Третья часть. (1/1)

Наверное, родители удивились, обнаружив вместо привычной мирной обстановки тяжелую напряженную атмосферу и пустоту, которую, как мне казалось, можно было пощупать руками. Дом встретил их холодным блеском непроницаемых матовых окон. Никто не вышел на порог, не поприветствовал. Со стороны обитель клана Учих смотрелась зловеще и отталкивающе. А внутри еще ужасней: шаги с гулким эхом отскакивали от безучастных холодных стен и резали по ушам, удары сердец гулко отдавались в голове, и тихо поскрипывали-постанывали старые половицы.Я неподвижно лежал на кровати аники, уткнувшись лицом в небольшую подушку. Слез уже давно не было. Пожалуй, я выплакал все, что накопилось за прошедшие пять лет: его постепенное отдаление, холодок в наших отношениях, его уход. Голова болела как после похмелья. А я знал, что это такое: на прошлом дне рождении нии-сана подавали спиртные напитки, ну и его друзья решили меня угостить, без ведомства Итачи, конечно же; в итоге меня обильно вырвало на брата, и я пролежал в постели с отравлением около четырех дней, в течение которых аники самостоятельно выхаживал меня, желая таким образом извиниться за происшедшее. Я и был пьян. Пьян своим горем.Мысли, вялые, ненужные, липкие, ползли по задворкам моего сознания и все чаще возвращались к нии-сану. Я не мог трезво рассуждать. Слишком уж противоречивые чувства сейчас овладевали моей душой. Ненависть, так тонко и искусно переплетающаяся с любовью, обида, тугими холодными кольцами сдавливающая разум, злоба и разочарование, боль и тоска… Этот коктейль сводил меня с ума. Я хотел, чтобы прошлая ночь была моим бредовым сном, хотел снова увидеть, как он улыбается, так как только он один умеет, хотел… да что там… просто, чтобы он был снова рядом, пусть холодный и неприступный, но все же со мной.Я не заметил как плечи сотрясла дрожь, а из глаз брызнули предательские слезы, оставляя прозрачные влажные дорожки от уголков глаз и до подбородка. Я не заметил, как взошло солнце, такое яркое и невозможно далекое, будто назло моему горю, являя собой полную противоположность той опустошенности и мраку в душе. Я не заметил, как потихоньку ожил город, как вздохнуло свежее утро, уступая место томному дню. Я не заметил… я не заметил, как отворилась дверь, и на пороге появилась встревоженная мама. Я не заметил испуга и немого вопроса в ее глазах. Не заметил и не хотел замечать. На все вопросы я молча кивал или качал головой, лишь один раз просипев «ушел». Я не заметил, как, с отчаянием заломив руки, тихо вскрикнула мать, как в комнату вбежал отец, встревоженный ее стенанием, и принялся расспрашивать в чем дело. Как наступил вечер я тоже не заметил. Не заметил, как меня увели в свою комнату, как тонкий пряный аромат сменился свежестью и назойливостью нашатырного спирта, который кто-то заботливо втирал мне в виски; я не хотел замечать и небольшого конверта на подушке, и, вместо того, чтобы распечатать его, просто смял бумагу и жадно вдохнул смесь корицы и гвоздики – плевать, что там могло быть написано что-то важное, сейчас было важнее сохранить в памяти этот запах.И вот так я продолжил не замечать. Не замечать как жизненная энергия дня сменяется шармом и обаянием ночи, как песочной пылью текут недели сквозь пальцы, как опадает огненная листва с зябких деревьев… падает первый в этом году снег, чистый и искренний... Конец учебного года тоже незаметной тенью проскользнул мимо меня… И так же, мутным тяжелым сном, на поверхность которого я изредка всплывал, прошли и следующие два года…Пытаясь хоть как-то приблизиться к аники, я с удвоенным рвением принялся грызть гранит науки, в итоге подняв свою и без того отличную успеваемость до небывалых высот. Я отгородился от одноклассников, не в силах видеть их улыбающиеся лица и слышать беззаботный смех. Возможно единственным, что как-то облегчило мои терзания, было внимание родителей.Эти три проклятых года, бессмысленных, мучительно-долгих, полных непонятного ожидания, я исправно получал по почте открытки и небольшие подарочки на праздники. Все это, не распаковываясь, убиралось на самые дальние полки, запыленные и забытые, в надежде так же забыть и запылить отправителя. Однажды, ради любопытства я проверил адрес. Ну, или, скажем так, его полное отсутствие. Никаких зацепок. Вот так. Итачи уничтожил все ниточки, которые могли бы привести к нему.Эти три года я пыталсянайти ответ на один единственный вопрос: почему он ушел? Внутри меня словно что-то сломалось после того, как он покинул дом. Меня покинул.С упрямством стада баранов я продолжал повторять «ненавижу», прекрасно понимая, что так ненавидеть нельзя – ненависть слишком сильное чувство, которое исподволь может перерасти в полную свою противоположность, в любовь. И я, скорее всего, на грани, если уже не за чертой. Люблю…

