Часть вторая. Крах. Пролог (1/1)

—?Тем самым, мой принц, на данном этапе поиск сопряжен с затруднениями…?До чего же он жалок?,?— думал Гильгамеш, с отвращением глядя, как начальник тайной службы блеет свой ?доклад?. Разумеется, ничего нового этот червяк не сообщил: корни заговора, что погубил короля Утера, тянулись на юго-восток, к самым беспокойным соседям?Истфилда?— Маравийской империи. За заговором стоял вельможа, приближенный к трону сатрапа и возглавлявший один из самых крупных городов. Гильгамеш что-то подобное подозревал и злился на бесполезность главы тайной службы с его сведениями. С тем же успехом он мог положиться на собственные домыслы. Вот где подтверждение простой истины: хочешь сделать что-то?— делай сам.А это отродье стояло с таким видом, будто бы по меньшей мере спасло государство от краха. Отец почему-то доверял ему, хотя, на придирчивый взгляд Гильгамеша, стоящий перед ним мужчина не был ни расторопным, ни сообразительным. А грубая сила, которая ощущалась во всей его фигуре, при отсутствии этих качеств была скорее недостатком, нежели достоинством. И если бы у Гильгамеша была в государстве полная власть, этот тип не продержался бы на столь важном посту ни минуты. Но сейчас для перестановок в кругу приближенных время еще не пришло, самому Идрису было вовсе не до кадров, а его сыну приходилось мириться с некомпетентностью и ленью подданных: двумя качествами, которые он презирал больше всего на свете.—?Думаю, ты знаешь, что этот заговор едва не унес жизнь твоего короля? —?сурово осведомился кронпринц. Начальник тайной службы вздрогнул и в глазах его мелькнул страх. Еще не легче. Когда такие ничтожества трясутся от ужаса, они становятся и вовсе невыносимы.—?Мой принц, я…—?Знаешь, значит,?— прервал жалкое блеяние Гильгамеш, заставив себя усмирить гнев. Не стоило и дальше давить на идиота?— все же правитель должен быть милосердным. Однако на этом посту червяку не удержаться, это ясно. —?И знаешь, что это дело государственной важности, подконтрольное правителю и его наследнику. А если так, почему ты не стремишься решать возложенную на тебя задачу любой ценой? Столь высокий и ответственный пост позволяет тебе просить у лугаля посольские полномочия, дарующие право на въезд в Маравию для дальнейшего расследования.Выслушав от вконец испуганного подчиненного заверения в том, что он так и поступит, причем немедля, Гильгамеш отослал его готовить прошение и лишь тогда позволил себе устало прикрыть глаза. День выдался не из легких: военный совет, начавшийся в полдень, закончился лишь с наступлением темноты, а стоило кронпринцу Истфилда подняться в кабинет, чтобы перекусить перед встречей с отцом, его там ждал со ?срочным? докладом глава тайной службы. Будто бы мало было ему чертовых шавок из Священного союза, вот уже второй год обосновавшихся на востоке. Несмотря на издевательства Гильгамеша над наивностью своей бывшей невесты, информация, которую она сообщила Энкиду после похорон Утера, оказалась весьма полезной. Хотя в тот день и мелькнуло на миг подозрение, что Артурия?— то есть король Артур, как же он мог забыть! —?перестала быть такой дурой и соврала о союзе для того, чтобы отсрочить неминуемую войну. Помогло бы мало, но пару лет, с учетом его собственной осторожности, она бы выиграла. Однако ожидать от нее столь рискованных и вместе с тем хитрых ходов не стоило?— но, не будь она такой принципиальной, разве испытывал бы к ней Гильгамеш такие чувства? Конечно, отец тоже воспринял информацию всерьез, начав строительство мощных фортов на границе с Маравией. И не зря: уже спустя восемь месяцев на узком речном перешейке, где Маравия граничит с Сакрой, стояли чуть более двух десятков тысяч полностью экипированных рыцарей с эмблемой Священного союза на щитах. А через два месяца это воинство, увеличившись в три раза за счет Вермонии и Вестфилда, штурмовало западную сторожевую крепость Маравии, не то чтобы неприступную, но укрепленную достаточно хорошо. И, что важно?— находящуюся в опасной близости к столице, в которой, по легенде, покоились останки пророка Луки… И в еще более опасной близости от границы с Истфилдом. Конечно, теперь, после восьми месяцев ускоренного строительства, вдоль этой границы высилась целая батарея хорошо укрепленных фортов, способных обороняться не одну неделю. Но имеет ли это значение, когда противник?— несметная армия? В такой ситуации остается лишь искать иные союзы. Не давать слабину ни на одном фронте, уверенно блефовать, даже если карманы пусты: у противника не должно возникнуть ни единого подозрения о том, что перед ним?— ослабленный распрями враг. И по какой-то злой иронии судьбы именно в момент падения крепости Эр-Шалиам в Истфилде настало время трудностей: король Идрис решил претворить в жизнь свой план и передать бразды правления сыну. Будучи младшим сыном в семье и не имея достаточно влияния и политической силы, он смог выработать важнейшее качество, позволившее ему, единственному из братьев, остаться в живых?— осторожность. Он был прекрасно осведомлен о своих недостатках, равно как и не сомневался в том, что противники первым делом поспешат вызнать о нем всё и использовать его слабые стороны против него самого.Гильгамеш заставил себя подняться и, взяв со стола свечу, направился в королевские покои. Глухо захлопнулись за спиной двери, стражники отсалютовали копьями и снова замерли истуканами. Тень ложилась под ноги, колыхаясь, скользила по стенам, а из слепых проемов окон скалилась огромная луна, и в пятнах бледного света тени отступали в стенные ниши с диковинными вазами. Восточный стиль в целом тяготеет к роскоши, особенно по сравнению с унылыми серыми громадами западных замков, но урукский дворец превосходил изяществом и богатством даже обитель маравийского сатрапа. На заре жизни Гильгамеша его старая нянька говорила, что в ее молодости дворец был практически копией сатрапского, но король Идрис по неизвестным причинам еще в начале своего правления перестроил это крыло. И теперь плоские потолки сменили высокие своды, лежащие на обвитых декоративными змеями колоннах?