По следам былого величия (1/2)
/Написано в соавторстве с асковским Гильгамешем / Иссушающий, раскаленный ветер завывает средь песчаных барханов, донося издали гул чужеземных, враждебных возгласов. Несет с собой он и грохот обветшавшего, покрывшегося ржавчиной и пугающего в своей уродливости оружия, что раздирает душу криками невинных жертв. Молитвы, срывающиеся в исступлении с потрескавшихся от зноя и сухости, кровоточащих губ, сливаются воедино, оглашая всю округу словно печальная песнь войны и ненависти. Разрушение и хаос простираются на сотни миль вперед, и песчаные бури застилают небесное светило, словно скрывая от величественного солнца, будто бы не желая запятнать его непорочность, всю ту грязь и ничтожество, то посягательство на древние как сама жизнь законы, глас которых раздался, затерявшись в тысячелетиях богохульства и бесчестья, из уст самого первого царя над людьми. Не светит более солнце, что грело своими лучами улицы величайшего из древних городов. Не желает созерцать со своего небесного престола, как уничтожают люди столь значимое для человечества наследие.
Руины когда-то величайшего города во всем мире стоят покинуто, уныло, обломки огромной стены, рассыпающейся от старости, все еще возвышаются над давно увядшей долиной. Но не выглядят они более столь внушительно и гордо, как в дни своего расцвета. В те далекие времена пред глазами усталого путника представали огромные, окованные железом врата, вряд стояла стража с острыми копьями и плетьми, а длину и ширину городской стены нельзя было охватить взором. Но все это ныне обратилось в пыль, оставив после себя лишь старые, всеми забытые и обесцененные груды камней. Лишь толика былого могущества сияет в этом покинутом городище, навевая благоговейный трепет пред древностью и тайной этого сооружения, разрушить осколки которого не решились даже ублюдки без чести.
Царь всех людей гордо перешагивает груду посыпавшегося известняка, вступая в свою вотчину, окидывая взором разрушенные владения. Уголок губ поднимается сам собой, обнажая презрительный оскал. Роскошное золотое ожерелье на могучей шее, инкрустированное красивейшими рубинами, сделанное самым искусным мастером, жившим здесь тысячи лет назад, сияет на солнце, словно напоминание о том, какие шедевры создавались руками людьми, стремившимися своим упорством свергать богов с их небесного престола.
– Когда-то здесь цвели раскидистые сады с привезенными со всего света цветами, росла и колосилась на полях пшеница. Широколистные пальмы дарили приятную прохладу, в городе процветала торговля, а наш зиккурат возвышался на десятки метров ввысь, словно бриллиант в короне, – Гильгамеш презрительно вскидывает голову, оглядываясь неустанно по сторонам. – Эпоха богов катилась к своему закату, уступая место людскому рвению. Престол занимал человек, венец творения. И вот, во что превратились труды величайшей цивилизации. В прах, развеянный по ветру. В пустыню, реки которой отравлены, цветы которой завяли, не успел я обрести покой в своей гробнице под бурными водами Евфрата, моя легендарная сокровищница была нагло разграблена поколениями воров, знающих, что не обрушит царь на них более свой праведный гнев, не предаст огню и мечу их дома и жизни. Нет, не достойны они и их потомки ходить по моей земле, не достойны дышать полной грудью и любоваться солнцем. Спустя сотни лет, я, Гильгамеш, стою здесь, посреди разграбленного и разрушенного моего города, чтобы вершить над ними суд.
Энкиду ступает следом за царем всех людей, который и ныне для него все еще остается таковым. Перепрыгивает острые сбитые камни, обточенные временем и злыми ветрами. Обломки того, что когда-то было чьим-то домом, и песок хрустит под его босыми ногами. Оглядывается Энкиду, и немеет внутри все от боли, глядя на пустошь и скорбные, высушенные палящим солнцем и беспощадным зноем растения. Здесь был его дом. Ныне же от следов величественной цивилизации остался лишь прах, развеянный по ветру, а долина, некогда цветущая и прекрасная, обратилась в выжженную пустыню. Жизнь покинула это место, оставив после себя лишь хаос войн и разрушение. Смерть и боль.
Неуважение к памяти чужой, к трудам, к собственной истории... Даже друг к другу. Не те более это люди, которых Энкиду знал. Народ Урука никогда не позволял себе то, что позволяет себе современное человечество.
Понимает он, что чувствует Гильгамеш, и какая ярость пылает в его сердце. Понимает, от чего так сжаты его кулаки до боли в побелевших пальцах. Знает, как хочется ему явить свое правосудие и наказать всех тех, кто допустил подобное. Им нет прощения. Если они столь жестоко обходятся с наследием предков, то какое наследие они смогут оставить после себя? Но достойны ли все люди уничтожения?