Как давно я понял, что люблю аники? Наверное, еще тогда, когда целуясь с другими, желал на самом деле забыть вкус его губ. Когда встречался с кем ни попадя только для того, чтобы забыть эту спокойную улыбку, тихий бархатный голос, плавные уверенные движения, глаза – два бездонных колодца, словно ворота в Тартар, без единого просвета и проблеска, манящие, опасные; и его заботу, бескорыстную, чистую, без каких-либо задних мыслей. Хотел забыть, но не смог.***Очередное морозное утро застигло меня сидящим на подоконнике в комнате нии-сана. Тонкие слабые лучики зимнего солнца едва-едва пробивались сквозь легкий тюль и заторможено скользили по комнате. Вот они коснулись темной поверхности кровати, невесомыми шажками пробежались по деревянному полу и застыли на большом письменном столе. Подавив желание задернуть черный бархат штор, запускаю пятерню в спутанные волосы.Ноги, согнутые в коленях, нестерпимо ноют, но я мало обращаю на это внимание, завороженный вялым кружением снежинок за окном. Их медленный танец гипнотизировал мой взгляд. Просидел я так уже около полутора часов и, наверное, остался на прежнем месте, если бы не мама. Я слышал, как она вышла из их с папой комнаты и засеменила тихими шажочками вниз по лестнице. Это был условный сигнал, повинуясь которому я на автомате сполз с насиженного места и бесшумно покинул комнату.С того памятного дня мы старались не говорить об аники, нарочно избегая больной темы. Соседи тактично не задавали лишних вопросов, видимо, уже уведомленные о нашей микро-трагедии, и мы были им благодарны хотя бы за это. В школе бытовала версия о том, что Итачи просто уехал работать за границу, ну а я помалкивал, не желая видеть их напускного сочувствия и полного пафоса сострадания.— Утро, мам, — я махнул рукой в приветственном жесте и выдавил улыбку. Мать стояла у плиты и что-то помешивала в небольшой кастрюльке.— Привет, Саске… — ее голос звучал несколько задумчиво и растеряно. – Ты уже в школу?..— Ну да, сегодня же вторник.— Хорошо. Завтракать будешь? – без особой надежды спросила она. Я мотнул головой и, поудобней перехватив рюкзак, прошел в коридор.— Сайонара!.. – бросил я через плечо и закрыл за собой дверь. На улице уже ждал автомобиль с личным шофером, в который раз заставившие меня передернуться – весь этот цирк был придуман родителями «во избежание несчастных случаев». Какие уж тут случаи. Они просто хотели быть уверены в том, что я нахожусь под их постоянным присмотром, что я никуда не денусь и вообще буду себя вести самым добропорядочным образом. А я и не собирался уходить из дома, не мог оставить родителей, и без того уже обескураженных поступком Итачи.

Поприветствовав водителя, падаю на заднее сидение и буквально прилипаю к тонированному стеклу: снег все еще идет. Он все такой же белый и невинный, не знающий грязи и пошлости земли, пропитанной смогом и испражнениями автомобилей. Ветер снова и снова подхватывает искусно сотканное природой кружево, образуя сюрреалистичные узоры. Так они и кружатся в своем неистовом танце, выделывая невероятные па и делая внезапные повороты…Из транса меня вывел голос шофера. Он что-то говорил о пробках на дорогах и ужасной погоде. Ужасной? На мой взгляд, не было ничего более прекрасного, чем снегопад. Но я не стал спорить и даже ответил что-то, соглашаясь с ним.Машина плавно остановилась у ворот школы, и я поспешил покинуть кабину, подхватив сумку. Снег под ногами приятно поскрипывал и хрустел, искрясь, переливаясь на солнце, точно бриллиантовая крошка, рассыпанная чьей-то щедрой рукой. Я не удержался и зачерпнул свободной рукой приличную порцию холодной пушистой субстанции. Снежок, к моему сожалению, быстро растаял, напуганный чуждым ему теплом и опекой, оставив после себя лишь прозрачную воду, с резким ароматом свежести.Школьный двор как обычно заполняли ученики. Более взрослые и опытные стояли чуть в сторонке, что-то деловито обсуждая, а младшие классы устроили шумную возню, состоящую из визгов, криков и радостных воплей. Я же поспешил покинуть временную обитель отрады и беззаботного веселья, надменно вскинув голову и уставившись прямо перед собой. Возможно, если бы я хотел, то непременно нашел общий язык с одноклассниками, но, будучи честным до конца, сознаюсь – я вовсе не искал их общества; мне было куда как уютнее холить и лелеять в душе обиду, нарастающую с каждым днем; мне нравилось заниматься «саможалением», оставшись наедине с собой и плотным белым туманом в голове; мне казалось, это безопаснее – не подпускать ближе красной черты, проведенной мною. Я боялся вновь оказаться брошенным и ненужным. Боялся, потому что имел горький опыт. Тем не менее, как бы это странно не звучало, я сдружился с Наруто и Сакурой. Правда, я редко показывал свои чувства, сохраняя амплуа «загадочного одиночки», но они с пониманием относились к этому и принимали меня таким, какой я есть. Человеческое им за это спасибо.Руководствуясь набившей оскомину программой, вхожу в холл и сразу сворачиваю к гардеробной, далее по расписанию кабинет химии и последняя парта у окна. Вот так я и жил, четко распределив свое время. Таким образом пытаясь хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, непрестанно витающих в голове. Сегодня тоже был самый обычный, серый, одноликий и муторный день. Хотя не совсем. Я решил несколько изменить своим привычками (если это, конечно же, можно было так назвать) и прогуляться до центра. Пешком. В полном одиночестве. Для этого мне нужно было уйти с последнего урока, так как родители, помимо шофера, приставили ко мне телохранителя. Правда, он только забирал меня из школы, водил на все кружки и секции, а так же раздражал безмолвным присутствием во время прогулок. Объяснить внезапное желание побродить по городу я не мог, но частично списал эту прихоть на то, что выпал снег, а моя и без того шаткая психика наконец сдалась упорному натиску со стороны удручающих факторов.