты никто благоразумно не осмелился. Разведка славилась своим благотворным воздействием на нервную систему всех без исключения маргиналов, излишних умников и бунтарей - с такой дисциплиной можно было после полугода службы хоть на кремлевские парады.Идея Мельника между тем была до гениального простой. "Камушком" в народе ласково называли встречавший каждого новоприбывшего недалеко от КПП монумент в виде огромной, выше человеческого роста надписи: "СССР - оплот мира". Гигантская стела была сердцем лагеря, заметным из любой точки пустыни ещё на подъезде, и первым, что видели бойцы, возвращаясь с боевого выхода или из мирного рейда по ближайшему к лагерю Баграму, были эти скупые монолитные слова. Невзирая на их едкую ироничность, стелу здесь по-своему любили - например, когда комдивизии отсутствовал по делам, на плоской вершине творения афганской архитектурной мысли было неплохо загорать и кидаться в часовых косточками от дикой сливы, задешево купленной на рынке. Периодически любителей этого нехитрого занятия показательно ссылали на "губу", однако Ларьков по собственному опыту мог сказать, что от желания повторно предаться любимому народом развлечению это не избавляло - как и харламовские выволочки, устраиваемые затем ему лично. Все равно с другими видами отдыха здесь было хреново - поди, не курорт. А увольнительных на всех не напасёшься.Впрочем, у "камушка" существовало и другое применение, благодаря которому рядовые-новобранцы его пылко ненавидели всеми фибрами души - по крайней мере, в течение первого года "срочки". Потому что в случае любого косяка, невзирая ни на какие погодные и прочие условия, виновные немедленно посылались белить стелу сверху донизу - в качестве разминки. Последующее наказание могло быть каким угодно, благо в пенитенциарной изобретательности офицерскому составу 108-й, по слухам, равных не было. Однако начиналось все именно с этого: с тяжеленных вёдер с побелкой, сержантского ора за непрокрашенную внутреннюю поверхность гигантских букв и других радостей жизни. В части не было ни одного человека, который бы не мечтал в день дембеля разукрасить "камушек" надписями и рисунками разной степени пристойности, и Ларьков от остальных не отличался - мало того, придумал уже, что именно рисовать, и даже договорился об этом с Мельником. Ну, то есть, до всего, когда ни о чем ещё не знал. Тогда дембель виделся чем-то светлым и радостным, как для всех, а не прорвой бесконечного ужаса, когда даже не знаешь, как будешь жить дальше.Однако в данную секунду ход мыслей лучшего друга приятно поражал своей стройной логикой: неизвестно, где ещё во всем Афганистане можно было найти столько известки, как на этом монументе - за десять лет непрерывной покраски стараниями тысяч и тысяч рук он увеличился по крайней мере в полтора раза, обрастая прочной меловой кожурой, как моллюск панцирем. Так что добыть оттуда пригодный в пищу материал было делом техники - и сравнительно небольшого количества времени, которое Ларькову предстояло продержаться.Немигающий от командирской строгости взор Мельника остановился на фигуре случайно оказавшегося здесь постороннего младлея - судя по задорно сверкавшим на полевой форме новеньким звездочкам, недавнего заменщика с Большой земли. Тот за развернувшейся драматической сценой наблюдал глубокомысленно и в то же время с толикой тщательно скрываемого испуга - такого себе "мать вашу, это что, и меня так под конец службы корежить будет?!" Мельник, не стерпев такой праздности, на нервах вызверился на него:- Ты хуль стоишь?! А ну хуярь к камушку работать!Офицер, по виду едва ли не младше самого Мельника, неистово побагровел ушами и попытался было возмутиться срывающимся от негодования голосом:- Что?! Ты со старшим по званию...- Да мне похуй! - разошедшегося Мельника несло. - У меня друг умирает, а ты тут мне своими погонами тычешь! Быстрее, блять, туда-обратно!!