Глава 4. Дьявол в мелочах. (1/1)

Вместе с едой и водой ему принесли газеты.Сефирот сел на койку, потягивая воду и борясь с желанием напиться одним глотком. И с желанием съесть разом всю принесенную еду — и свежие фрукты, и суп, и хлеб. На собственном опыте он выучил, что это приведет только к рвоте и ничему иному.Ему и без того уже стало достаточно дурно, когда он узнал текущую дату. С тех пор, как он приказал Заку Фэйру собрать команду и встретить его на солджерском этаже для отправки на миссию в Нибельхейм прошло десять лет. Десять лет. Остатки Мидгара назывались теперь Эйджем, и, хоть он и не знал точно почему так, у него было ощущение, что рано или поздно он это узнает.От скуки Сефирот прочитал газету целиком. Попытался решить кроссворд, но оказалось, что без ручки это трудно. Но все равно, возможность сфокусироваться на логической задачке помогла занять мозги и дала желанную передышку.На следующий день Руфус с двумя Турками доставили Сефироту тонны материала для чтения, и помимо этого небольшой письменный стол, кресло, чистый блокнот и множество ручек (при виде которых Сефирот бросил взгляд на смятую газету и вздохнул), а еще вдоволь еды и воды.Руфус также оставил ему двусторонний коммуникатор.— Когда закончишь с материалами и достаточно… освоишься с информацией, свяжись со мной, мы организуем твой переезд в более комфортабельное место. Очень важно, чтобы ты понял — если не хочешь сгнить в темноте в этой клетке, ты должен связаться со мной. По-другому никак. Понимаешь?— Да.— Хорошо, — Руфус кивнул и встал, и некоторое время молча разглядывал Сефирота.Сефирот пристально разглядывал Руфуса в ответ, и, в итоге, задрал бровь в немом вопросе.— Я едва тебя помню, — сказал Руфус на удивление искренне, совсем не напоминая сладкоголосого политика. — Я всегда видел тебя как… Ладно. Ты всегда был для меня не совсем человеком, и, как я понимаю, тебя и должны были видеть именно так. Как бы то ни было, я сожалею о том, что компания моего отца сделала с тобой, Сефирот. Это ничего не изменит, и ничего не оправдает, но я все равно хочу, чтобы ты знал.Сефирот понятия не имел, как на это ответить. Он просто кивнул, хоть ничего толком и не понял, и смотрел, как Руфус со спутниками уходит.

Оставшись один, он посмотрел на маленький стол и сложенные на нем материалы. Все его потерянные воспоминания ждали обретения.Словно нехотя он отодвинул кресло, мимолетно ему вдруг захотелось взять одну из ручек и дорешать кроссворд. Но любопытство все-таки побороло боязнь, он устал, что все вокруг знают о десяти годах его жизни гораздо больше, чем он сам.А еще один из подручных Руфуса забрал газету с кроссвордом. Ну да.* * *

Информация о его пропущенных годах содержались в различных папках, подписанных именами или названиями происшествий, к примеру, ?Обстановка в Нибельхейме? или ?Дипграунд и Абсолютное Оружие?. Названия прямо как у фильмов, которые на ночь глядя любил смотреть Анжил, когда ему не спалось.(Как просмотр фильмов про монстров помогает тебе заснуть?— спросил Сефирот, когда однажды в два часа ночи наткнулся на Анжила, лежащего на кушетке и бессмысленно таращившегося в экран.— Не знаю, — слабо улыбнулся в ответ Анжил. — Наверно, как-то помогает то, что хорошие парни всегда побеждают в финале.)Еще было несколько книг с названиям типа: ?На восходе мако — Как маленькая компания стала править миром?, ?Башни и тяготы — Падение господства Шинра на Западе? и личный фаворит Сефирота —?В тенях реактора — Как Шинра организовала Вутайскую войну, и другие зловещие секреты самой могущественной компании мира?.Похоже, что эти книги были ориентированы на потребление широкими народными массами, тогда как другие казались более академическими. У них были названия наподобие ?Алый, серебряный, черный — Цветовые коды в пропаганде Вутайской войны?, ?Серебряная Элита — Анализ Солджерских фан-клубов и их целей?, ?Солджеры Шинра — Исследование генетического терроризма, зарубежных конфликтов и ксенофобии?.От названий хотелось закатить глаза, но главная идея всех этих публикаций была в том, что Шинра — по крайней мере, та Шинра, которую знал Сефирот — теперь была чем-то вроде предмета исследований, ее изучали и критиковали. Тот мир, который он знал, стал историей.

