Глава 8 (2/2)

Амелия звучно выдохнула. Не было удивительно, что Цукинами владел магией, а заклинание, увиденное ею, едва ли считалось сложным. С таким механическим равнодушием он его совершил. Прародители тем и отличались, что имели способности к волшебству, однако этот факт неприятно удивил ее. К и без того широкому арсеналу его возможностей прибавилась новая галочка. — Предупреждаю, не ломай из себя напуганную овечку, ты внеслась сюда, словно баран на новые ворота. Хорошо, что хоть ничего не сшибла. Верю, что наглости тебе на это хватило бы, — произнес Карла, отрываясь от корреспонденции. Копошения девушки ненадолго привлекли его внимание.

?Бессмысленно возражать?, — одернула себя обращенная от ответа. Ей приходилось расплачиваться и за меньшие прегрешения. У ?наглости? девушки, несмотря на ?опасения? прародителя, был предел. Предел, когда она вынуждена была скулить в коридоре, прижимая разбитый подбородок к прохладной поверхности кафеля. Выкорчевывать иголки из распухших пальцев. Плакать и глотать слезы, которые никому не были нужны. ?Бессмысленно с ним тягаться. Все обернется тем, что мне снова сделают больно?. — Дай угадаю, мысль о собственной беспомощности тешит твое самолюбие? Поэтому ты раз за разом ею себя затыкаешь? Правильно делаешь. Позиция жертвы — самая лучшая. Для тебя, — бросил прародитель, уставший от потока мыслей до бесконечности жалких, исходящих от слабого, уязвимого существа. Ему они прежде встречались — согбенные, несвободные, разбитые обращенные с пустыми глазами. Живучие, как саранча, люди, знающие, что впереди их ждут одни лишь страдания, но все равно ползущие на свет маяка, принимающие этот холодный обманчивый свет за целебное сияние солнца. Наследному принцу их видеть не полагается, но сор ненароком всегда попадает в дом. Сколько ни сметай, а проберется, заполнит собою все щели.

Люди принимают обращение по собственной воле, и, если бессмертная жизнь для них не становиться манной небесной, кто в этом повинен? Сами люди, решившие обмануть смерть и стать в этом мире, где они лишь лакеи, хозяевами. Он предпочел бы не слышать мыслей Амелии, особенно сейчас, когда пред ним осталось последнее письмо — письмо матери. Но она стояла перед ним, и Карла сам жалел, что решил продлить ее пытку, ставшую пыткой для него самого. — Мне жаль, что я Вас подвела, — отвечала она бездумно и пьяно, как человек, стоявший одной ногою в могиле. ?Могила? была не выкопана, виднелись лишь ее очертания: прародитель не стал бы ее ?хоронить? — много чести. Однако липкий страх облепил обращенную. В его грозных золотых очах Амелия замечала явное неодобрение. Цукинами служил олицетворением силы и непоколебимости, а Харелл — слабости, зыбкости, бытия; была хворостинкой на зимнем ветру. Карла видел насквозь ее уязвимость, и она не могла не внушать ему, человеку, потратившему жизнь на устранение собственной, отвращения. Она не боролась, не боролась с тем рвением, с каким боролся бы он.

