Первая ночь (1/1)

?Первая ночь всегда самая тяжелая??— часто слышал я от приезжих рабочих, от замотанных в обноски бродяг, от авторов тех редких книг, что я умудрялся урвать на ярмарке или выпросить у матери.Ветер выл и метался, вплотную прижимаясь к стенам башни, пробегаясь сквозняком по моим босым ногам. Если бы я умел определять время по небесным светилам, то мог бы сейчас с уверенностью сказать, что маюсь, сидя на краю своей неказистой кровати, уже часа полтора или два. Из соседней комнаты слышно громкое и не по возрасту хриплое дыхание дяди. Я ни за что не полезу к нему в столь поздний час, покуда мне дорога жизнь. Этот человек всегда виртуозно умел уничтожать своими грубыми словами, а Зальцбург и новая высокая должность только отточили его мастерство. Впрочем, мама умела делать все то же самое одним лишь взглядом.Так и не найдя покоя в пересчитывании кирпичей, составлявших ближайшую ко мне стену, я медленно встал и принял решение пройтись по комнатам башни в поисках наиболее тихого ночного досуга. Стараясь не замечать озябших от холода ног, я аккуратно отворил тяжелую дверь, ведущую в музыкальный зал. Я уже знал, что там меня ожидает сам дьявол. Еще сегодня утром я придумал для себя правило, что с ним ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя встречаться взглядом. И все же сейчас, в тёмную пору и будучи мучимым скукой и тоской, мне очень хотелось сыграть с огнем. Взгляд медленно скользил по начищенным медным трубам органа, взбирался по резьбе, напоминающей мне ничто иное, как языки пламени, поднимался все выше и выше, пока не увидел две заточенные в драгоценные камни искры. Да, это был он. Высунув язык, ехидно улыбаясь и круто изогнув брови на меня таращилась бесовская морда, украсившая самую верхушку инструмента. Я проиграл ей, и от того больше не имел права отворачиваться.Недавно вступившая в свои права осень ознаменовала свой приход первой опадающей листвой, что мирно покрывала дорожки маленького австрийского городка, и словно посмеивалась над несчастными утренними дворниками. Сама по себе она была весьма доброй особой, но ветер явно оказывал на неё дурное влияние. Сейчас он со свистом проносил редкие листочки и пылинки мимо единственного источника света в комнате?— не прикрытого ничем башенного окна, в котором можно было разглядеть даже ломтик идущего на убыль месяца и пару северных звезд. И если частицы оставленного деревьями покрова, пролетающие мимо замшелых стен башни сами по себе не были страшными, то я не мог сказать того же самого об отбрасываемых ими тенях. Именно они заставили меня сейчас в ужасе оцепенеть и не отрывать от каменного пола озябших пяток. Они танцевали на лице дьявола, и тот улыбался мне. Он шевелил мышцами лица, строил мне гримасы полные злобы и издевки. Поздняя ночь и затуманенный разум не давали мне даже усомниться в том, что все это ненастоящее. Последней каплей в моем безумии стал раздавшийся без всякого объяснения низкий трубный звук и последовавший за ним ехидный голос.—?Ты совсем не похож на своего дядю. Если он уснул, то его до утра уже ничем не добудишься.Сестрица Велия любила различные присказки и часто говорила мне, что общаться со скотиной и прочей живностью могут только ведьмы и очень плохие люди. Что ж, по крайней мере, на ведьму я никогда не был похож.На клавишах органа сидел толстый грязно-серого цвета зверь, в котором я далеко не сразу разглядел крысу. Думаю, что именно такие грызуны могли бы водиться во дворце императрицы. Откормленая, с лоснящейся шкурой, все в её облике выдавало то, что тут не обошлось без руки человека. Одна догадка была мерзостнее другой.—?Я-я… А…—?Да, определенно не похож. Хозяин не хотел рассказывать тебе о моей скромной персонев первые же дни, но твоя одинокая фигура, блуждающая по башне среди ночи, показалась мне весьма занятной. Мое имя Монти.—?Марио.—?