— дань стилю Лао. Отец терпеть не мог Маравию и не желал видеть в своем во дворце даже малейшее подражание ей. И Гильгамеш его понимал: тот, кто провел годы юности заложником при дворе сатрапа, вряд ли сможет без содрогания созерцать маравийскую пеструю вычурность.Трагедия, что унесла жизнь Утера Пендрагона, лишь на первый взгляд не затронула Идриса. Да и король Истфилда очень умело это скрывал: на протяжении полутора лет, прошедших с момента похорон его старого друга, он ухитрялся вести себя так, будто ничего и не произошло: продолжал приемы и совещания, несмотря на предложение Гильгамеша взять некоторые обязанности на себя. Разве что был молчаливее обычного, пребывая в задумчивости, да к удивлению сына распорядился организовать тайную полицию, идею о которой отвергал уже несколько лет. Но теперь, спустя два года после смены правителя в Вестфилде король Идрис неожиданно слег от сердечной болезни. Как официально сказали. Но Гильгамеш прекрасно знал, что перед этим состоялись с десяток покушений, несмотря на все старания тайной службы. Хотя с таким-то главой не стоит ждать чего-то иного. А раз даже охрана и абсолютная любовь и покорность большей части населения не уберегли от попыток обезглавить Истфилд, то королю пришлось оберегать себя самому. Сейчас его круг общения составляли только сын да придворный доктор, вот уже полтора десятка лет верой и правдой служивший короне. Даже первый министр, правая рука лугаля, вынужден был получать приказы от Гильгамеша, оказавшегося при своем отце регентом.Болезнь короля не могла оставить равнодушными придворных. Некоторые из них?— те, кто мнил себя пауком в центре дворцовых интриг?— даже пытались подкупать слуг для того, чтобы выведать хоть что-то о том, что на самом деле случилось с королем. Но вхожими в покои были всего лишь два верных слуги, а их отбирал лично Гильгамеш. А значит все попытки узнать неположенное были обречены на провал. Оставалось только и дальше строить догадки, что неминуемо обретали огласку и превращались в слухи. Дворец, начиная от пронзающих белое от жары небо игл башен до самых глубоких подземелий, полнился ими, и Гильгамеш приказал одному из шпионов новоиспеченной тайной службы собирать эти слухи и докладывать ему. Конечно, многие из них были весьма тривиальны, но попадались и довольно любопытные. Поговаривали, что короля отравили люди сатрапа или наемники короля Артура, грезящего об отмщении за смерть отца, что боги за благие деяния забрали Идриса к себе, в сонм бессмертных, и даже что кронпринц убил собственного отца, заставив перед тем подписать отречение. Над первыми Гильгамеш снисходительно посмеивался, распространители последних рисковали оказаться висящими на столбе или битыми плетьми?— чтобы не втаптывали в грязь репутацию кронпринца. Хотя россказни о вооруженном перевороте лишь действовали Гильгамешу во благо, усиливая трепет перед его персоной. Все же репутация в политике?— не последнее дело. И хотя Гильгамеш в жизни никогда бы не стал подло убивать отца, как говорили про него злые языки, его дурная слава имела под собой вполне веские основания. В противовес Идрису, он предпочитал действовать силой, а не хитростью, и жестоко карал ослушавшихся и прогневавших его. Все эти два года именно он возглавлял крупные военные кампании, сметая всё на своем пути и безжалостно уничтожая бросивших ему вызов глупцов. Однако самую большую славу принес Гильгамешу поход против взбунтовавшихся горцев, уверенных в своей неуловимости из-за неприступности тайных укрытий. Поход увенчался блистательным успехом, все горские поселения, помогавшие повстанцам, были покараны, все, кто был хоть немного причастен?— вырезаны, а выжившие обложены контрибуцией за мятеж. А Гильгамеш с тех пор превратился в ?Жестокого??— и ничего не имел против. Может быть, участившиеся покушения на короля обойдут его стороной, если уж он столь безжалостен? Впрочем, иначе не получится выяснить личности заговорщиков.Однако военные походы не могли длиться вечно, и наследнику государства пришлось вернуться в столицу и перейти на решение вполне рутинных дел, что накопились за время мнимой болезни отца. По счастью, Гильгамеш быстро сориентировался и поручил большую часть дел советникам (за что они получают золото из казны, в конце концов?), оставив за собой обязанность координировать их работу. Заодно это было проверкой: кого из доверенных людей короля Идриса после коронации он оставит на должности, а кого отправит в бессрочный отпуск. А по дворцам энси или губернаторами в бедные и пустынные области, зависит от степени вины. Один кандидат на ссылку, не сумевший разглядеть очевидного, уже был на примете.Щелкнул замок. Гильгамеш неслышно вошел в покои отца и захлопнул дверь, отсекая себя от ярко освещенной круглой площадки, в которую упиралась широкая лестница. С непривычки глаза в кромешной тьме не различали ничего, и пришлось пару секунд стоять неподвижно, чтобы притерпеться к мраку. Обыкновенно отец интересовался, кто пришел, но в этот раз Гильгамеша встретила тишина, кольнувшая душу диссонансом, скорее на уровне подсознания, чем явно. Может, отец просто спал? Однако шестое чувство, присущее каждому воину и обострившееся в темноте, не подвело: отпрянув в сторону, кронпринц Истфилда едва успел уклониться от арбалетного болта, летящего прямо в его горло. С глухим стуком острие вонзилось в дверь, и юноша невольно отпрянул на шаг, по счастью, не наткнувшись ни на что, а потом рывком бросился к двери и распахнул ее во всю ширь, разгоняя губительную темноту. Свет ударил по глазам, однако это было лучше, чем драться в полной темноте. И взору предстала сливающаяся с темнотой фигура, закутанная в черное.