Младший лейтенант, судя по виду, хотел упорствовать дальше, но Ларьков, подыгрывая лучшему другу, захрипел и задергался, сгребая под ногти слои песка, и парень, изменившись в лице, немедленно бросился бежать вслед за отправленными Мельником по адресу чижами.Непреклонная жёсткость стремительно утекла из глаз лучшего друга, сменившись прежним слёзным отчаянием, и Ларьков понял - переиграл. Мельник склонился над ним, комкая длинными пальцами полосатую ткань тельняшки, и в очередной раз призвал:- Ларёк! Ларёк, сука, держись, не выключайся. Ща эти мел тебе твой притащат, и будет все путём...- Слушай, Мельник, - просипел в ответ Ларьков. - Если со мной че случится, ты Харламову, главное, скажи, что...- Да пошёл ты нахер!! - От панического вопля друга с крыши соседнего модуля заполошно взвились жирные чёрные птицы, тяжело загребая крыльями в сторону столовой. - Я те че, телеграф, что ли?! Дождёшься своего Харламова, сам ему все скажешь! Ишь че придумал, подыхать он намылился! Да ты нам за свадьбу ещё не проставлялся, уехавший!- Так я не женат пока, - возразил Ларьков, прикрывая веки. Мельник с остервенением толкнул его под рёбра:- Женишься, че с тобой случится! Пацану своему Ленинград показывать будешь, в Зимний его поведёшь! Ларёк, бля, а ну глаза открыл, кому говорю!..Остаток проникновенной жаркой речи Мельника Ларьков не дослушал, потому что провалился-таки в короткое забытьё, но потом внезапно стало лучше - от "камушка" тонким ручейком потянулись первые добытчики: молодые разведчики бежали со всех ног, держа в пригоршнях мелко наломанные белые кусочки. Подбегая, сдавали груз Мельнику и тут же разворачивались в обратном направлении, как вертолеты-транспортники на горной заставе.После первого приема Ларькову настолько похорошело, что он даже немного ошалел от того, насколько, оказывается, мир вокруг яркий. Хотя чего там яркого вроде бы - вокруг песок, защитный брезент модулей да бледные горы вдалеке. А все-таки когда обратно к живым возвращаешься, все по-другому видится. Ларьков за два года ни разу с тяжелым ранением не приезжал - везло. Только теперь понял, что это примерно такое.Народ тем временем тоже в стороне от внештатных событий не оставался. Подошли двое харламовских знакомых – радисты-перехватчики из четвертой роты , совсем молодой ещё лейтенант Блинов и капитан Верба, замкомроты. Протянули бутылку воды - Ларьков, пережёвывая хрустевший на зубах известняк, смог только кивнуть в благодарность, даже поздороваться по форме в голову не пришло. Мельник дёрнулся было, но оба офицера только походя отмахнулись: не до этого, раз уж у вас тут ЧП регионального масштаба.Блинов присел рядом, понаблюдал за стремительно исчезающей горкой мела и протянул, усмехнувшись:- Плохие для тебя новости, Ларьков...Верба, человек бывалый, глянул на него с укоризной:- Много ты понимаешь! - И повернулся к смутившемуся Ларькову, улыбаясь слегка, но по-доброму: - Хорошие, Ларьков, хорошие!Потом, когда ларьковская жажда кальция утихомирилась, чижи, пришедшие со стороны "камушка", просто складывали извёстку ему в карманы: на всякий случай. Вернулся и давешний младлей - уже не пышущий гневом из-за нарушения субординации, а преисполненный нового, важного чувства гордости за то, что поучаствовал в спасении человека. Поздоровался с радистами, и все трое заспорили о зверской афганской акклиматизации, постепенно перейдя на политику и проклятых капиталистов, стоящих за оппозиционными формированиями. Мелькало имя Хашема. Чижи-разведчики, втихомолку радуясь уважительной причине, по которой можно было пока не копаться в щебне, стояли чуть в стороне, заслонив своим дружным строем сидящих на земле Ларькова и Мельника.