Все шло гладко как по маслу: я наплел учителю по алгебре красивую байку, содержание которой забыл как только покинул территорию школы, и никем не замеченный покинул ненавистное учебное заведение. Немного подумав, я все же решил, что идти на своих двоих в центр – верх безумства, поэтому мой курс несколько изменился. Заскочив в автобус, я занял стоячее положение у окна и устремил невидящий взор в пространство. Транспортное средство двигалось да невозможного медленно, настолько, что я едва переставлял нижние конечности, сойдя на нужной остановке – от такой неторопливой безобидной езды меня всегда жестоко и беспощадно укачивало. Так как дальнейшее развитие событий продумано не было, ноги на автомате понесли меня в сторону старого ботанического парка, расположившегося в самом конце улицы. В детстве мы с братом часто ходили сюда покормить диких уток, прилетавших к неглубокому озеру, в самом сердце парка, подышать свежим воздухом и просто посидеть на резных скамеечках, разбросанных по всему заведению в неописуемом множестве. Как же мне хотелось вернуться в то спокойное уютное время, когда все было на своих местах, а грудь не стискивали в смертельных объятиях стальные обручи одиночества! Но уже поздно что-то менять, да и нет такой возможности – ничто не вернет аники в семью, и уж точно ничто не заставит семью относиться к нему по-прежнему, слишком сильно поменялся климат в очаге, хранительницей которого считают женщину. Полностью погруженный в свои мысли, я блуждал по запорошенным тропинкам, вихлявшим меж вековых гигантов, более молодых озябших деревьев и совсем маленьких кустиков. Их ветки сплетались над головой в замысловатых узорах, загораживая собой небо молочного цвета. Мне хватило примерно пяти минут, чтобы понять в какую часть парка я забрел: плакучие ивы, склонившиеся над остекленевшим озером, сейчас совсем нагие и беззащитные; декоративные кустики, расположенные у самого берега; еще несколько дорожек, сходящихся у перепутья; и, конечно же, скамейки – все это было то заповедное место, где проходили одни из самых лучших дней в моей жизни. Я не сразу заметил молодого человека, устроившегося на нашей с нии-саном скамейке, полностью захваченный гостеприимными волнами ностальгии. Обведя затуманенным взором эту обитель успокоения и вековой задумчивости, я невольно задержался на незнакомце, весьма и весьма женственном с виду, кстати. Приглядевшись получше, я застыл на месте, словно громом пораженный. Эти длинные шелковистые волосы, собранные как обычно в легкий хвост, и непослушные пряди, падающие на лоб; задумчивые глаза, опушенные длинными черными ресницами, красиво очерченный чувственный рот с трагичными складочками, затаившимися по уголкам, неглубокие морщинки, пролегавшие вдоль ровного аккуратного носа, бледная полупрозрачная кожа, словно у дорогой фарфоровой куклы. Черты его лица, по-прежнему тонкие и женственные, приобрели своеобразную резкость, а юношеская угловатость сменилась неповторимым изяществом и красотой, именно красотой, а не смазливостью. Итачи…Несмотря на чувства, которые, как казалось, вот-вот накроют меня с головой и раздавят как таракана, я не мог не залюбоваться им. Слегка приталенный, длинный черный плащ, идеально сидел на нем, сочетаясь с темными узкими джинсами и белыми кедами; вокруг тонкой шеи обвивался кроваво-красный шейный платок с изображением облачка такого же смелого оттенка, выделяясь на фоне лишь благодаря белому контуру. Рука, обтянутая в черный бархат, таким привычнымродным жестом откидывает со лба челку, и взгляд антрацитовых глаз встречается с моим. Боже, меня словно медленно, но верно затягивает в беспросветный водоворот. В его взоре читалась усталость и мудрость столетнего старца, хлебнувшего горя и радостей на своем веку, опыт матерого пирата корабля под гордым названием «Вита». Он словно повзрослел на жизнь.— Саске?.. – этот тихий, полный радости и недоумения окрик заставляет мое сердце пропустить удар и замереть на считанные доли секунды, а затем снова забиться с удвоенным рвением. Гнев, обида, боль, эйфория, счастье, восторг, недоумение и неуверенность – все это бурлило и кипело, растекаясь по венам сумасшедшими всполохами встревоженной крови, поражая и без того больной горем рассудок. Я не знал, что мне делать: то ли скакать и вопить от распиравшей во все стороны радости, то ли рвать и метать от злобы и обиды, накопившихся за эти три проклятых года. Однако я нашел выход из положения.