Ты сын Глории, верно? Страшная женщина, насколько я могу судить поуслышанному от мастера. Она била тебя? Ремень? Прутья в соли?Я промолчал.—?Наверно ты был в семье паршивой овцой, раз даже жизнь под опекой злобного дядюшки показалась тебе слаще прежней,—?Сказав это, крыса хихикнула, показывая всем своим видом, что не желает меня обидеть. Однако нос мой уже нещадно щипало, а щеки сделались пунцовыми. Божья тварь весьма умело коснулась самого больного.Пару раз всхлипнув, я спешно огляделся по сторонам в поисках удобного места для страданий и направил ноги в сторону обитого красным вельветом дивана, чья ручка идеально подходила для того, чтобы горестно положить на неё голову. Я медленно опустился на твердое сидение и, не выдержав тяжелых впечатлений сегодняшнего дня, беззвучно заплакал. Крыса молчала.Когда дядя Лоренцо известил семью о том, что хочет покинуть Милан, дабы занять достойное его персоны место среди придворной знати, он встретил лишь раздражение, вызванное его необоснованными амбициями, и насмешки со стороны моих старших братьев (которые вслух, конечно же, никогда не высказывались). Между нами даже ходил анекдот, смысл которого заключался в том, что если дядя так хочет покинуть Милан, то в Изернии его ждут с распростертыми объятиями. Никто просто не верил, что член нашей семьи мог бы зайти дальше. Так или иначе, в то время я был настолько мал, что смысл шутки, как и многое другое, говоренное старшими, прошел мимо меня, и от того я остался единственным, кто не был удивлен, что дядя стал придворным советником епископа, пускай и в каком-то там не знакомом никому из нас городе Зальцбурге. Даже матушка, которая редко испытывала какие-либо эмоции, помимо раздражения и гнева, прибывала в некотором смятении после прочтения полученного от брата письма (и дело было даже не в том, что письмо это было первым за все два года его отсутствия). В своем сообщении дядя поделился желанием посетить проездом Италию и побывать в родном городе, что уже было довольно странно, ведь, по словам мамы, её братец никогда не отличался особой сентиментальностью. Но вещью, удивившей меня ещё больше, стало то, что после пришедшей вести все будто стали немного озадаченными. И то ли от моего так нелюбимого мамой ?дурного характера?, то ли от излишней мнительности я был уверен, что все печальные взгляды домочадцев были направлены на меня. Даже мои самые старшие братья Абеле и Гуидо, два ненавистных мною откормленных кабана, вечно подшучивающих надо мной, были озабочены каждый раз, встречаясь со мной взглядом. Как оказалось, всем этим странностям была своя причина.—?Послушай… Если не хочешь, можешь не ехать. Мама тебя отмажет, ей самой не выгодно лишние руки в семье терять, пусть ты и мелкий.—?Может быть, но он обещал мне хорошую жизнь в Зальцбурге и… Я не хочу разочаровывать дядю Лоренцо.—?Кого? Ты думаешь, он хоть секунду помнил о тебе, пока ты вместе с нами горбатился на пастбищах? Да ты сам помнишь последний раз, когда говорил с ним?А я помнил прекрасно.Это был урок музыки. Один из многих. И, как и из всех предыдущих, из него была исключена всякая практика. Дядя страстно желал научить меня играть на скрипке, но каждый раз, когда я брал в руки инструмент, он вдруг начинал безумолку болтать. О том, что музыка —?самое величественное и достойное из искусств, о своем творческом гении и о том, какое будущее ждет его вне этого равнодушного к талантам городишки. Потом он обычно играл мне одно или два из своих последних сочинений, а я молча слушал и не смел отвлечься, хотя дядя, находясь в творческом запале, и не заметил бы этого.Я каждый раз ждал наших занятий с некоторым напряжением. Музыка казалась мне постылым и скучным занятием, композиции, что сочинял дядя, тяжелыми, скрипучими, давящими на сознание. Но, только в моменты разговоров о музыкальном искусстве я видел Лоренцо по-настоящему счастливым. Они заставляли его лицо просветлеть, морщины на лбу разгладиться, а глаза гореть огнем энтузиазма и азарта, и я любил видеть его таким.