Сефирот разделил все документы на две стопки: одна содержала информацию о том, что случилось в Нибельхейме и после, его недавнее прошлое, и вторая — то, что было до Нибельхейма, что он помнил. Рассортировав папки, он начал читать.А прочитав все один раз, открыл блокнот и принялся записывать свои непосредственные впечатления и реакцию.Нахмурившись, он заметил, что у него немного дрожат руки. Это неприемлемо. Как и его почерк, неровный из-за дрожи в руках, хотя сами слова были достаточно понятны.Я был провалом.Сефирот знал, что происходит с теми образцами, которые помечались как неудачные, потому что Ходжо заставлял его смотреть, как их, вопящих и без всякой анестезии, заживо разделывают на биологические препараты.В то время он еще толком не понимал, что наблюдает, как на алтаре сумасшедшего гения Ходжо убивали живых существ, людей и животных, наделенных душой и сознанием.Ходжо, его отец. Перед ним были, черным по белому, результаты ДНК-анализа, которые оставляли мало места для ошибки. Еще были фотографии, на изучение которых Сефирот потратил немало времени, но, как бы не старался, не мог увидеть между ними большого сходства, по крайней мере физического. Кроме слегка похожего профиля и строения лица, было похоже, что физический облик он унаследовал от матери.Его матери. Лукреции Кресцент, ученой, которая — каким бы невероятным это не казалось — была замужем за Ходжо. Сефирот смотрел, не моргая, на ее фотографию, пока не защипало в глазах. У нее были длинные, как и у него, волосы, и такие же хохолки у висков, заставлявшие волосы по бокам лба топорщиться. Такие же, как и у него, тонкие черты лица, та же форма губ и носа. Это была его мать, а ему никогда не говорили даже ее имени.Даже его отец никогда не относился к нему иначе, чем как к лабораторному эксперименту.Сефирот помнил, как Ходжо иногда смотрел на него, с блеском в глазах и смесью одержимости и благоговения на лице, и это заставляло его задуматься, что, возможно, с точки зрения Ходжо, быть его созданием было почему-то лучше, чем быть его сыном.В папке были и другие фотографии его отца и матери (как странно думать о том, что у него были родители, человеческие родители, как и у всех остальных), но только на одной они были вместе. Поначалу она произвела впечатление обычной скучной фотографии, на которой запечатлена непримечательная сцена, как будто кто-то зашел в комнату и сделал снимок в тот момент, когда они оба обернулись.

Но при более близком изучении Сефирот заметил, что Ходжо — который, к его удивлению, курил сигарету — смотрит не в камеру, а мимо, на Лукрецию. На этой фотографии Ходжо был моложе, и схожесть их профилей была более выражена. Ходжо то ли улыбался, то ли ухмылялся, было сложно сказать.Взгляд Сефирота привлекла Лукреция. Она смотрела вниз, но он мог разглядеть, что она улыбается, легкой, сдержанной улыбкой, которая выглядела точь-в-точь как у него. Одну руку она держала на животе, другой обхватила перекинутый через плечо хвост. Можно было видеть, что пряди ее волос были обернуты вокруг пальцев.Она потягивала свои волосы.