Аники резко встал, из-за чего с его коленей упала сумка, и в несколько безумно грациозных шагов преодолел расстояние между нами… чтобы я заехал кулаком ему по лицу!.. Вот таким вот народным средством я вылечил часть ненависти, уже давно снедавшей мое зачерствевшее сердце. Удар вышел не очень сильным и метким из-за того, что я был под влиянием аффекта, но этого оказалось вполне достаточно, чтобы разбить острую скулу и часть губы, а так же заставить нии-сана сильно пошатнуться. Я ожидал, что он будет кричать, возмущаться или хоть как-то выражать свое негодование, – которого, впрочем, я и вовсе не замечал ни в его взгляде, ни на лице – однако Итачи совершенно спокойно перенес мою выходку и извлек из кармана белоснежный носовой платок, чтобы утереть кровь, выступившую на нежной коже. Честно говоря, эта его невозмутимость взбесила меня еще больше, и я едва унял навязчивое желание подкорректировать физиономию брата при помощи своих же рук и приличного опыта. Но когда нии-сан поднял на меня глаза, все отошло на далекий задний план. Столько вины и сожаления витало на поверхности непроницаемых омутов, что я даже растерялся. После стольких лет я чаялся увидеть распоясанного ублюдка, с наглой ухмылкой на губах и ветром в голове, вкупе с полным отсутствием каких-либо угрызений совести, того, на ком можно будет выместить праведный гнев и горькую обиду. Передо мной же стоял человек, полный раскаяния и осознания своей повинности; человек, который пожертвовал чем-то очень важным и дорогим для него, во благо другого; личность, некто, кем всегда являлся мой нии-сан.Прижав кипельно-белый квадратик ткани к лицу, он кивнул головой и произнес:

— Заслужил, спасибо, – ты улыбаешься? Да, слабо, едва приподнимая уголки губ, словно уже несколько лет не выполнял это простое мимическое упражнение… Еще одно усилие, и вот она, моя любимая улыбка – искренняя, добрая и открытая, с легкой тенью иронии, затаившейся в уголках тонких губ. Повинуясь секундному порыву, я приник к тебе и сомкнул руки за узкой спиной, вдыхая родной аромат корицы и гвоздики.— Придурок. Я так долго ждал тебя… — от волнения мой голос охрип и кажется еще ниже, чем он есть на самом деле, но это не важно – ты рядом, живой здоровый… любящий. Я жадно всматриваюсь в обожаемые черты и отмечаю, что вид у тебя не очень: под глазами залегли темные круги, а сами зерцала души излучают усталость и тоску; нежная гладкая кожа побледнела в разы, и казалось ты проводишь ночи напролет не в постели, а за компьютером. А еще я заметил, что ростом мы с тобой сравнялись. Так странно было смотреть на тебя не снизу вверх, а глаза в глаза, на равных… Зажмурившись, я снова припал к тебе и спрятал лицо на груди, а ты неуверенно, словно сомневаясь в дозволенности собственных действий, обнял меня и осторожно запустил одну из рук в волосы.— Ждал?.. А я и не надеялся встретить тебя, оттото. Как ты здесь оказался? У тебя же вроде уроки сейчас…— Какая разница? Почему ты ни разу не позвонил мн… нам? – ворчливо пробубнил я и посмотрел на тебя. Ты выглядел… смущенным?— Я подумал, что не стоит лишний раз напоминать о своем существовании, — горько усмехнулся ты и вяло пожал плечами.— Это, конечно же, аргумент.— Ну… прости меня, пожалуйста, — то, каким тоном были сказаны эти простые слова и улыбка, сопровождавшая последние, просто напросто вынудили меня глупо улыбнуться в ответ и согласно кивнуть головой. – Спасибо. А теперь… может, ты меня отпустишь? – тихий мягкий смех срывается с бескровных губ.— А… ну да, точно… — я неохотно отпустил тебя и, пройдя к скамейке, опустился на прохладную поверхность, похлопав рукой по сидению в приглашающем жесте.Итачи поднял с земли сумку и сел рядом, отряхивая ее от снега.— Все-таки, ты же сбежал с уроков? Так я и знал. А что родители скажут, м? – почему-то очень странно прозвучало в его устах это «родители», будто они вовсе и не его родители тоже. Так обычно друзья или одноклассники говорят.— О, они очень обрадуются, встретив у ворот дома пустую машину и виноватую рожу телохранителя! – огрызнулся я.— Машину и телохранителя… Жестко.— А ты как думал? Благополучно свалил, пока их не было, а все шишки на меня. Они бы еще ко мне гувернантку приставили. И все из-за того, что кое-кто не выдержал и вырвался на волю, никому ничего не сказав и никого не предупредив! – я распалялся все сильнее и сильнее, нарочно игнорируя то, как аники вздрогнул и сразу сник. – Да где ты вообще пропадал эти три года?!Немного помолчав, он все же ответил:— Я все это время пропадал в одной крупной организации, занимающейся разработкой нанотехнологий.— Зачем? Ты ведь мог вести спокойный образ жизни, ни о чем не парясь: фирма отца целиком и полностью бы перешла в твои руки! Зачем ты ушел? – я действительно не мог понять, чем мотивировал брат свои поступки, и ждал внятного объяснения или, скорее, даже оправдания.— Просто мне так захотелось, — упрямо поджал губы Итачи, уставившись в пространство.— Ах вот как! Захотелось ему! Мне интересно, тыдумал о том, к чему приведет твой внезапный уход? Или ты только о себе и думал, точнее о том, чего тебе хотелось?! А ты не думал как мне… как нам будет плохо? – искоса глянув на аники, я подметил, что он побледнел еще сильней и напрягся, скрестив тонкие пальцы рук. – Ну, что молчишь?— Мне нечего сказать, – коротко и ясно. Я тяжело вздохнул и устало откинулся на спинку скамейки. – Я знаю, что виноват и готов извиниться еще сотни раз, но не собираюсь объяснять почему поступил так или иначе. Что сделано, то сделано. И нечего ворошить прошлое.