Другой болт вонзился рядом с первым, когда Гильгамеш предусмотрительно отгородился от убийцы дверью. Второй нападающий, невысокий и щуплый, все же успел выскользнуть в узкую щель. Ну и отлично, пусть арбалетчик там и остается, им можно заняться позже. Тот же, который арбалета при себе не имел, оставшись один, слегка порастерял свой пыл, и все же бросился на кронпринца с коротким мечом наизготовку. Гильгамеш без труда уклонился: сейчас, когда удивление поутихло, убийцы больше не представляли для него угрозы. Свой шанс застать жертву врасплох они упустили.Как же кстати пришлась привычка таскать с собой любимый клинок! Следующий удар юноша принял на лезвие и с противным лязгом стали спустил вниз, к рукояти. Убийца подался назад, но получил скользящий удар по запястью. Еле слышный стон, и новая попытка отступить: должно быть, чтобы переложить клинок из раненой ведущей руки в другую ладонь. Но Гильгамеш не дал раненому опомниться: одним точным движением он полоснул его по незащищенному горлу. Как раз вовремя, чтобы развернуться и увидеть направленный ему в лицо арбалет. Простой самострел, без гравировок и ухищрений, хотя не похож на ту рухлядь, что продается в оружейных рядах на рынке, возможно, даже сделанный на заказ. Выходит, стрелок решил принести в жертву своего товарища, а после его смерти самолично прикончить кронпринца? Очень нахально. И вполне в человеческой натуре. Жаль, что к собственному подсознанию прислушиваются только наемники?— остальные пытаются апеллировать к какой-то морали, прикрывая побуждения здорового эгоизма.—?Руки,?— раздался из-под маски низкий голос. Но юноша лишь снисходительно посмотрел на убийцу. Он считает, что он, кронпринц Истфилда, глупее какого-то гончего пса?—?И что тогда? Великодушно пощадишь меня? —?с насмешкой осведомился он. Разумеется, они оба знали, что нападавший выстрелит в любом случае. Коридор, конечно же, каждые пять минут патрулируется стражниками, но, увы, арбалетный болт летает куда быстрее, чем ходят караульные… Единственное, что сейчас может Гильгамеш?— увернуться так, чтобы не повредить жизненно важные органы. Но с такого расстояния даже тот увалень из тайной службы не промахнулся бы.Он все же бросился вперед, в тот самый момент, как щелкнула и зазвенела в ночной тишине пружина, выпуская болт. Кронпринц по инерции подался в сторону, в любой момент ожидая жгучей, парализующей боли, и морально к ней готовясь?— меньшее, чем он мог отделаться в этой схватке.Чадил факел. Слышались далекие шаги: чертова усиленная охрана, вот уже полгода пребывающая в боевой готовности, как всегда проворонила самое важное. А перед Гильгамешем в луже крови распласталось мертвое тело в черном костюме особой службы Лао. В горле злоумышленника торчал болт.—?Гил, ты в порядке? —?раздалось из-за спины. Лишь одному человеку на всем белом свете было дозволено такое обращение к нему, но Гильгамеш даже не обернулся. Сейчас, когда опасность миновала, душу кольнуло страхом: неужели там, в темных покоях, остывает тело его отца?—?Да как они посмели, чертовы шакалы? —?прошипел кронпринц, и, выхватив ближайший факел из литого кольца в стене, ступил в покои короля.Света одного факела было недостаточно даже одну из трех больших комнат, однако непроглядный мрак отступил, и даже этого теплого света, рассеивающегося в углах, хватило, чтобы понять, что роскошно обставленная гостиная пуста. Подоспевший Энкиду прошел в две другие комнаты, освещая себе путь другим факелом, и, вернувшись, тоже отрицательно покачал головой. Озвучивать результат даже не было необходимости: и так ясно, что ни отца, ни затаившихся убийц здесь не было.—?Есть идеи, как они сюда попали? —?наконец, обратился Гильгамеш к другу. Энкиду указал на дверь в спальню. Только сейчас кронпринц заметил, что у него в руке зажат арбалет. Его оружие было не в пример лучше, чем у убийцы: рукоять, обвитая отлитым из бронзы драконом, раззявившим зубастую пасть, распластавшиеся крылья?— арбалетное ложе. Охочий до редкостей кронпринц безошибочно узнал его?— любимая игрушка Энкиду, изготовленная лучшим оружейником Лао, снабжающим оружием императорскую семью. Дорогая вещь, однако странно, что друг решил на ночь глядя прогуляться по дворцу с тяжелым арбалетом в руках. Или он обычно таскает его в складках своего балахона?—?Через тайный ход, должно быть. Шкаф слегка сдвинут в сторону. Если желаешь, можем обследовать его.—?Ход за шкафом давно замурован,?— не согласился Гильгамеш. В старые времена, когда Истфилд еще не был столь силен и всякий лугаль вполне обоснованно опасался штурма дворца, из покоев правителя, его королевы, а также из спален наследников, и впрямь вели несколько тайных ходов, полезных в случае падения святая святых государства. Но дед Гильгамеша посчитал, что бегство недостойно короля, а потому велел замуровать их все. И отчасти Гильгамеш был согласен с этим решением: хороший король не допустит падения столицы, а если и допустил, то должен расплачиваться за глупость.—?Нет в мире ничего постоянного, Гил,?— задумчиво возразил Энкиду.—?Ну, посмотрим,?— подняв факел повыше, кронпринц шагнул в спальню. За дверью уже поднялся шум: кто-то громко переговаривался. Должно быть, стражники наконец соизволили опомниться, что они здесь находятся вовсе не для вальяжных прогулок по коридору. Если бы не Энкиду, демоны знают, как бы Гильгамеш справлялся со стрелком.Увы, его надежды незаметно осмотреть спальню обрушились, что карточный домик. Он только и успел заметить, что шкаф и впрямь чуть сдвинут в сторону?— на каменном полу виднелись царапины от резных ножек. А потом раздался голос одного из стражников, судя по всему, командира караула:—?Ваше высочество, вы в порядке? Его величество здесь?—?И у тебя еще хватает смелости спрашивать об этом? —?презрительно бросил Гильгамеш. За спиной вместо оправданий смущенно кашлянули, и на миг кронпринцу показалось, что сейчас он сорвется. Да это слепое и глухое отродье, проворонившее покушение, следовало выгнать взашей!—?Короля здесь нет. Выйдите, будьте так любезны,?