Этот урок мог бы и вовсе не отличаться от предыдущих. Мы начали занятие где-то в четыре часа дня, а на момент, когда дядя утомленно выдохнул и отложил смычок, за окном уже вечерело. На лбу его выступила легкая испарина, он спешно стер её карманным платком и только затем, проделав все это, выжидающе поднял глаза на меня.Чтоб дядя не заметил, что его единственный слушатель все это время сидел зажмурившись и поджав губы, пытаясь хоть немного отвлечься от мелодии, усугублявшей головную боль, что вызвал сегодняшний душный предгрозовой воздух, я привстал с места и, улыбнувшись, выдал подобие шутливых аплодисментов.—?Очень здорово! Здорово, как и всегда.Лоренцо ничего не ответил, что было совершенно не в его манере. Вместо этого он смерил меня оценивающим взглядом и, помедлив, все-таки сказал одну довольно неожиданную вещь:—?Ты очень красивый мальчик, Марио. Ты бы мог иметь успех в высшем обществе, будь в тебе заложено чуть больше таланта, или хотя бы старания.—?Спасибо, но…Дядя не дал мне договорить—?В любом случае, я вижу, что из всех сестрициных отпрысков именно тебе уготовано большое будущее.Он приподнял покоящуюся в его руках скрипку и аккуратно уложил её в футляр.—?Знаешь, я не хотел расставаться с этим инструментом ближайшие несколько лет, но сейчас понимаю, что не найду более подходящего момента, чтобы отдать его тебе. Надеюсь, что ты не проявишь себя как ленивый мальчишка и будешь заниматься на нем каждый день, как я когда-то.Я сильно сомневался, что он действительно уделял упражнениям так много времени в своем детстве, зная, что в случае нашей семьи делать это было бы практически нереально, но рассудил, что высказываться по этому поводу было бы плохой идеей, особенно в этот пускай и немного наигранный, но сентиментальный момент. Вместо этого, я задал единственный вопрос, который пришел мне в голову:—?А как же вы? В смысле, на чем вы будете играть?Дядя усмехнулся.—?Не беспокойся, мой мальчик, скоро я смогу позволить себе любой инструмент, какой только захочу. Возможно, это будет орган.На тот момент я еще не знал, что такое орган, и не хотел бы знать и сейчас.Вскоре дядя Лоренцо ушел готовиться к завтрашнему отъезду и оставил меня наедине со своими мыслями. Я поспешил покинуть комнату, в которой на меня с укором смотрела старая скрипка из красного дерева. Она будет давить на меня своим присутствием в моей жизни еще долгие годы. Выйдя в наш небольшой садик и вдохнув душный вечерний воздух, наполненный терпким запахом скошенной сегодняшним днем травы, я подошел к прислоненному к стене дома уличному умывальнику и заглянул в покрытое разводами и следами чьих-то пальцев небольшое зеркало. Я увидал отражение и на секунду замер. На меня взглянул незнакомый мне доселе мальчик. Не маленький шкет с неумытым лицом и в по-нелепому сидящей одежде, которую он донашивает за одним из старших братьев, а красивый юноша, чьи угольно-черные волосы выразительными волнами спускались на плечи, а темные глаза даже в состоянии некоторого удивления смотрели умно и осмысленно. Юноша, который не мог разочаровать своего дядю, открывшего в нем эти новые и лестные черты.—?Нет, Гуидо, я не могу не поехать. Можешь занять мою кровать, если хочешь.Погрузившись в мысли я сам не заметил как задремал прямо на красном диване музыкального зала. Как я узнал чуть позже от той самой крысы, дядя Лоренцо хоть и был немного удивлен, найдя меня вне отведенной мне постели с заплаканным и слегка отекшим от бессонной ночи лицом, но быстро объяснил себе это тем, что я просто скучаю по родному Милану и не умею держать своих чувств при себе. Что ж, даже если дядя сделал вывод о слабости моего характера, он не погрешил против истины, но, так как особой проницательностью он никогда не обладал, не думаю, что он когда-нибудь мог бы прояснить для себя истинную причину моих сегодняшних переживаний.