— То есть, ты предлагаешь просто забыть? – с недоверием спросил я.— Нет. Я предлагаю не затрагивать неприятную нам обоим тему, – эти слова вызвали у меня приступ нервного смеха.— Ладно. Хорошо. Допустим, я понял, к чему ты клонишь… Но все же… а ладно, проехали… — я покачал головой и снова посмотрел на нии-сана. – Мне не хватало тебя.— Мне тоже… — было видно, что он хотел сказать что-то еще, но почему-то переключился на другую тему. – Если ты не против, давай проедемся до моей квартиры?Я в шоке распахнул глаза.— Я? К тебе?— Ммм… Ну да. Если хочешь, конечно же, – поспешил добавить Итачи.— Хочу ли я? Конечно хочу! Пошли! – энтузиазма мне было не занимать. Я даже нетерпеливо потянул брата за руку и беззаботно — впервые после его ухода – рассмеялся.— Хорошо-хорошо! Только руку мне не вывихни, — аники легонько щелкнул меня по лбу, как в далеком детстве, вызвав во мне море приятных воспоминаний, вперемешку с едва заметным отголоском уныния.— Уж как получится! – ехидно отозвался я, отогнав призраки прошлого. Итачи улыбнулся и поднялся, подхватив за ремешоксвою сумку. Судя по объемам и форме, в ней находился ноутбук. Ну да, он теперь, наверное, с компьютером не расстается. – А ты как, пешком что ли сюда добирался или на общественном транспорте?— Я? На машине, – просто ответил он, извлекая брелок с ключами.***«Окольцованная» машина нии-сана выглядела просто неотразимо, так же как и он сам, в принципе: матово-черного цвета, с алыми, почти вишневыми вставками, компактная и многофункциональная, с низкой посадкой, обтекаемой формы, мощная, не смотря на свои размеры, она смотрелась очень хищно и изящно. Да уж, вкус у моего аники что надо.Утопая в мягком кожаном сидении вызывающего ярко-красного цвета, я без особого интереса рассматривал приборную панель — все эти циферки-буковки мне ни о чем не говорили. Да, сознаюсь, я не спец в области автомобилей, и ничуть не стесняюсь своего невежества. Тихая спокойная музыка лилась из колонок, еще больше расслабляя, и я, решив, что уже достаточно нагляделся на стрелку спидометра, переключился на Итачи.Стальной конь ехал настолько мягко и бесшумно, что я просто не замечал дороги и даже немного расстроился, когда мы остановились у какого-то небоскреба. Район незнакомый. Однако, было видно, что здесь обитают сливки общества: кристально-чистые улицы, безукоризненно-ровные дороги, многочисленные рассады, фонтаны и дорогущие рестораны… Честно говоря, с трудом верилось, что Итачи, с детства не признающий всей этой «фешенебельной мишуры», добровольно согласился проживать в подобном месте. Ему бы больше понравился какой-нибудь небольшой домик в самом тихом районе города, с уютным двориком и миролюбивыми спокойными соседями – этакая идиллия. Но, как бы то ни было, нии-сан жил здесь.Я чувствовал себя некомфортно в этой вязкой и какой-то приторной обстановке, а надменный взгляд метрдотеля на входе меня вообще напрочь убил. Не знаю, как мы преодолели эти пятнадцать метров вестибюля и еще одиннадцать этажей в стеклянном лифте, так как где-то на восьмом этаже мне конкретно поплохело, а перед глазами поплыло, и первое, что у меня спросил аники, было:— Как ты себя чувствуешь, Саске? – я неопределенно мотнул головой, наверное, желая сказать этим, что все в принципе нормально. – Входи, – меня осторожно подтолкнули в дверной проем, на всякий случай придерживая за локоть. Щелкнул выключатель, и моему взору предстала миниатюрная прихожая. – Ты способен самостоятельно передвигаться? – с беспокойством произнес Итачи.— А? Да, конечно же… У меня просто голова… того… закружилась… — сбивчиво пояснил я и поспешно разулся.— Проходи в зал, я сейчас принесу тебе таблетки, – я хотел было возразить, что мне не нужны никакие таблетки, и я абсолютно здоров, но аники и след простыл. Закатив глаза, я прошел в указанном направлении, предварительно сняв и повесив на вешалку свою крутку.Залом оказалась просторная комната, выдержанная в черных тонах, с яркими всполохами белого и красного. Несколько кресел, просто огромный диван, журнальный столик, книжный шкафи жидкокристаллический телевизор со стерео системой и прочими дополнениями, являли собой содержимое помещения. Как обычно – жизненно необходимый минимум и ничего лишнего. Выбрав конечной целью диван, я проковылял к нему и упал на мягкое сидение. По черной коже гуляли мерцающие блики и отсветы, рожденные умирающим солнцем – несмотря на то, что сейчас было около пяти часов, небесное светило уже клонилось к западу. Всему была виной зима, вступившая в свои права около месяца назад. Я скользнул рассеянным взглядом по монохромным стенам и потолку, пропустив момент появления Итачи.— Вот, выпей, оттото, — я вздрогнул от неожиданности и тупо уставился на стакан с водой. Эта несвойственная мне заторможенность и вялость слегка пугала. Я принялся искать причину столь странному поведению организма, однако мои происки прервало ощущение прикосновения прохладного стекла к губам – видимо, отчаявшись дождаться от меня какой-либо реакции, нии-сан решил сам выполнить примитивные махинации. На автомате проглотив воду, со странным привкусом, я посмотрел на брата. Он уже успел снять верхнюю одежду и теперь сидел в черной «американке» с высокой стоечкой и кроваво-красным облачком на груди, а так же темных узких джинсах, откровенно обтягивающих стройные ноги. Заинтересованный значением необычного узора, я, не задумываясь, очертил пальцами контур облака, вызвав мелкую едва заметную дрожь в хрупком теле в ответ на мое неосторожное прикосновение.