— вежливо, но непреклонно обратился к мужчине Энкиду. Тот, судя по шагам, послушался, оставшись в гостиной вместе с остальными. А Гильгамеш поднялся и новым взглядом оглядел комнату. Вязь росписей по стенам, ночью превратившихся в неясные темные мазки тонкой кистью. Огромный тканый гобелен, по восточным традициям, изображающий вязь абстрактных узоров из черных и белых фигур. Свернутое полотно-занавеска над окном, в которое заглядывала народившаяся луна. Устилающие пол яркие ковры, кажущиеся черными в неверном лунном свете. Неразобранная кровать под пышным полупрозрачным пологом?— уже остывшая. И впрямь, куда провалился отец?—?Пусть стража обыщет тут всё, Эн. Пошли,?— наконец изрек он, и вышел из покоев, не дожидаясь ответа.Сзади было слышно, как Энкиду негромко переговаривается с начальником караула. Несмотря на то, что кронпринц был осведомлен о плане отца, но тот факт, что убийцы столь легко смогли проникнуть в королевские покои, невольно заставлял его задаваться вопросом?— а вдруг отец и впрямь пал жертвой?Чужие прохладные пальцы коснулись ладони скользящим движением, вселяя уверенность. Гильгамеш повернул голову: надо же, он совсем не слышал, как Энкиду догнал его.—?Следов борьбы не было, Гил. Я проверил,?— мягко проговорил юноша, искоса глядя на друга.—?Я и сам это видел,?— ответил Гильгамеш, однако на душе и впрямь стало немного легче. —?Старикан не из тех, кто так просто попадается. Меня тревожит вовсе не его судьба, а то, с какой дерзостью действовали заговорщики. Хорошо бы, если бы расследованием занялась Особая служба… а еще лучше объединить ее с тайной полицией. И, конечно, сместить того идиота, который сейчас ее возглавляет. Постарайся найти лучшего кандидата на эту должность.Энкиду кивнул, запоминая, и, забежав вперед, распахнул перед сюзереном дверь в его же собственные покои. И склонился в поклоне, скорее насмешливом, чем подобострастном?— окажись иначе, его друг не был бы собой.—?Я уже его нашел, Гил,?— провозгласил он, кивая вглубь комнаты, на сидящего у камина человека. Тот, услышав голоса, поднялся навстречу вошедшим, откидывая с лица капюшон. Толку с этого было мало?— мешал светивший в спину огонь, и вместо лица было видно лишь темное пятно. Однако когда незнакомец заговорил, все сомнения отпали: Гильгамеш сразу узнал этот голос. Равно как и протянутый ему свиток.Документ об отречении короля, что был подписан рукой Идриса еще неделю назад.—?У тебя и впрямь прекрасная ?тень?, Гил. Ты же помнишь, что через неделю коронация? —?произнес гость так, будто ничего и не случилось.—?Будь ты проклят, старый интриган,?— прошипел юноша, ощущая, как отпускает сердце холодная рука страха.…А Энкиду, улыбавшийся так лукаво, что сомнений в его осведомленности не оставалось, явно напрашивался на взбучку. Или на пост главного советника.***Побег в очередной раз удался без особенных проблем?— по счастью, отец ещё не нашел для Гильгамеша молодого и расторопного… надсмотрщика, как мальчик называл про себя своего гувернера?— наставника, прислугу и воспитателя в одном лице. А этот старикан, хотя и бывал нудным и назойливым в обучении подопечного, обладал поистине прекрасным качеством: доверчивостью. Достаточно было сказать, что идешь читать в саду стратагемы генерала Шанминя, и наставник, уважительно кивая, оставлял в покое. Гильгамеш и впрямь не собирался обманывать старикана и честно пошел читать книгу, вот только не в дворцовый сад, а в городской парк, расположенный в двадцати минутах от дворца. И пусть там не было редчайших растений с Черного острова или из Хинди, там было кое-что более важное?— свобода. Да и неожиданный побег из скучного в своей роскоши дворца, который Гильгамеш знал как свои пять пальцев?— чем не приключение, достойное героя из любимых мальчиком древних легенд? Тем более что запрет выходить за дворцовую стену был единственным запретом в жизни наследника Истфилда?— неудивительно, что его хотелось тотчас же нарушить.Запретность происходящего волновала душу, и даже обычный южный пейзаж казался намного красочнее. Солнце?— ослепительно яркая огненная дыра в белом от жары небе, колючие кусты вдоль дороги?— брызги невысохшей краски, багряной и белой, изумрудной и золотой, будто придворный художник в задумчивости разбросал по холсту цвета с палитры в поиске самых невероятных сочетаний. А громада роскошного, испещренного колоннадами и галереями дворца, окруженная мощной стеной в три человеческих роста, представлялась скалой, с которой водопадом стекали стебли плюща и хмеля с брызгами мелких цветов. Гильгамеш любил водопады: как-то раз отец свозил его в горы на юге страны, и он оказался впечатлен мощью низвергающейся в бездну воды, рокочущей и беспощадной. Впрочем, в детстве все впечатления более ярки, нежели во взрослой жизни, и, возвращаясь в места своего детства, человек с изумлением осознает, что больше не испытывает тех неимоверно красочных, будто фейерверк, эмоций. С годами Гильгамеш научится ценить их намного больше всех сокровищ мира, потому что именно эмоции придают жизни её незабываемый вкус. Правда, тот, кто посвящает свою жизнь поиску новых впечатлений, быстро устает от рутины и становится обречен на поиск все новых и новых диковинок, попадая в плен собственных желаний, но в двенадцать лет мало кто об этом задумывается.Признаться, в первые вылазки за дворцовые стены Гильгамеша больше манили городские улицы с их суетой и холеностью, по которым можно было бродить неузнанным, на всякий случай скрывая под просторными одеждами подаренный отцом нож. Но сегодня, в изнурительную жару, разморенный город пребывал в сонном оцепенении, и даже шумел меньше обычного?