?Неужели так стыдно не хотеть умирать? Неужели так стыдно быть слабой?? — Вы в ярости на меня? — Будь я в ярости, мы бы говорили в иной обстановке, — холодно заключил Карла. Прародитель констатировал факт. В голосе не таилось угрозы, только усталость и вымученность человека, привыкшего сносить глупость и трусость своего окружения. Говоря откровенно, она его не поразила. Цукинами наперед знал, какие чувства вырвет из этого сердца. Какие чувства без исключения вырывал из сердец других. Харелл успела уяснить, что Цукинами не терпел пререканий. Она не спорила, стараясь держать внутреннюю дистанцию. Пререкания выбивали его из колеи, заставляли повторять все по новой. Иными словами, тратили время. Для бессмертного Карла ценил его высоко и был на удивление нетерпелив. В памяти еще свежели воспоминания о пощечине и обжигающем свинце в каждой клетке тела. Мысль о том, как безмерно ей повезло не быть убитой на месте, посещала ее не впервые за вечер и внушала некое спокойствие. — Правильно, что молчишь. Мне не требуется твоего ответа. Все, что меня интересует, я могу отыскать сам, стоит только правильно надавить. Мужчина не давил. Он обошел стол, нарочито медленно задержался у него, окидывая оставленные бумаги сосредоточенным взглядом, будто сверяясь, не пропало ли чего. Обращенная молча стояла, не в силах ни ответить, ни задать вопрос. Насекомое, попавшее под стекло коллекционера. Неторопливо, он обращал ее тревожное ожидание в своеобразную пытку. Карла пытал и себя. Прародитель желал открыть письмо матери, почувствовать у себя на плече ее невесомую руку, уткнуться лицом в хрупкое плечико. Как мучительно долго тянулось время. Как чудовищно долго вынужден он выжидать, чтобы, не таясь, распахнуть конверт.

— Как думаешь, почему ты все еще жива? — между делом спросил Цукинами, опуская конверт. О чем ни гласили бы выведенные нежной рукою матери строчки, их следовало встретить трезвой, незатуманенной эмоциями головой. А что отрезвило бы его лучше очередной чепухи, выпущенной из уст бестолковой служанки. От человечности нет лекарства надежней человеческой глупости.

Амелии не терпелось выяснить его мотивы. Но прародитель не был словоохотливой Айко или простодушной Риоко. Он ларец, ключ к которому был запрятан. Сердце чужое, жестокое и таинственное. Что Карла забыл в той галерее посреди ночи? Что за приступ его изводил? Почему он прибег к ее помощи? Вместо того, чтобы подарить ей ответ хотя бы на один из вопросов, Карла подкидывал ей свои, новые. Ко всему прочему, она боялась выдать лишнего. Кто знал, какие глубины ее подсознания он уже успел изучить и к каким выводам они его подтолкнули? Возможно, она избегла одной пытки, чтобы тут же попасть под жернов другой. Внутренне девушка напряглась, сжавшись, словно пружина. Поджала губы, свела брови к переносице, втянула щеки и приготовилась к очередной мыслительной битве, которую ей предстояло неминуемо проиграть. — Я не знаю, — честно призналась она. — Неужели даже не удосужилась поразмышлять? — укоризненно уточнил он, не скрывая разочарования. — Времени было в избытке. У Цукинами, напротив, имелось множество доводов на этот счет. Во-первых, убивать требовало больше усилий, чем не убивать. Во-вторых, пачкать руки для представителя высшей расы, носителя голубой крови — непозволительно. В-третьих, он был выше этого и не стремился получить утверждение за счет мелкой сошки. Она слишком непуганая для смерти, смотрит, широко растопырив глаза, обхватив себя обеими руками за плечи. Она умрет обязательно, потому что такие девушки неизбежно умирают в мире демонов. Но не сейчас, не от его руки.

— Вы могли посчитать, что убивать меня слишком много возни... — Ты случаем не играешь в шахматы? — нетерпеливо перебил он, проигнорировав ее довод, как и все предыдущие.

— Нет.. — Попробуй, это очень бы тебе подошло. Давно не встречал таких занимательных выражений лиц. Сразу чувствуется цепкий ум, стратегическое мышление.

Мужчина усмехнулся, позволяя ей самой насладиться иронией. Амелия, наконец, услышала, как он смеется. Низко и бархатисто, совсем не так, как смеются люди – искренне и простодушно. В его смехе играли мурчащие нотки хищника. Того, кем прародитель и являлся. Природа брала свое. Харелл стало смешно от собственной напряженной мины. Не самая эффективная защита от магических сил. Карлу смешило, как неумело она защищалась, как затравленно на него посмотрела. Словно дичь, завидевшая копье своего загонщика. — Жаль, что ты не играешь. Некому составить мне партии, — выразился он фигурально, по старой привычке пряча насмешку за взмахом белесых ресниц.