— Что это за… – начал было я.— Это символ организации, на которую я работаю, – чуть охрипшим голосом объяснил брат. – Как самочувствие? – и это у меня спрашивает человек с фингалом на щеке и разбитой губой? Забавно, однако.— Да все в порядке. Что ты делаешь из мухи слона?.. – буркнул вместо благодарности я. – Иди лед, что ли, приложи, – я взглядом указал на последствия нашей встречи, не решившись вновь прикоснуться к аники.— А? О, точно. Будешь горячий шоколад? – спросил он с лучезарной улыбкой. Так-так, очевидно братец остался верен своей страсти – сладкому. Я мысленно усмехнулся и кивнул головой, на что Итачи так и просиял.***— Нужно бы родителям позвонить, предупредить… – задумчиво протянул аники, потягивая ароматный напиток. Я недовольно поморщился в ответ на столь «заманчивое» предложение.— Зачем?— Они же будут волноваться из-за твоего отсутствия. А в чем проблема? – поинтересовался он и отставил кружку. Насупившись, я пробубнил:— Это им за телохранителя. Пусть немного побегают, попереживают. Ты ведь не против, если я у тебя сегодня останусь? Так не хочется выслушивать их порицания!— Конечно нет, оставайся, – улыбнулся нии-сан. Мне показалось, что на дне его невероятно глубоких глаз промелькнула тень неподдельной радости.— Домо. Ты не представляешь, насколько облегчил мне существование, – фыркнул я и все-таки решился попробовать горячий шоколад, приготовленный братом. – Ммм… Мир теряет в твоем лице шикарного кулинара! Никогда не подумывал о карьере повара? – я издал тихий смешок, представив себе Итачи в белом поваренном колпаке и с поварешкой в руке. Он лишь закатил глаза и взял очередной оданго— свое любимое лакомство. Господи, только он мог пить горячий шоколад и при этом еще есть сладкое. У меня бы так никогда не получилось. Хотя бы потому, что на дух не переношу всякие моти, ёкан, уиро и прочие сласти, от которых балдел нии-сан. Повисла тишина. Но не такая, от которой становится не по себе и неприятно давит на мозги, когда силишься выдавить хоть слово. Она была такой непринужденной и легкой, такой уютной и естественной, что казалось просто кощунством взять и нарушить ее. И мы просто сидели и слушали ее робкие шаги по краю бездонной пропасти, а я еще и с интересом наблюдал за Итачи.

Взгляд угольно-черных глаз стал рассеянным и подернулся задумчивой пеленой, уголки губ непроизвольно опустились, а все черты словно приобрели некую хищную резкость. Чего бы я только не отдал на свете, чтобы заглянуть в его душу, узнать, о чем аники думает, что чувствует. Однако я был способен лишь оставаться сторонним наблюдателем и гадать, временами попадая в яблочко…***POVИтачи.Я вяло лакомился оданго и пытался расставить все по полочкам. Все – это появление Саске, моего любимого оттото, и его поведение. Он так изменился. Вырос, возмужал… И, пожалуй, стал еще красивее, чем был в тот памятный день, когда я ушел. Пропорционально сложенное поджарое тело и резкие красивые черты лица не имели ничего общего с тем тринадцатилетним угловатым подростком, которого я оставил три года назад. В меру высокий, широкоплечий, но не шкафообразный, стройный, но не худощавый (не то что я), красив этой мужественной красотой, что заставляет девичьи сердца учащенно биться. Я без каких-либо зазрений совести могу сказать, что мой братишка подобен Аполлону – прекрасному божеству. Но меня пугает его взгляд – колкий и холодный. Его глаза… Словно покрытые ледяной коркой. Безжизненные.А эта скептическая маска на его лице, щедро сдобренная цинизмом и сарказмом… Безусловно, я все еще видел за всей этой праздной бравадой своего маленького брата. Наивного и доверчивого ребенка. И мне больно осознавать, что именно я виноват в этих переменах. Я готов сделать все, только чтобы из его голоса исчезли стальные нотки, а в необыкновенных глазах вновь плескались озорные смешинки. Но понимаю – былого не вернешь. Этим не поможешь. Прочный льдистый панцирь нужно было растопить, а не расколоть. Заботой и поддержкой я намеревался вернуть того прежнего Саске, беспечного и жизнерадостного.Мысленно поставив перед собой цель, я нервно закусил нижнюю губу. Нужна ли ему эта моя нелепая опека и любовь? Пока было неясно. Оттото стал для меня не то что бы закрытой книжкой, а скорее бесценным фолиантом, значение которого мне только предстояло изучить. И это интриговало. Что же ждет меня на страницах его переписанной истории? Загадка.Я так по нему соскучился. И сейчас мне до невозможного тяжело дается изображать полное спокойствие на лице. С каким трудом я сдерживаю нежные порывы своей души. Как тщательно слежу за собой и за своей речью – боюсь ляпнуть лишнего, типа: «Ах, мой милый оттото, я так тебя люблю!». Знаю, что сошел с ума. Помешался на нем. И особо остро прочувствовал это во время нашей разлуки. Три года без него. Сам не понимаю, как жил все это время.