— в то время как здесь, в парке, окутывала прохлада и тишина. Кроны деревьев поглощали звуки и запахи, напитывая воздух своим особым духом: ароматом смолы и свежести, причудливым переплетением цветочных ароматов, и устроиться в естественном шалаше, образованном склонившимися к земле ветвями дерева, было особенно приятно. Гильгамеш упивался своей свободой, пробираясь через кусты самшита вглубь парка, к полюбившемуся уже ветвистому саксаулу, склонившему ветви до самой земли. К счастью, он без труда раздобыл одежду слуги, незаметно переоделся под прикрытием пышных зарослей дворцового сада и теперь не рисковал быть узнанным или изодрать богато украшенное одеяние. Конечно, можно было переодеться и сыном чиновника, но мальчик из богатого сословия, гуляющий в одиночестве, выделялся куда сильнее, чем юный слуга, спешащий по делам. Такому и затеряться в тени деревьев намного проще?— в отличие от знатных особ, слуги, даже из богатых домов, одевались в немаркую и незаметную одежду. А книгу, которая и без дорого отделанной обложки была редкостью, он предусмотрительно сунул в дорожную котомку.Однако, к удивлению кронпринца, его любимое место было занято. Там, в прохладной тени, совершенно незаметный, если не подойти вплотную, дремал ребенок непонятного возраста и пола. Гильгамеш и нашел-то его исключительно потому, что споткнулся о его босые, перепачканные дорожной грязью ноги. Кронпринц сел рядом на корточки и задумчиво осмотрел находку. Незнакомец был странным: теряющимся в ворохе какого-то странного запыленного тряпья, когда-то явно белого. Невероятной длины волосы непривычного зеленоватого оттенка разметались по земле, будто водоросли, придавая ребенку сходство с ундиной из западных сказок.Можно было поискать другое место?— слишком уж сладко спала нежданная находка?— однако Гильгамеш не собирался отказываться от своих планов ради какого-то замарашки.—?Что ты делаешь здесь, в моем саду? —?недовольно поинтересовался он, наклоняясь, чтобы растормошить наглеца. Правда, приходилось говорить шепотом, чтобы никто не услышал: будет немного досадно, если наследного принца, ведущего род от самих богов, приведут во дворец стражники. Однако спящий услышал и беспокойно завозился во сне. Это придало Гильгамешу уверенности, и, добавив грозных ноток, он приказал, невольно подражая манере отца:?— Поднимись, когда с тобой говорит будущий король!Ворох тряпья нервно, по-звериному, вскочил на ноги, и на Гильгамеша снизу вверх уставились огромные глаза, напомнившие о внимательном и смышленом взгляде эришского кота, обитавшего в живом уголке. Дикого и жутко опасного, как заявлял гувернер, запрещая наследнику даже приближаться к непредсказуемому зверю. Но ребенок, стоящий сейчас перед кронпринцем, вовсе не выглядел опасным. Грязный, маленький, худощавый почти до прозрачности, облаченный в замаранные разноцветными пятнами краски обноски размеров на пять больше, и?— полный настороженного любопытства. Из примечательного только волосы, длинные даже для девчонки, да явно не южная внешность. Раб из северных краев? Сомнительно. Отец говорил, что у рабов нет души, что живут они только инстинктами, и потому не могут ни чувствовать, ни быть самостоятельными?— только подчиняться хозяину. Но этот смотрел так удивленно, что его никак нельзя было заподозрить в отсутствии чувств.—?Я работаю в мастерской живописца, здесь, по соседству с садом. Он послал меня за красками к красильщику, но они еще не готовы. Ну и решил подождать, завернул в парк и задремал на солнышке,?— произнёс найдёныш, как-то чудно смягчая согласные. Говорил он, конечно, не так смешно, как разговаривали иностранные гости, приезжавшие к отцу, но ощущалось, что милесский язык даётся ему с некоторым трудом. Голос тоже был неопределенный: высокий и неторопливый, одинаково подходящий как девочке, так и мальчику. —?Это ты будущий король? Не похож. А это разве твой сад? Я думал, городской.—?Весь мир?— сад мой. А я будущий король, который решил спуститься в город, чтобы лицезреть, как живут мои подданные. И тебе следовало бы оказывать мне больше уважения, отродье,?— величественно проговорил Гильгамеш. Услышь его сейчас учитель риторики, он бы непременно был горд своим учеником: столь легко лилась его речь, будто бы перед ним был не мальчишка из мастерской живописца, а по меньшей мере иностранная делегация. Однако найденыш лишь задумчиво склонил голову набок, снова напомнив непредсказуемую эришскую кошку. Из-под длинной челки блеснули глаза.—?Я не отродье, а Энкиду,?— поправил он, а затем, не успел Гильгамеш разозлиться, легко признал:?— По твоей одежде не скажешь, что ты король, но если это и впрямь так, то прошу прощения. Я совсем не хотел тебя обидеть.—?Энкиду, стало быть,?— протянул Гильгамеш, снова подражая тону отца, что заставлял собеседника невольно сжаться в тягостном ожидании. Однако то ли подражал плохо, то ли собеседник попался неправильный, но Энкиду трепетать совсем не спешил. —?У тебя нет родового имени? Ты?— слуга?—?Энкиду. Без родового,?— пожал плечами мальчик. Судя по тому, что тот говорил о себе в мужском роде, перед Гильгамешем стоял именно мальчишка, пусть даже из-за щуплости и внешности очень напоминавший девчонку.—?Что за имя такое? —?фыркнул Гильгамеш.—?Имя как имя.—?Нет такого имени. Больше похоже на прозвище. Переводится с древнего наречия как ?Дар Энки?, так?—?Понятия не имею.—?Ну Энки?— один из трех великих богов, создавших мир… —?поспешил разъяснить Гильгамеш, но осекся, заметив недоуменный вид находки. Да откуда он свалился-то на его голову? И как еще свое имя помнит? —?Преданию о сотворении мира тысячи лет, а ты даже этого не знаешь?—?Что-то слышал от того противного человека, который привез меня в эту страну. А один из моих наставников говорил, что мир образовался сам собой из вековечной пустоты… ну неважно. А как твое имя? Ведь у будущего короля должно быть имя? —?во все зубы улыбнулся он. На миг Гильгамеш оказался сбит с толку таким количеством вопросом, а еще абсолютной бесцеремонностью Энкиду, шагнувшего почти вплотную и уставившегося на него снизу вверх с неподдельным любопытством. Да как он смеет? Отец бы велел выпороть его за наглость. На миг Гильгамешу захотелось пригрозить этим, но что-то в глубине его души не желало такого исхода. Нечто внутри тянулось к Энкиду с его полнейшим незнанием приличий, непониманием простейших вещей, но вместе с тем доброжелательностью, располагающей к себе. И не без некоторого превосходства в голосе кронпринц ответил:—?