— Вы читаете мысли, кому в силу с Вами тягаться? — не знамо зачем выпалила девушка, поддерживая разговор, ведь формат их диалога всячески исключал появления ее реплик. Амелия приняла его деланное сожаление за чистую монету и не знала, что ответить впопад. Цукинами не разозлился, услышав ее скромную вставку. — И вправду. Кажется, ты получила предостаточно подсказок. Почему же я предпочел тебе не вредить? До сих пор не догадываешься? Служанка отрицательно качнула головой. — Как минимум, потому, что дуракам обычно везет, — ответил Цукинами на выдохе. ?Я не глупая?, — подумала девушка, уходя в себя. — Хочешь возразить? — переспросил Карла, впиваясь взглядом. Возразит ли? Девушка только насупилась. Она вела себя, точно пиньята. Он мог бы разворошить ее голову, но это было бы сродни тому, что вскопать стог сена в поисках иглы. В ней ничего не обнаружилось — ни умысла, ни запала. — Не хочу, господин Карла, — безучастно проглотила Амелия, склонив голову. — Мне нравится, что в тебе нет гордости, — погодя, добавил Карла. Неизвестно, насколько искренним было его замечание. Она унижалась, и этого было достаточно, чтобы отмести подальше все подозрения. Каждый дом стремился затесать в ряды его штата своих людей. Наследником интересовались с неугасающим рвением. Человек, шпионящий за ним, должен бы был обладать хоть толикой мужества, достоинством. Шпики отличались изобретательностью и дисциплиной, умением расположить других и втереться в доверие. Служанка же напоминала ему индюшку, затесавшуюся на жердочке с курицами. Маленькое досадное недоразумение, которое следовало слегка припугнуть. — Будь в тебе гордость, ее пришлось бы вытравлять, что лишь добавило бы работы. Люди ошибочно полагают, будто их ?гордость? есть какое-то небывалое достоинство, с которым нужно носиться, как с яйцом Фаберже. А стоит ее проявить, как запомнишься человеком достойным, заслуживающим уважения. Но правда заключается в том, что ваша гордость не стоит и гроша. Не здесь, не в мире демонов, где вы априори лишь гости. Бессмысленный атавизм. Хорошо, что ты не горда. Когда к невежественности примешивается гонор… Прародитель прервался, наблюдая за тем, как его слова проникают сквозь ее кожу. Амелия сглотнула, отведя взгляд. Сохранять спокойствие в его присутствии было недостижимой целью. Его речь служила не иначе как предостережением.

— То последствий не избежать. Что ты забыла в галерее? Только не ври, что пришла любоваться картинами. — Я набрела на нее случайно, неделю ранее… А ночью, когда на сердце стало беспокойно, пришла туда... Простите, то место странно на меня влияет. Оно будто придает мне сил, — отрапортовала она на одном дыхании, не успев собраться с мыслями. Медлить было нельзя. Иначе подсознание само выдало бы правду. — Выпали мне подобную чушь кто-то другой, я свернул бы наглецу шею, — прошипел мужчина, подтверждаясь в своей догадке. Чтобы всучить ему такую плохо состряпанную легенду, нужно быть либо отчаянным сорвиголовой, либо самому в нее верить. Храбрости лгать ему обращенной бы не хватило, а за жертву помешательства она сошла бы с лихвой. — Ты не похожа на искусную лгунью, но впредь держись подальше от того крыла. — Я свободна, господин Карла? — поспешила наружу девушка, чувствуя, как колея мыслей предательски рвется наружу. Только бы не расплескать свой страх по пути, не раскрыть ему ни единой тайны. — Пока да. Уходи, — отпустил ее Цукинами, растворяясь в мягкости кресла. Ему предстояло подвергнуться очередному испытанию на прочность, потому что письмо начиналось нерадостно: ?Дорогой мой сын...?