Я стараюсь лишний раз не смотреть на него, так как каждый раз мое тело неизменно начинает бить мелкая дрожь, а к горлу подкатывает комок. Он не должен знать о том, как я пал. Влюбился в своего родного младшего брата. «Саске-Саске-Саске» – бешено колотится сердце, выбивая до боли знакомый ритм. А я должен запихать всю свою любовь и нежность куда подальше, оставив на поверхности львиную долю заботы и понимания. Иначе просто его потеряю. От одной этой мысли у меня темнеет в глазах и сносит башню. Мне ведь можно быть рядом с ним? Просто как старший брат? Для меня необходима как кислород его близость или, хотя бы, видимость оной. Понимаю, что пытаюсь убедить себя в какой-то ахинее. Бред…Ловлю на себе его пристальный взгляд и невольно поднимаю глаза на свое личное божество. А он смотрит на меня, склонив голову чуть набок, как ученая птица, и чему-то улыбается. Во рту пересохло, не оставляя мне никаких шансов на связную внятную речь, а уголки губ поползли вверх, являя взору братишки глупую улыбку в ответ.— Саске… – совсем хриплым голосом зову я его.— М?— Я очень рад нашей встрече, рад снова иметь возможность видеть твое лицо…Лицо оттото вытянулось. Он явно не ожидал от меня таких слов. Ну да ладно, приступы патологического кретинизма временами накатывают на мою больную голову.— Долго думал? – колко поинтересовался Саске, хитро прищурившись.— Нет, очень давно об этом думаю, – сознался-таки я. – Просто решил посвятитьтебя в свои думы.— Как это мило с твоей стороны, – он тихо фыркнул и с любопытством посмотрел на меня: не вру ли я?Он издевается? Да, пожалуй, пытается таким образом отыграться за мной проступок.— Я серьезно… – на всякий случай уточняю я и поднимаюсь, чтобы убрать посуду.— Ну я тоже. Помочь?— Да нет, сиди уж, – я усмехаюсь, подхватывая блюдца и чайные ложечки. Бросив быстрый взгляд в окно, убеждаюсь в том, что померкли последние лучи траурно-бледного солнца. А на часах только полседьмого. Пожалуй, жизнь чем-то напоминает зимний день: короткая мимолетная и холодная от нашего всеобщего пофигизма. А еще, временами, красивая, чистая и по-своему оригинальная.Поток философских мыслей прерывает внезапный звонок телефона. Назойливо и однообразно звучат пронзительные трели, и я спешу вытереть руки и выскочить в коридор. Подхватив трубку, произношу деловым официальным тоном:— Учиха Итачи слушает… Да, привет, Конан… – интонация теплеет ровно на несколько градусов – Конан моя коллега по работе. – М?.. Да?.. Не знаю… я сейчас не смогу. Совсем… Тогда до завтра? Ладно. Угу, угу… Счастливо, – я ложу трубку, тем самым ставя точку в «содержательном» диалоге.— Кто это был? – раздалось у меня прямо над ухом. Я вздрогнул от неожиданности и резко развернулся лицом к Саске. Зря. Наши лица так близко, что у меня кружится голова.— К-конан… – мой голос предательски дрожит и звучит неестественно звонко.— Твоя девушка? – мне показалось, будто в его тоне проскользнула неприязнь и разочарование, весьма удивившие меня своей неуместностью. Сам же вопрос меня вообще вогнал в ступор.— Нет… с чего ты взял?— Не знаю. Ни с чего. Просто спросил, – так близко, так близко! Сердце отчаянно бьется о ребра, грозя вот-вот распрощаться со своей темницей, протаранив костяную решетку ребер. Я стараюсь как можно незаметнее выдохнуть воздух, набранный в спешном порядке легкими. Опять этот нежный запах лаванды и горьковатый полыни! От него все плывет перед глазами, фокусируясь на любимом лице. Ловлю каждое его движение, каждый взмах ресниц, каждый вздох и выдох, подмечаю, что он напряжен, и стараюсь выдавить из себя улыбку, больше похожую на болезненную гримасу. В черных глазах полыхают дикими проблесками огоньки страсти, и на миг я не вижу ничего кроме их завораживающего мерцания. Не знаю, кто из нас больший сумасшедший, так как пропустил момент, когда наши губы встретились в легком поверхностном поцелуе, быстро переросшим в нечто более интимное, страстное. Саске вжимает меня в холодную поверхность стены, сомкнув ладони на моей талии, и что-то сбивчиво шепчет в перерывах между жгучими, почти яростными, поцелуями. А у меня такое ощущение, будто я сейчас растаю у него на руках, как пломбир, беспечно оставленный под нещадными лучами июльского солнца. Хватаюсь за его плечи, как потерпевший за спасательный круг, притягиваю ближе к себе, желая сократить и без того мизерное расстояние. Недостаток кислорода в крови окончательно сносит крышу, разбив еще до этого неясное изображение на миллионы отдельных кусочков. Я понимаю, что еще чуть-чуть и просто потеряю сознание, и неохотно разрываю особо пылкий поцелуй. Запрокинув голову, пытаюсь отдышаться. Вздрагиваю, почувствовав его горячее неровное дыхание на своей шее, а затем и невесомое прикосновение влажных губ к коже. Я конвульсивно втягиваю приоткрытым ртом воздух и рефлекторно запускаю одну и ладоней в его мягкие иссиня-черные волосы. Нас обоих трясет как в лихорадке, и мы цепляемся друг за друга, словно боясь потерять, и целуемся как в последний раз – жадно, с той щемящей болезненной страстью, что на грани безумства и зверства. Натыкаясь на стены и пересчитывая все углы на своем пути, мы чудом вваливаемся в распахнутые двери зала, где нас встречают гостеприимные объятия мягкого коврового покрытия пола. Мой взгляд встречается с взглядом оттото, полным желания. Саске нависает надо мной и просто разглядывает мое лицо, точно давая передышку после той лавины ласк в интимном полумраке коридора. Не выдержав, я сам потянулся к его губам, приподнявшись на локтях. Он отвечает на мои робкие прикосновения, едва сдерживаясь, грубо. Одежда, все еще образующая некую грань между нашими телами, неприятно колется и мешает. Я, трясущимися руками расстегиваю пуговицы на его рубашке, открывая взору широкую грудь и кубики пресса. Оттото не остается в долгу и легко стягивает с меня майку, пробежавшись пальцами по низу живота. От его смелых прикосновений все тело так и горит, а я с трудом подавляю сладострастные стоны, рвущиеся на волю. Что же мы делаем? Боже, что он делает со мной?.. Об этом будет время подумать позже, а сейчас я способен вспомнить даже то, как мы здесь оказались. Я почувствовал, как Саске потянулся к ширинке на моих джинсах, и меня словно окатило ледяной водой. Что мы в самом деле вытворяем?! Это более чем неправильно!