Гильгамеш, сын Идриса, потомок великих богов и помазанник Мардука, отца-Солнца, властитель всего междуречья двух великих рек, Сизых гор на юге, Долины Камней на западе и Харанских степей на востоке… ты смеешься надо мной, шавка? —?раздраженно поинтересовался Гильгамеш, глядя, как мальчишка трясется от еле сдерживаемого смеха. Энкиду попытался согнать с лица улыбку, и все равно тонкие губы предательски растягивались.—?Извини,?— он отвернулся, снова разбираемый смехом, и этим разозлил Гильгамеша еще больше. —?Я слышал, что короли у вас учатся аж полтора десятка лет, и удивлялся, чему там можно учиться: сиди на троне и всего делов. Но теперь, кажется, понимаю.—?Всякий король должен знать свои корни и свою страну. Но, конечно, такому как ты этого не понять,?— высокомерно бросил он, немного уязвленный насмешкой в голосе собеседника.—?Пожалуй, ты прав,?— пожал плечами Энкиду. —?Но даже будь я столь же знаменит, как ты, то не стал бы так свысока говорить об этом. Разве это твои руки сделали тебя владыкой страны?—?Завидуешь, червяк?—?Вовсе нет. Те, у кого в жизни есть всё, не умеют радоваться.—?Чушь. Только тот, кто овладел всем в этом мире, имеет возможность испытать истинную радость,?— гневно отрезал Гильгамеш.Но к гневу на этот раз примешивалось едва уловимое любопытство: очень уж необычными были речи этого мальчика, его ровесника. Хотя ровесника ли? Он выглядел лет на десять, но говорил так странно и вместе с тем серьезно, что казался гораздо старше. Было в нем что-то такое, чего не доставало ухоженным детям придворных, только и желающим развлечений да пустых разговоров. Непосредственность. Прямота. И вместе с тем непоколебимая вера в свои наивные слова, которая не позволила кронпринцу мальчишку поколотить.—?Извини, Гильгамеш. Я совсем не хотел тебя обидеть,?— вдруг произнес Энкиду. И это так не вязалось с их перепалкой, что Гильгамеш не придумал ничего лучше, кроме как ляпнуть абсолютно неуместное:—?Если не хотел обидеть, то почему не кланяешься в раскаянии?Честно сказать, он совсем не ожидал, что мальчишка послушается, однако тот безропотно преклонил колено?— лишь взметнулись длинные зеленые пряди. Правда, преклонил на рыцарский манер, а вовсе не пал ниц, как положено этикетом, но Гильгамеша так удивила невесть откуда взявшаяся покорность, что он не обратил внимания на то, что поклон был больше насмешливым, чем искренним.—?Почту за честь служить вам, мой король,?— несмотря на то, что Энкиду опустил лицо, по его голосу было понятно, что он улыбается.—?Издеваешься надо мной? —?только и спросил он, с удивлением осознавая, что даже если это и так, ему абсолютно не хочется злиться.—?Не имею привычки,?— просто ответил Энкиду, и почему-то Гильгамеш сразу ему поверил.И лишь возвратившись во дворец ближе к вечеру, успокоив взволнованного гувернера, посетив преподавателя фехтования и приготовившись ко сну, мальчик понял, что именно выделялось в облике нового знакомого. Запаянные браслеты под длинными рукавами, что носили лишь рабы.***Старик-гувернер, должно быть, что-то заподозрил и рассказал королю, потому что свободное время у Гильгамеша исчезло напрочь: Идрис, вызвав сына к себе и выяснив у него, что он справляется со всеми науками, добавил еще и обучение стратегии. Ведь мальчику так нравится читать трактат генерала Шанминя, так пусть изучает не в саду, по сложным для запоминания иероглифам, а в библиотеке, под чутким руководством отставного главы западной формации. И хотя Гильгамеш не имел ничего против этого предмета?— искусство ведения войны ему и впрямь очень нравилось?— но не в полуденные же часы, что были отведены на свободные занятия и отдых! О том, правда ли Энкиду был рабом, мальчик спросить так и не решился ни во вторую их встречу, ни в последующие. Он знал, каким будет ответ, равно как знал и то, что он его разочарует?— но не мог спросить, потому, что это разрушит всяческое равновесие между ними. Уж больно интересным Энкиду был для ?вещи??— не знавший ни традиций общества, в котором очутился, доверчивый до ужаса, но при этом с убежденностью говоривший странные нравоучения самому наследнику государства, который явно знал о жизни больше него. Или не больше? В конце концов, что Гильгамеш видел, кроме дворца да улиц Урука из окна паланкина? Отправляясь куда-то, будь то владения одного из наместников-энси или даже к одному из глав соседских государств, Идрис не брал с собой сына, дожидаясь его представления ко двору, и об окружающем его мире Гильгамеш знал всего лишь по книгам и рассказам отца, когда того всё же снисходил до разговоров с сыном. Несмотря на статус наместника и наследника богов, а также целый штат советников для решения важных дел, король Истфилда был занят с утра до ночи, с трудом оставляя время на семью, из которой у него остался лишь наследник. Да, разумеется, Идрис побывал во многих странах и был превосходным рассказчиком… но этого было мало. С годами Гильгамеш уже начинал понимать, что никакие, даже самые красочные рассказы, не могут заменить личные впечатления, и знание, получаемое из чужих уст, не могло дать настоящей мудрости. Что до Энкиду, он, при всей своей наивности, говорил слишком серьезные вещи, превосходя этим жалких придворных ничтожеств, которых называли ?достойным кругом? для будущего короля. Дети придворных, как и Гильгамеш, имевшие всё, что только могли пожелать, но не стремившиеся разнообразить свою жизнь ни новыми знаниями, ни новыми ощущениями, могли лишь хвастаться своим происхождением да веселиться, подобно мартышкам, устраивая пакости слугам. Гильгамеш некогда активно участвовал в их забавах, правда, предпочитал более интересные и оригинальные розыгрыши, чем напугать впечатлительных горничных привидением или подложить главному советнику на стул репей. Однако, став старше, он отдалился от них: обучение стало занимать больше времени, а желание вредить слугам просто так, без веской причины, просыпалось всё реже. Его сверстники тоже понемногу начинали постигать дело своих отцов и дедов, будь то дипломатия, зодчество или воинское искусство, но более интересными от этого не становились. Гильгамеш любил быть лидером, но не среди посредственностей, что слепо идут за ним, куда он скажет?