Сефирот перевернул карточку. Кто-то подписал на обороте: Л: 3 мес. Сефироту был знаком этот почерк. Он часто видел его в детстве, в документах и на планшетах, на записках, в беспорядке пришпиленных повсюду в лаборатории.На фотографии его мать была на третьем месяце беременности им.Сделал ли Ходжо этот снимок, фиксируя беременность жены, потому, что это была его жена или потому, что их ребенок был экспериментом?Это не имеет значения, твердо сказал он себе. Они были учеными, которые вывели тебя как оружие. Шинра — вот его единственные отец и мать, которых он знал. Не делай из этих людей то, чем они не являлись, только для того, чтобы чувствовать себя более человеком.Слова Руфуса Шинры эхом прозвучали в памяти. Ты всегда был для меня не совсем человеком.Сефирот снова и снова заставлял себя концентрироваться на материалах, пока не оказался способен читать их без дрожи в руках, пока его почерк не перестал выказывать даже малейшие намеки внезапной нервной реакции на его открытия. И только тогда он начал делать заметки в документах.Первой его поправкой была дата его рождения, которая была помечена как неизвестная. Он знал число и месяц, но не год, и только потому, что Генезис их выяснил и рассказал ему — посредством празднования дня его рождения. Анжил приготовил Сефироту торт. Сефирот помнил тот вечер очень хорошо, из-за торта и из-за того, что случилось потом. Он никогда больше не праздновал свой день рождения, но дату все равно помнил.Ему пришло в голову, что Генезис мог все просто придумать — сложно себе представить, чтобы Ходжо оставил бумаги с такими данными на видном месте, а по словам Генезиса, именно так он узнал дату. Но Сефирот не стал менять пометку в документе. Эта дата была не хуже любой другой.Другая пометка касалась предположения о его половой жизни, в котором утверждалось, что он либо асексуален, либо находится под влиянием препаратов, которые эффективно подавляли его сексуальное влечение. От этой гипотезы брови полезли на лоб, он постучал ручкой по краю стола, прежде чем написать на полях: Я просто научился вести себя в подобных делах скрытно.Упоминалось, что он дружил с Генезисом Рапсодосом и Анжилом Хьюли, про которых было отмечено, что они ?находились в романтических отношениях?. Про такое же отношение со стороны Сефирота не было ни упоминания, ни предположения, и он предпочел оставить все как есть. В конце концов, это было не важно, эти двое, несмотря на все обещания и заверения в обратном, выбрали друг друга, а не его.

В документах были фотографии всех трех, в различных комбинациях. Какие-то были обычными армейским фотографиями, другие были более личными. На одной из них были они с Генезисом, оба в гражданском, в месте, похожем на центр Мидгара. Генезис в кои-то веки улыбался, по-настоящему, а не ухмылялся по своему обыкновению. Его рука обнимала Сефирота за плечи.Сам Сефирот на фотографии не улыбался, но слегка наклонился к Генезису, и его плечи были расслаблены под тяжестью чужой руки.Была фотография Сефирота в новогоднем колпаке, и на ней он улыбался — это был первый и единственный раз в его жизни, когда он надрался. Фотография хранилась у Генезиса приклеенной на дверце шкафчика с униформой, Сефироту это дико не нравилось, но он никогда не жаловался, чтобы не доставлять Генезису удовольствия. Сефирот потер остатки липкой ленты на верхнем крае карточки, задаваясь вопросом, по-прежнему ли остатки прилеплены к металлическому шкафчику, но потом вспомнил, что нет больше никакого шкафчика, этаж Солджеров уничтожен вместе с остальной Башней. Единственное, что осталось — сырая подземная камера, которую он сейчас занимает.Еще на одной фотографии были они с Анжилом в костюмах на каком-то празднике Шинра. Сефирот выглядел словно не в своей тарелке, как всегда на таких мероприятиях. Анжил бросал на фотографа полу-строгий взгляд, хмуря темные брови, но легкая улыбка на его лице подсказывала Сефироту, кто конкретно их снимал.