Мельник, впрочем, в сидячем положении оставался недолго. Намётанным глазом окинув успокоившуюся обстановку, лучший друг решил, что теперь имеет право на простительную слабость, и растянулся на земле с возгласом:- У-у-у-ф, бля! - Через паузу повернул лохматую голову и добавил: - Ларёк, ну ты даёшь стране угля, нахуй. Слов, блять, нет.- Да че я-то, я ж не специально, - слегка смешался Ларьков. Потом, подумав, перекатился на бок и протянул лучшему другу белую, перепачканную мелом ладонь: - Слышь, Мельник, ты, конечно, хуйло трепливое все равно. Но при этом без вопросов братан, я отвечаю! Мир?- А то ты сомневался, - ухмыльнулся Мельник - задорно, как умел, пусть и слегка вымученно. И пожал протянутую руку: - Труд, май!- Граждане, а че это у нас тут за демонстрация? - раздался за частоколом спин зычный голос, от которого Ларьков с Мельником, не сговариваясь, подскочили на месте, будто бы кто-то рядом электрокабель заземлил. Впрочем, не они одни - пугливой стайкой в стороны шарахнулись чижи, явно занервничали оба лейтенанта, даже Верба оглянулся с опаской. Наконец, толпа разошлась, и взглядам всех присутствующих предстала невысокая, однако излучающая заметную угрозу фигура майора Харламова.Мельник с Ларьковым, цепляясь друг за друга, быстро поднялись на ноги и вытянулись - руки по швам. Ларьков незаметно прижал ладони к грубой ткани штанов и толкнул друга плечом: не протрепись. Не хватало ещё, чтобы майор лишний раз дёргался и свои матерные лекции читал.- Здравия... - начал было Мельник с преувеличенной бодростью в голосе, но Харламов только отмахнулся, не глядя на него:- Отставить. Это мне сейчас Ларьков расскажет, почему первый взвод на въезде вандализмом занимается, а лица из командного состава на весь лагерь орут, что у нас тут, блять, "двухсотый"! - Майор недобро покосился на пунцового младлея и снова повернулся к разведчикам: - А, Ларьков?Находиться в центре внимания по неуважительным причинам Ларькову было не привыкать, как и виртуозно выкручиваться из положения, но в этот раз вся его наглая уверенность, которая обычно приходила на выручку в таких случаях, куда-то подевалась. Рассказывать при всех, в чем дело, было как-то неловко, да и объяснять бы пришлось слишком долго и путано, а таланта к кратким, похожим на шифровки рапортам у него отродясь не было. Поэтому Ларьков решил свернуть на путь наименьшего сопротивления - изобразил на лице чрезвычайное изумление и воскликнул, честно пялясь прямо в мрачные харламовские глаза:- Ничего себе, товарищ майор! - Затем посмотрел сначала в одну сторону, потом в другую: - Где?Майор замер на месте, вытягивая убийственную МХАТовскую паузу. Потом окинул его долгим, красноречивым взглядом, в котором можно было по второму разу прочитать все, что уже им за два года было сказано насчёт Ларькова и его места в цепочке классовой эволюции, и, видимо, решил оставить разбирательства на потом. Обратился к неровному и трепещущему строю чижей, с замиранием сердца ожидавших начальственных указаний:- Так, бойцы, а у нас периметр готов уже, что ли? Вот это ни хрена себе вы копаете, прям мехчасть какая-то, а не разведка.Поняв намёк, первогодники резво помчались в сторону недокопанного вала заграждения наперегонки, едва не забыв рабочий инструмент. Харламов бросил через плечо:- Сташевский!- Я, товарищ майор! - выступил из-за спин радистов младший лейтенант. С его веснушчатого лица так и не сходило выражение суровой самоотверженности, разве что ставшее теперь на редкость взволнованным. Впрочем, рядом с Харламовым иначе себя вести было и нельзя.Тот слегка наклонил голову к плечу и поинтересовался, остро глянув снизу вверх:- Сташевский, тебе чем сказали заниматься?- Почту разбирать, товарищ майор, - погрустнел младлей. Ларьков его понимал - ещё б не погрустнеть, когда тебя на все выходные в макулатуре заживо закапывают, как раджу из мультика "Золотая антилопа". Легче уж на периметре с лопатой, там все просто - отсюда и до обеда, а потом гуляй. А тут о чужие каракули глаза ломай, потом запрещённые географические названия вымарывай, и все руками .