— потому его так заинтересовал Энкиду, доброжелательный и веселый, но вместе с тем рассудительный, любящий жизнь, несмотря на то, что был… рабом? Мог ли такой человек вообще быть ?живой вещью?? Гильгамеш даже невзначай поинтересовался у отца, правда ли, что рабы лишены души, немало удивив его своим вопросом.—?Лишь боги знают это наверняка,?— нехотя ответил Идрис, которого сын отвлекал от чтения длинного свитка. —?С одной стороны, встречаются по-настоящему преданные хозяевам рабы, а с другой, собаки тоже преданы людям, в то время как души у них нет. Купи себе раба и реши сам.Разумеется, последнее было сказано в шутку, однако для мальчика прозвучало, будто знак свыше. В конце концов, он богат, так почему бы не купить себе Энкиду у его живописца?— скажем, в качестве ?тени?, телохранителя, камердинера и личного переговорщика? Этот титул был вполне распространен: личную ?тень? имел и маравийский сатрап, и даже, по слухам, погибший брат самого Идриса. Вот только не покидало Гильгамеша ощущение, что сам Энкиду не будет этому рад.Нет, разве может ?живая вещь? погружаться в такое флегматичное созерцание, уходя в себя, а потом, будто вспомнив о чем-то, хвататься за грубо обработанную дощечку, короткими резкими линиями вырисовывая детали, растушевывая линии и превращая штрихи в удивительной красоты иллюстрации?— бабочку на цветке, птицу сирин из рассказанной Гильгамешем легенды, профиль самого Гильгамеша в лучах солнца… в последний месяц живописец перевел Энкиду в полноценные ученики и теперь мальчик вместо мелких поручений работал в мастерской?— но кронпринц вовсе не удивился. В его новом друге и впрямь были все задатки великолепного художника, столь тонко чувствовал он натуру и воспроизводить её с помощью обычной меловой или угольной палочки.…—?Гил, осторожнее, ты сейчас чуть не наступил на бабочку! —?послышался мягкий голос, настолько неожиданный для королевского сада, что Гильгамеш даже остановился, не в силах поверить собственным ушам. Признаться, он уже проводил Энкиду в сад, но чтобы тот столь нахально пробрался на чужую территорию? Однако на лужайке, неподалеку от той самой дыры в заборе, через которую он сам выбирался в город, защищенный от чужих глаз кустами можжевельника, и впрямь вольготно расположился Энкиду. А в его глазах плескалось столько укора, что Гильгамеш даже почувствовал себя… Виноватым? Не может этого быть.—?Ну вот, ты ее спугнул,?— слегка разочарованно протянул нежданный гость. —?Впрочем, нестрашно, нарисую по памяти. Садись,?— отодвинувшись в сторону, он любезно поделился участком газона между живописной грудой камней в половину человеческого роста и пушистой порослью кустарников. Гильгамеш не видел причин отказываться и, протиснувшись сквозь колючую преграду кустов, подошел к этому невероятному мальчишке. К слову, чего это он раскомандовался в чужом саду?—?Ты вообще-то на территории дворца, а командуешь так, будто бы это твоя личная территория,?— надменно уронил кронпринц, подходя к Энкиду… и осекся, только сейчас разглядев, что его длинные некогда волосы были обрезаны до плеч. Не может быть. Это невозможно! Если и было в облике Энкиду что-то, чем он гордился, так это его волосы.?— А что с…—?Будем считать мою неучтивость платой за сорванное рисование этой прекрасной бабочки. Которую ты, между прочим, спугнул,?— мстительно заметил мальчик, однако не было похоже, что он злится: в огромных глазах плясали искорки смешинок. Может быть, он не хотел отвечать на вопрос про волосы, но Гильгамеш глядел на него так, как будто увидел впервые, и нехотя Энкиду признал:?— Если ты про волосы?— это плата за возможность заниматься живописью. Хозяин приказал отрезать, чтобы не лезли в краску. Ничего страшного.Что же, как бы Гильгамеш ни оттягивал этот момент, молчать дальше было бы глупо. И он все же задал жегший его изнутри вопрос:—?Так ты раб?—?Раб,?— просто ответил Энкиду. Улыбка всё ещё была на его лице, хотя и слегка поугасла, но в глазах промелькнула такая тоска, что Гильгамеша будто холодной водой окатило. ?Ничего страшного?, значит? —?Странно, что ты спросил только сейчас —только рабы носят такие браслеты.И уничтожают в себе то, чем явно гордились, по одному желанию хозяина. Это осталось несказанным, но так и застыло в воздухе, наполняя голову пугающей пустотой. Он прекрасно видел, что Энкиду переживает гораздо сильнее, чем показывает. В груди Гильгамеша вспыхнула глухая ярость, но вовсе не на Энкиду?— на того отвратительного червяка, который забрал у его друга свободу, а теперь ещё и то, что было ему дорого. До этого он долго раздумывал о том, чтобы купить Энкиду у его хозяина, пусть и в качестве раба?— это был самый простой способ, который не вызовет вопросов и не привлечет внимания, ведь разве удивительно наличие ?тени? у будущего короля? —?но его останавливала возможная реакция этого странного мальчишки.?Однако теперь Гильгамеш определился: он не желает видеть на запястьях своего друга рабских браслетов. Даже если тот его возненавидит.—?Не хотел верить, что ты бездушная вещь,?— после преступно долгой паузы только и выдавил наследник Истфилда. Несмотря на то, что в его душе бушевали противоречивые чувства, внешне он оставался странно спокоен. Совсем для него нехарактерно?