Энкиду качает головой и опускается на колени, проводя рукой по пыльному камню, цветом подобному охре. Касается после безжизненной земли, пропускает песок с сквозь пальцы, и чувствует он скорбный плач земли. Хранит память еще древняя земля. Хранит память здесь некогда кропотливо обточенный древними мастерами камень. И яркими вспышками проносится пред взором сцены светлого прошлого. Помнит Энкиду, как в этом месте булочная стояла, в которую любил он часто заглядывать. В мельчайших деталях всплывает пред мысленным взором и дом этот, и переполненная жизнью улица, пролегающая в этом месте тысячи лет назад. Вела дорога та прямо к величественному царскому зиккурату, что сиял в свете ласкового солнца и в возвышенности своей касался облаков, словно бросая вызов богам. Помнит Энкиду залитые светом и теплом сады с дивными цветами, коим не страшна была местная знойная погода. Помнит освещенные солнцем счастливые лица людей, столь великодушных и упорных в своим развитии. Предстает пред ним лицо старушки, хозяйки булочной, что всегда озарялось улыбкой при виде верного друга их царя. Как протягивала она ему пирог, а внучата ее тянули Энкиду за полы балахона, зазывая играть. Даже с разрушенным обломком стены этого дома связаны воспоминания. В играх своих бежали к ней дети, маленькими ручкам три раза ударяли по ней, ознамевая победу в своих очень важных играх, а бабушка, порой, сама облокачивалась на стену эту, с любовью наблюдая за внучатами. И сейчас, спустя тысячи лет, Энкиду касается этого камня. Проводит тонкими пальцами по глубоким трещинам, касается рукой в месте, что все еще помнит чужие прикосновения. И жар нагретого на солнце камня словно мост в древнее прошлое. Кажется Энкиду, что через это прикосновение может он дотянуться до маленьких ладошек тех детей, что в озорстве своем хлопали по стене любимого дома.
Плачет несчастная земля и вторит ей в своем горе Энкиду, разделяя его. Энергия и жизнь бурлила в этом месте. Люди умели дарить друг другу счастье, держались вместе и делали все ради того, чтобы дарить другим мир и покой, а так же процветание своей стране.
Но все это осыпалось горячим песком, впитавшем в себя великое множество крови и гнева...
Лугаль молчит долго, вглядываясь в разрушенные дома и улицы, в памяти воссоздать пытаясь каждый сантиметр земли его. Воздух искрится яростью и гневом вокруг него, всполохами ввысь взметается раскаленный песок за стенами Урука, поспешно грозя обратиться в бурю. Не в силах сдержать он свой праведный гнев, и поднимается на ноги Энкиду, ступает к нему. Осторожно подходит со спины, рукой касается его могучего плеча.
Гильгамеш выдыхает резко, шумно, отгоняя туманное наваждение, затмившее разум. Думает Энкиду, что ему от этого прикосновения намного легче. Самая драгоценная часть его прошлого ныне все еще с ним. И так же, как и тысячи лет назад, они все еще поддерживают друг друга. Как всегда присутствует Энкиду рядом, чтобы помочь ему справиться с тем, что неподъемным грузом отягощает его сердце.
– Я понимаю твое желание уничтожить всех тех, кто допустил подобное, но... – тихо говорит Энкиду. – Но жизнь итак возьмет свое. Наказание не заставит ждать себя. И все же, Гил. Уничтожать человечество, пусть оно ныне и не то... Мы сражались не за это. Не для того, чтобы править путем тирании и массового уничтожения. Пусть люди сбились ныне с пути. Но это не значит, что все человечество таково. По одному сгнившему дереву не судят весь сад. Нужно дать им шанс. Есть еще в этот век души, что не уступают твоим подданным. Посмотри на нашего Мастера. На ее непоколебимую волю, на ее стойкость и самоотверженность, на ее доброту и всепрощение. Это достойное дитя человечества. И сколь рьяно она защищает свой дом и всех ныне живущих... Мы не можем позволить пропасть даром ее жертве.
Царь ведет плечом не спеша, словно бы неохотно сбрасывая с него руку своего ближайшего друга, в последний раз обводит мертвую, высохшую пустошь взглядом, прислушиваясь к отдаленным возгласам, слышит, как разносится по ветру заунывная песнь муэдзина, призывающая вновь и вновь молиться, просить благословения на свои злодеяния, гордо именуемые ими бравыми подвигами во имя правого дела.