- Так какого ж... - майор, судя по всему, собирался выразиться привычнее, но в самую последнюю минуту решил пощадить хрупкое офицерское самолюбие новоприбывшего, - черта ты тут загораешь?!- Никак нет, товарищ майор! - горячо возразил ему младлей. - Не загораю, а принимал участие в ликвидации чрезвычайных обстоятельств, могущих повлечь за собой потерю единицы личного состава...- Сташевский, - устало оборвал его Харламов, - иди работать, а? Нам всю эту байду завтра вечером в Союз отправлять, а у тебя конь не валялся. Ещё и шляешься с боевого поста куда ни попадя, не первый раз за утро уже. Товарищ Верба, не первый ведь?- По-моему, минут двадцать назад был нами с товарищем Блиновым замечен на пятом перекуре, - прищурил глаза капитан с преувеличенной строгостью. Младлей подскочил на месте, как ошпаренный, выдал скороговоркой:- Виноват, товарищ майор, исправлюсь! - И почти что взмолился: - Разрешите отбыть к месту исполнения служебных обязанностей?- Да разрешаю уже! - махнул рукой Харламов, и парня словно ветром сдуло.После этого майор подошёл к радистам и обменялся с каждым из них дружеским рукопожатием в знак приветствия.- Ну, я тоже пойду, наверное, - вполголоса проговорил Мельник и ненавязчиво попятился в тень. Ларьков мигом вскинулся:- Я с тобой!- Ларьков, Мельник, стоять, - не глядя в их сторону, ровным голосом пресек попытку побега Харламов. Оба, двинувшиеся было в сторону ближайшего просвета между модулями, с тоскливыми вздохами дисциплинированно приросли к месту, а майор обратился к офицерам из четвертой роты:- А теперь рассказывайте, что у вас тут за бардак творится.Надежды Ларькова на утаение шила в мешке не оправдались. Более того - таяли на глазах по мере того, как Блинов своим ясным, хорошо поставленным голосом излагал версию событий, которым они с Вербой стали очевидцами. По всему выходило, что видели радисты до обидного много. На словах про бензоналивник "Урал" Харламов обернулся и отчётливо показал обоим друзьям свой тяжёлый рабоче-крестьянский кулак.Впрочем, дальнейшую часть истории он выслушивал уже не отвлекаясь, притом заметно меняясь в лице. После окончания доклада майор искренне поблагодарил друзей за проявленное неравнодушие, о чем-то коротко (и неразборчиво, к досаде Ларькова) переговорил с капитаном, и оба радиста, смерив Ларькова заинтересованными взглядами, отправились к своим. Блинов при этом выглядел так, будто бы ему очень хочется перейти на бег, однако уважение к старшим по званию заставляло его из последних сил сохранять поверхностное спокойствие.Ну, вот теперь уж точно весь лагерь узнает, тоскливо подытожил про себя Ларьков.Подойдя к ним с Мельником, майор долго и пристально всматривался то в одного, то в другого, как будто прикидывал, чем они друг от друга отличаются. В конце концов остановил свой изучающий взгляд на Ларькове, и у того под ложечкой заскреблось неприятное чувство похожести - совсем как тогда, в пустыне. Однако Харламов только провёл ладонью по лицу и вздохнул:- Да уж, блять. С вами двумя не соскучишься!- Тремя, товарищ майор, - ляпнул Мельник и ойкнул, получив пинок от Ларькова: - Да че опять?! Правду ж говорю!Харламов повернулся в его сторону, посверлил льдистыми, озерными глазами и позвал:- Мельник, а Мельник.- Я, товарищ майор, - послушно ответил лучший друг, непередаваемо цепенея всей спиной и глядя на ротного своим обычным взглядом: полным уважения пополам с опаской.- Твоя идея с камушком была?- Так точно, товарищ майор!- Ну хоть у кого-то в роте мозги остались, - хмыкнул в ответ Харламов и неожиданно протянул ему ладонь ребром: - Выражаю тебе, рядовой Мельник, свою горячую командирскую благодарность. Заметь, дважды выражаю: за сознательность и за смекалку.