Анжил держал пиво. Сефирот держал стакан воды в одной руке, и бокал с красным вином в другой. Он держал выпивку Генезиса, пока тот делал фотографию.И только на одной фотографии они были втроем. Сефирот не помнил, кто ее сделал, или по какому поводу, но точно знал, откуда ее взяли. Анжил держал ее в рамке у себя в квартире.На случай, если придется доказывать кому-то, что ты умеешь улыбаться, Сеф.Кто-то, должно быть, вынул фотографию из рамки, когда Анжил дезертировал и покинул Шинра. Мысль, что кто-то хозяйничал в квартире Анжила, вычистил ее, вытащил вещи из шкафов или выкинул в мусор растения — те самые, которые они с Генезисом постоянно забывали поливать, когда Анжил был на заданиях— разозлила.Сефирот захлопнул папку. Уже не важно. Эта часть его жизни прошла, прошла еще до того, как он потерял память.Гораздо меньше поправок пришлось делать, когда дело дошло до тех отчетов, что заполняли пробелы в его воспоминаниях. Он отметил, что Генезис Рапсодос, узнав о своей деградации, вернулся в Банору и убил родителей и изрядное количество горожан. Схожесть между этим событием и собственным поведением Сефирота в Нибельхейме — который, как он отметил с удивлением, технически был его родным городом — была неоспорима. Сефирот подумал, что это промах архивиста, который, поместив рядом эти материалы, не сделал ссылку таком сходстве.

Он сделал соответствующую пометку на полях.Читая все последующие доклады, описывающие его манию величия (формулировка просто оскорбительная, поскольку ему дважды почти удалось устроить конец света — это говорило, что его поступки хоть и в самом деле были грандиозными, но никак не были галлюцинациями), он заметил одно имя, которое постоянно повторялось в связи с его собственным, как будто бы они не могли существовать по отдельности друг от друга.Клауд Страйф.Сердитый молодой человек с глазами Солджера, четыре года гостил у Ходжо в мако-цистерне вместе с Солджером Первого класса Заком Фейром. С Заком, который кинулся в бой против целой армии, чтобы стать героем, которым всегда хотел стать, и спас в процессе жизнь Клауду. Клауду, который очнулся от мако-комы и подумал, что он и есть Зак.

И который был из Нибельхейма. Города, который Сефирот в ярости сжег дотла. Позже Шинра объявила, что Солджеры Первого класса Сефирот и Зак Фейр погибли при исполнении, пытаясь спасти жителей Нибельхейма, когда взорвался местный реактор. Докладная записка в личном деле пехотинца Клауда Страйфа говорила, что тот пропал без вести.

Прилагались планы проведения гражданской службы в память о Сефироте и его товарищах Первых, но они никогда не были воплощены в жизнь. Эти бумажки наверняка застряли где-то в подкомитетах до тех пор, пока Сефирот не вернулся в Башню Шинра и не убил президента.

Можешь не благодарить, Руфус. Он не стал записывать это замечание в блокнот, хотя и сделал пометку насколько странно то, что он оставил свой меч. Не потому, что этот жест был излишне драматичным на его вкус — если уж он вызвал метеор, было бессмысленно возражать против его склонности к театральности — а потому, что он остался безоружным.Мотивы его попыток покончить с миром сбивали с толку, и из того, что он смог понять, были тесно связаны с желаниями существа, называемого Дженовой. Существа, которые не было его матерью, но чьи гены Сефирот нес в своей крови. Настолько значительное количество ее генов, что когда он посмотрел на фотографию существа в цистерне…Я больше похож на нее, чем на кого-либо из биологических родителей.Картинка выбивала из колеи, не только из-за физического сходства, но и потому, что он определенно должен был что-то почувствовать, даже если и не знал, что именно. Это неясное эхо памяти раздражало, словно попытка припомнить годы спустя как чувствуется испытанная когда-то боль. Он не мог осознать, как и почему он столь охотно согласился сделать то, что требовало это существо, и определенно не понимал, почему продолжал возвращаться каждый раз, когда ему это не удавалось.