— Са… ах… Саске… — просто удивительно как охрип и огрубел мой голос, когда я буквально простонал его имя, перехватив руку. Оттото вскинул на меня глаза, затуманенные страстью, и вопросительно изогнул бровь. – Онегай… остановись… — слова даются мне тяжело, с учетом того, что Саске вместо того, чтобы прекратить, напротив перешел поцелуями на мои плечи, слегка покусывая кожу.— Тебе не нравится?.. – прошептал он мне на ухо, проведя кончиком языка по мочке, заставив меня вздрогнуть и до крови закусить губу, чтобы не застонать.— Глупый… Мне нравится… даже слишком… И я люблю тебя, понимаешь?— Навряд ли я понимаю… — сладко пропел он.— Саске!.. Выслушай меня… мм… без каких-либо.. активных действий, если… ах… можно…— Не выйдет, сегодня я сверху, – оттото склоняется надо мной, явно намереваясь заткнуть мне рот поцелуем, но я упираюсь руками в его грудь.— Я не готов… остановись, пожалуйста… – странно, но эти простые слова подействовали как надо: он замирает на месте и в шоке смотрит на меня, будто я только что сморозил несусветную чушь. В его черных с синеватым отливом глазах сквозит недоверие. – Что? – наконец не выдержал я гнетущего молчания с его стороны.— Нет-нет… Ничего.Будто пытаясь сбежать от воспоминаний о тысяче с лишним днях моего заточения в самом себе, с глазу на глаз с ухмыляющимся лицом Одиночества, прочно укутанного в саванн безразличия со стороны чужих мне людей, я осторожно обвиваю шею брата руками и притягиваю к себе. Мне так хочется простого человеческого участия и спокойного ровного тепла. Саске, все еще недоумевая, подчиняется резкой смене моего настроения и укладывается рядом.Мы лежим в объятиях друг у друга, переплетя руки, почти соприкасаясь губами, и мне кажется, что этот миг, преисполненный магией искренних чувств, никогда не закончится.

POVСаске.Вдыхая неповторимый запах его тела, я разглядываю умиротворенное лицо в нескольких дюймах от меня. Если бы не истерзанные губы, распухшие от моих необузданных поцелуев, и засосы, красноречивей слов кричащие о нашей любви, я, наверное, никогда бы не подумал о том, что между нами что-то было только что, и списал бы все на разыгравшееся воображение. Но вот его последнее признание все еще витало где-то на грани между «приснилось» и «пошутил». Мой идеальный, лучший во всем, неповторимый, неописуемо-красивый и бесстрашный брат, достоинства которого я мог перечислять бесконечно, сказал, что не готов, фактически сознался в том, что боится. Мало того, он меня еще оказывается и любит. С самого начала голову почему-то не покидала мысль о том, что нии-сан просто хочет использовать меня в качестве «подстилки» на ночь. Теперь же, после тех слов, я не знаю что и думать. То, как светились счастьем изнутри его бездонные глаза, какая трепетная и нежная любовь сквозилась во взгляде, не оставляло сомнений в правдивости сказанных слов.Растрепанные длинные волосы рассыпаны по спине и плечам, а темная челка падает на прикрытые глаза. Такое ощущение, будто он заснул, хотя я прекрасно знаю, что он далек от царства Морфея – ресницы слегка подрагивали, да и дыхание было слишком частым и поверхностным. Свободной рукой я аккуратно убираю челку со лба Итачи. Его внезапный отказ вопреки всем ожиданиям вызвал во мне волну нежных чувств по отношению к нему. Ведь если аники нужен был от меня лишь секс, он не стал бы меня тогда останавливать. Рассматривая сложившуюся ситуацию под этим углом, можно предположить, что и его уход из дома не был простым капризом. Чего же ты этим хотел добиться, нии-сан? Внезапно он открывает глаза.— Что-то случилось?— Нет. Мне нужно кое-что сделать… Дай-ка я встану… – я послушно отпускаю его и смотрю, как «американка» возвращается на свое место, а тонкие пальцы ловко оправляют волосы, снова придавая им божеский вид.— Не лежи на полу – простынешь, – произносит Итачи и легонько чмокает меня в губы, тут же вскакивая и выходя из комнаты. Фыркнув, я все же встаю и выполняю требование брата тем, что в изнеможении падаю на диван, подмяв под себя декоративную подушечку. Впервые за столь долгий промежуток времени я практически сразу засыпаю. Сон без предупреждений обрушился на меня, засасывая в водоворот Леты. Уже где-то на уровне подсознания, балансируя на краю реальности и грезы, я чувствую, как аники укрывает меня, опустившись рядом, и зарывается лицом в мои волосы. Наверное, я имею полное право сказать, что счастлив. Счастлив на все сто. Из нашего общего одиночества, как при вычислении «минус на минус дает плюс», появилось нечто теплое и хрупкое, что обычно именуется «Любовью». У меня есть он, у него есть я. Почему же на его губах до сих пор остался тот, с приторной горечью, привкус?..