Мельник в секунду просветлел лицом, а глаза его, в обрамлении уже двух разноцветных "фонарей", засияли таким восторженным блеском, что Ларьков ощутил отчётливый приступ ревнивого возмущения. Понимал, что идиотство, но все равно ощущал, не мог ничего с собой поделать. Мельник, к слову, всегда так к Харламову относился - ещё когда они чижами были, только с КМБприехавшими, Ларьков все время ядом плевался, полоскал угрюмого ротного-изувера почем зря, а Мельник его выгораживал, убеждая: на таких, как Харламов, вся армия держится, и если хочешь в живых остаться, только его и надо слушать. А что характер не бей лежачего, так это не страшно - нужно присмотреться к человеку, хорошее в нем поискать. Ларьков и присмотрелся, по дружескому совету.- А вы мне увольнительную вне очереди дадите? - с воодушевлением спросил лучший друг, и Ларьков мгновенно избавился от стремного и необъяснимого чувства ревности, сменившегося желанием заржать в кулак. Все-таки Мельник при любых обстоятельствах в первую очередь оставался Мельником, который про себя никогда не забывал. Харламов приподнял бровь, но фыркнул:- Ладно, будет тебе увольнительная.- А свидетелем ведь я буду? - не унимался Мельник. Ларьков попробовал усмирить его, пока мелкие сыплющиеся камешки не превратились в горный обвал:- Да будешь, будешь, дыши ровно!Но лучшего друга было уже не остановить - он тараторил без умолку, короткими очередями, сверкая взглядом, будто прожектор ЗСУ:- А вы здесь или в Союзе отмечать будете? Если здесь, вы скажите только, когда точно, чтобы мы с пацанами на подарок скинуться успели, рынок пошерстить. О, а БТР мы вам в красный выкрасим, как "химичка" для Рыкова сделала! Да че я, покруче че-нибудь сварганим, мы ж разведка - царица гор! Слушайте, а вы придумали уже, как пацана назовёте? Ой, черт, заранее ж нельзя, правильно! Ларёк, а ты фамилию менять будешь?- Бля, да далась вам всем эта фамилия! - возмутился Ларьков, наконец-то прерывая обрадованный поток сознания лучшего друга - ещё чуть, и Мельник доболтался бы до такого, за что потом перед Харламовым пришлось бы краснеть. - Ты че это, намекаешь, у меня своя беспонтовая?!Мельник внимательно посмотрел на него:- Ну, как тебе сказать...- Мельник, ты сейчас ещё и по печени отхватишь!- Так, орлы, отставить, - нетерпеливо вмешался Харламов. - Мельник, тебя там заслуженный отдых ждёт, если не забыл. Только без нарушений устава мне тут, понял? Завтра к утру чтоб как стёклышко, в полной боеготовности.- Есть, товарищ майор! - лучший друг, за неимением головного убора, образцово вытянулся в струнку, преданно глядя на ротного. - А чего, у нас выход намечается?- А ты приходи и узнаешь, - усмехнулся Харламов. - Все, линяй отсюда, время пошло.- Так точно! - Мельник направился было к просвету между модулями, но в самый последний момент повернулся обратно: - Только это, товарищ майор, вы Ларька берегите, ладно? Вы такого нигде больше не найдёте, честное слово. Он пацан нормальный, и вас любит. И...- Мельник, блять! - змеёй зашипел на него покрывшийся бордовой краской Ларьков. - Свали уже!- Ладно-ладно! - сияя ухмылкой, лучший друг махнул ему на прощание и наконец-то пропал из виду. Ларьков под насмешливым взглядом Харламова с трудом перевёл дыхание.Убедившись, что все свидетели благополучно устранены, майор подошёл к нему вплотную и взял за запястье, заставив разжать ладонь. Прочертил большим пальцем по линиям, забившимся меловой крошкой, - Ларьков слегка поёжился от ощущения царапающей щекотки.- Мел жрёшь, значит? - Харламов глянул на него в упор и как-то странно хмыкнул. Ларьков выдернул руку и возмутился:- Если вы сейчас тут ржать начнёте, я от вас, нахуй, уйду, ребёнка заберу, и будете всю оставшуюся жизнь на алименты вкалывать! Я, бля, чуть не сдох тут к херам собачьим, а вы!..