Я потерпел неудачу. И не раз.Это невероятно раздражало. Он ненавидел, просто ненавидел саму идею о провале.В последней заметке Сефирот написал: Возможно ли, что я просто потерявшийся клон Сефирота, созданный Дженовой, бесцельно скитающийся теперь, когда она уничтожена?Эта мысль беспокоила его, хотя и не должна была. В конце концов, кто он теперь? Оружие, созданное более не существующей компанией, для войны, закончившийся годы назад? Даже если он не клон, он все равно блуждал без цели.Если только моей целью не было губить все, к чему я прикасаюсь. Драматично, но трудно отрицать его очевидный талант к разрушению. Мидгар лежал в руинах из-за него. Город сожжен дотла из-за него. Последняя Цетра отправлена в Лайфстрим из-за него.Аэрис. Цветочница Зака, про которую тот постоянно восторженно болтал, пока Сефирот слушал в пол-уха. Аэрис, которую Сефирот помнил маленьким розовым свертком на руках Инфалны. Когда-то профессор Гаст и его жена были добры к нему. А их дочь Сефирот убил за то, что посмела встать у него на пути.

И не иначе, как прямо на глазах у Клауда Страйфа. По крайней мере теперь Сефирот понимал ярость молодого человека. Если судьбой Сефироту предназначено быть чем-то вроде зачинщика разрушения, то Клауду, похоже, было предначертано быть свидетелем всех этих разрушений.Не просто свидетелем. Это он отправил тебя обратно во тьму, когда ты послужил своей цели. Или когда у тебя не получилось послужить. Сефирот прищурился, и вздрогнул от внезапного треска, почувствовав, что что-то сломалось, оросив влагой пальцы.Он посмотрел вниз. Ручка, что он держал, разломилась пополам.

Сефирот поднялся и пошел вымыть руки в маленькой раковине. Жесткое мыло убрало большую часть чернил, но было видно, что на коже все еще оставались слабые следы.Интересно, поверит ли кто, что все мои драматические жесты по большей части случайны?Взгляд Сефирота обшарил потолок, его усиленный слух пытался уловить тонкий писк электронного устройства. Руфус сказал, что оставит его одного, но Сефирот ни на секунду ему не поверил. Может быть, мотив этой песенки и отличается от той, что был у знакомой Сефироту Шинры, но они все равно играли на одних и тех же инструментах.— Я сделал домашнее задание, — сказал Сефирот, когда обнаружил вероятное местонахождение видеокамеры. Он показал куски пластика, что до этого были ручкой. — Это единственный пострадавший.

Он отвернулся и лег на койку, устроившись на спине и по привычке запустив пальцы в волосы. Конечно, он воспользуется передатчиком, как ему и предписано, но ему надо было немного побыть одному.

Сефирот задумался о своей матери, как она выглядела на той фотографии вместе с Ходжо. Он вспомнил тот странный взгляд на лице Ходжо, когда тот поймал его за дерганьем волос, и теперь он знал из-за чего была такая реакция. В тот момент он напомнил Ходжо о Лукреции.Почему ты хотел, чтобы я был сыном злой богини, а не ее ребенком? Потому, что она оставила тебя? Потому, что она любила кого-то другого? Ты вообще когда-нибудь заботился о ней так, чтобы это было заметно?Был ли Ходжо способен на такие глубокие чувства к другому человеку? Или Ходжо сконструировал Сефирота и послал его прямо в холодные объятия Дженовы только потому, что хотел проверить, сможет ли это сделать?А его мать — что за ученой была она, Лукреция Кресцент? Ее диссертация была сугубо теоретическим трактатом об оружии конца света и демоне, и ее одержимость им стала причиной смерти ее наставника. Что за мать она была, если игнорировала существование собственного ребенка, сосредоточившись на экспериментальной процедуре вживления демона в душу своего недееспособного любовника?Принимая внимание отцовский комплекс бога и неспособность матери справиться с последствиями собственных поступков, почему всех так удивило, когда у их сына обнаружились точно такие же склонности?

Сефирот не был уверен, что вынудило его целиком и полностью поддаться влиянию Дженовы, но его действия казались мотивированы не столько каким-то научным фактом, сколько… эмоциями. Что было немыслимо, вот так полностью потерять контроль над собой.Он понимал, что Дженова завлекла его обещанием дать то, что было необходимо ему, чтобы поверить, что он ее сын, что он избран выполнять ее требования. Какие тайные обещания она нашептала ему во тьме?Я захотел утопить мир в огне потому, что считал себя богом, или просто потому, что хотел увидеть, как он горит?