- Ларёк, да хорош, ты че, - укорил его майор. - Не собирался я над тобой ржать, че сразу в бутылку лезешь? На вот, держи, - и он протянул все ещё недовольному Ларькову небольшую коробочку, внутри которой что-то слитно громыхнуло. С виду похоже было на сигареты, но когда Ларьков, поневоле заинтересовавшись, открыл картонную крышку, под ней оказались плотно пригнанные друг к другу, как патроны, круглые мелки.- В штабе взял, - пояснил Харламов, наблюдая за тем, как Ларьков ожесточённо борется с желанием немедленно сжевать пару-тройку из них. - Так и знал, что тебе какой-нибудь такой херни захочется. Мужики сказали - мягкие, зубы не сломаешь, так что порядок. Закончатся - скажи, ещё принесу.Повертев в пальцах тонкий округлый брусок, Ларьков все-таки решил не злоупотреблять неприкосновенным запасом и отправил всю коробочку в нагрудный карман, сглотнув набежавшую голодную слюну. Ну вот, теперь ещё и в штабе знают! Скоро вообще в Союзе во всех подряд газетах писать начнут.- Ну, это вот другое дело, - признал он будто бы с неохотой. - Хотя сгущенка лучше, конечно.- Будет тебе сгущенка, хоть целый ящик, - пообещал ему майор. - Вообще все, что хочешь, будет.- Ага, вы б словами-то не бросались, товарищ командир! - поддел его Ларьков. - Сейчас вот как потребую... не знаю... чёрной икры, - хотелось придумать что-нибудь позаковыристее, но в голову, кроме самого распространённого символа роскоши и богатства, больше ничего не пришло. Хотя в Афгане-то половина советского продуктового уже дефицит - с тем же порционным шоколадом проблем хоть отбавляй, можно и голову не ломать.- Ты ж рыбу терпеть не можешь, - усмехнулся Харламов. Ларьков пожал плечами:- Ну, я и извёстку до этого не жрал.- На слабо меня берёшь, да, Ларьков? - прищурился майор, явно понемногу входя в соревновательный азарт. Не дожидаясь, пока Харламов на полном серьезе отправится переворачивать вверх дном Кабул в поисках продуктов местного рыбного промысла, Ларьков поспешил испуганно откреститься:- Да вы че, товарищ командир, я пошутил просто! - И буркнул: - Я до такой дряни ещё не докатился.- А то смотри, говорят, полезная, - харламовский взгляд целеустремлённости не терял. Тревожно предчувствуя насильственную кормежку богатой йодом пищей в ближайшие три месяца, Ларьков отмахнулся:- Ни хуя, пиздеж и провокация. Ладно бы ещё с мёдом, допустим... - и осекся, с ужасом вслушиваясь в собственные слова. Непонятно было даже, что в этой ситуации пугает больше - само возникновение в тёмных коридорах подсознания дикой мысли про мёд или её пугающая привлекательность. Охуеть новости! А чего ему в следующий раз захочется?Всплывшие в воображении красочные картинки того, как поздно ночью он крадётся к замершим на стоянке БТРам, прельстившись залитой в железные баки соляркой, отогнал решительный голос Харламова:- Все с тобой ясно, Ларьков. Ну-ка пошли медчасть навестим, давно пора!- Чего? Зачем это в медчасть? - настороженно переспросил Ларьков, внезапно ощутив себя на редкость неуютно. Сверхъестественная, труднообъяснимая боязнь врачей, жившая где-то глубоко-глубоко ещё со времён жуткой детской поликлиники города Ярославля, за время службы с её суевериями вроде возможности посещением "больнички" накликать себе ранение или того хуже, только окрепла, а личность великого и ужасного начмеда Белкина, державшего весь Баграмский медсанбат в ежовых рукавицах, и вовсе ввергала в трепет, заставляя трястись хуже осинового листа.- Затем, блять! - Долгие уговоры, как всегда, майору давались из рук вон. - Чтобы ты в следующий раз, нахуй, при всех помирать не разлёгся!- Хорошо, я в безлюдном месте могу это делать, - из последних сил пытался увиливать Ларьков. Харламов вспылил:- Ты вот меня нарочно бесишь опять или как? Ща ещё давай скажи, что врачей боишься!- Ну почему сразу боюсь, товарищ командир, - соврал Ларьков и заторопился, стараясь успеть изложить главный аргумент из оставшихся: - Просто в медчасти когда справку выдадут об освобождении от участия в военных действиях, вас с ней в штаб за подписью отправят. А комдивизии посмотрит, скажет - ни хуя ж себе у нас разведка работает, мой сын у "духов" второй месяц чалится, а они вон чем заняты! И че вы отвечать будете?- А вот за это не беспокойся, - внезапно усмехнулся Харламов. И, мельком оглянувшись через плечо, вполголоса добавил: - Нашли мы Васильева.- Ни хрена себе! - воскликнул Ларьков, не сдержавшись, и добавил таким же шёпотом: - Как нашли-то?! Ни следа ж не осталось, эти суки в горах все подчистили!- Да вот, видишь, не все, - протянул майор и признался: - На самом-то деле благодаря тебе, Ларёк, и отыскали. Я когда обо всей этой истории узнал, тут же подумал - надо бы подполье-то в Кабуле потрясти как следует, а то совсем охерели. Государственные, понимаешь, преступления под боком проворачивают и не чешутся!- Ну, у них-то не запрещено...- Молчи лучше! Так вот, с Ковалёвым переговорил, Мельника твоего потряс, взял взвод "зелёных", с ними и поехали. Там, конечно, на Парване бардак - наркота, запрещенка всех мастей, в общем, много чего вскрылось. Заканчиваем зачистку, местные, кто не рыпался и пулю не схватил, лежат мордой в пол. И вдруг одно тело подползает и начинает на ломаном русском лопотать, мол, товарищи шурави, не убивайте, я вам за это про лётчика расскажу! Мы, конечно, эту рожу сразу на допрос. Он и выложил - на днях забирали его хашемовцы, глаза завязали, чтоб дорогу не запомнил, и в лагерь свой притащили. Там он Васильева и видел - собственно, потому его и взяли, чтобы разобрался, чего у них там с пленником.- А чего с ним? - не преминул поинтересоваться Ларьков.- Это вот я не очень понял, - признался майор. - Мужика по большей части афганский безопасник допрашивал - не на русском, непонятно ни хрена. Мне сказал потом, мол, все с Васильевым в порядке, жив, цел почти что, ногу, правда, повредил при прыжке, но ничего, вылечится. Только вот слишком уж он на своём матерился, пока этого хлыща выслушивал, да и на Ковалёве потом лица не было. - Харламов покачал головой: - Темнят они что-то!Ларьков смерил его испытующим взглядом. Оно и понятно, что темнят - если аж парванского подпольщика в горы приволокли, явно уж не в ногах там дело. Хашему же, наоборот, спокойнее, когда у него пленные смирно сидят, не стал бы возиться. Смерть генеральского сына им, правда что, ни к чему, но и только. Вслух он спросил:- А вы вообще уверены, что врач этот не пиздит? Сколько Васильева искали, а тут нате вам, на блюдечке поднесли! Вдруг ловушка?- Нет, непохоже, - возразил майор. - Мы проверили: у мужика этого Сардар, сука бородатая, сына убил год назад. Не поделили что-то. Тот ему давно хотел отомстить, а тут случай представился - вот и извернулся как-то, дорогу подсмотрел, рассказал. "Зеленые" вместе с оперотделом ориентиры пробили - на месте лагерь, надо ехать. Вот завтра и наведаемся, пока они парня ещё куда-нибудь не подевали!- Так тогда мне тем более с боевых сниматься нельзя! - взволновался Ларьков. - Это че, все поедут, а я останусь, что ли?!- И останешься! - рявкнул на него Харламов, темнея лицом. - Хашем там тебя, по-твоему, мелком угощать будет?! Придумал тоже!- Да че сразу Хашем-то опять, - тоскливо вздохнул Ларьков, отчаянно пытаясь найти ещё хоть какие-нибудь доводы. - Товарищ майор, ну как я такое пропущу-то? Мы ж сколько готовились, все горы вдоль и поперёк облазили! Мне, если хотите знать, в профессиональном смысле обидно. Разведчик я или кто?!- Ларьков, я спорить даже с тобой не буду! - оборвал его Харламов, по-кавалерийски сверкая глазами. - Ишь, слова какие знает! В тебе, Ларьков, не профессионализм говорит, а долбоебство. - И буркнул, награждая его увесистым подзатыльником: - Шагай давай, демагог! Упрашивать тебя ещё!