— но его можно было понять: он, выросший в жестоком восточном обществе, где процветало неравенство, впервые задумался о том, как Энкиду смог оказаться в самом низу общественной иерархии. Рабство в Истфилде было делом привычным и поощряемым, да и невероятно выгодным с точки зрения экономики, которую Гильгамеш уже начал изучать. Рабов дарили заграничные партнеры знаменитых артельщиков и политиков, рабами становились пленные и похищенные охотниками за живым товаром свободные люди. Рабский труд позволял экономить и не нанимать работников, которым нужно было выплачивать зарплату, а значит, он не мог не процветать?— ведь, в отличие от антарианской идеологии, что при всех своих недостатках запрещала торговлю людьми, созданиями самого Творца, религия Истфилда не видела в рабстве ничего зазорного и вовсе не запрещала его, а, напротив, поощряла. Высшие эшелоны жрецов даже имели храмовых рабов, которые выступали в качестве младших жрецов и жриц или рабочих для тяжелого труда вроде строительства и реконструкции. Рабов даже выращивали на фермах?— специальных поселениях, в которых детей отнимали от родителей-производителей в раннем возрасте и обучали различным наукам. Такие невольники были самыми дорогими, и, как несложно предположить, занимались совсем не физической работой. Гильгамеш понимал необходимость рабства и не сочувствовал ?вещам??— как говаривал отец, рожденным в грязи уготована грязь, и этого изменить нельзя. Но всё же…—?Ну спасибо,?— невесело хмыкнул Энкиду. На друга он больше не глядел, однако пальцы, невольно отстукивавшие дробь по зажатой в руках дощечке, выдавали его смятение. —?Для меня действительно важно, что ты не считаешь меня живой вещью, Гил. Я этого боялся.Это было странно: сидеть на мягкой траве, ощущая спиной горячую от солнца поверхность камня, и задумчиво смотреть в слепящую небесную синь вместе с мальчишкой-рабом, внимая бесконечной выразительности деталей окружающего мира, упиваясь буйством цветов и красок. Гильгамеш не особенно любил природу?— он попросту не понимал, как можно из раза в раз восхищаться тем, что не меняется. Любая красота надоедает, даже человеческая, если не подпитывать ее интересом?— а что может быть интересного в живописной пустоте окружающего мира? Можно один раз увидеть слона?— диковинное животное невероятных размеров со столь же невероятно длинным носом?— и это удивит тебя, но если ты видишь слонов из раза в раз, на протяжении многих лет, то они наскучат. Но сейчас, казалось, само присутствие Энкиду рядом рождало в душе кронпринца интерес к жизни: сейчас ему хотелось самому тянуться ввысь, впитывая жидкое золото солнечного света, вдыхать горячий, напоенный цветочным ароматом воздух, рассматривать Энкиду, не имевшего права находиться в этом саду, но при этом такого… уместного здесь. Солнечные лучи ложились на тончайший шелк его волос белыми бликами, придавая им удивительный золотой оттенок?— что молодая листва по весне?— и, казалось, он сам являлся частью окружавшего его пейзажа, детищем деревьев и трав, а вовсе не человеком из плоти и крови.—?Правда, я очень сожалею, что тебе пришлось обрезать волосы,?— произнес Гильгамеш. Рука друга невольно взметнулась к затылку, чтобы по привычке пригладить длинные пряди, но замерла в воздухе.—?Небольшая плата за возможность стать живописцем,?— натянуто рассмеялся он.—?Рабов в живописцы не берут.—?Можно подумать, я и сам не знаю.—?А если…—?Я тебя поколочу,?— мрачно ответил Энкиду.—?Ты даже не дослушал!—?Я знаю, что ты предложишь, но нет,?— в голосе мальчишки вдруг прорезались жесткие нотки. —?Нельзя служить другу: неравенство убивает всякое доверие.?Мы ведь и так не равны?,?— хотел сказать Гильгамеш, но прикусил язык. Одной этой фразы было бы достаточно, чтобы Энкиду больше здесь не появился. А так с ним поступить кронпринц просто не мог, хотя и абсолютно не понимал: почему этот мальчишка отказывается от свободы, которую ему преподносят в дар? Если это банальная гордыня и нежелание унижаться перед тем, кто богаче него, то разве статус раба не унижает еще сильнее? Воистину, чем больше Гильгамеш узнавал его, тем больше удивлялся, как в этом мальчишке могут сочетаться совершенная открытость души и принципиальность. Но, будь он другим, как знать, обратил ли Гильгамеш на него вообще внимание?—?Но ведь твой хозяин?— подданный короля. Таким образом, даже работая в мастерской, ты всё равно служишь королю,?— вместо этого сказал он.Ответить Энкиду помешали далекие шаги: кто-то быстро шел по гравиевой дорожке, направляясь в сторону их укрытия. Мальчик мигом нырнул под сень кустов, а Гильгамеш, напротив, пошел по направлению к главной аллее, навстречу незваному гостю. Будет не очень хорошо, если кто-то заметит в заборе внушительную дыру, пусть даже расположенную у самой земли и не заметную с первого взгляда. Мало ли?— вдруг нежданный гость что-то заподозрит. Гонца Гильгамеш перехватил уже на подходе к убежищу: должно быть, тот выспросил у стражников местонахождение наследника государства, потому что найти кого-либо в дворцовом саду без подсказок не представлялось возможным?— настолько он был велик. Заполучив свиток и отпустив посыльного?— мальчишку, лишь немногим старше него самого?— кронпринц вернулся туда, где оставил Энкиду.—?Забыл сказать, что ты теперь свободен,?— негромко проговорил он, с ликующим видом поднимая над головой свиток. И, наверное, из-за застилающего глаза чувства триумфа не заметил летящего кулака. От боли и неожиданности перед глазами заплясали звезды, однако Гильгамеш успел уклониться от второго удара, нырнув за каменную гряду, чтобы тут же быть сбитым с ног Энкиду?— молниеносно и совершенно бесшумно?— а потом оказаться в жестком захвате из цепких рук и ног. Мальчишка вцепился в него, как клещ, и Гильгамешу пришлось хорошо приложиться спиной о камень, чтобы сбросить свою ношу. Но Энкиду успел спрыгнуть, не дожидаясь удара. Теперь они стояли друг против друга, буравя противника одинаковыми яростными взглядами. А в душе Гильгамеша закипал гнев. Вот, значит, какова благодарность?—?Во имя бездны, что ты делаешь? —?осведомился он дрожащим от ярости голосом.—?Решил всё за меня, да? —?столь же яростно ответил Энкиду. Несмотря на то, что он был на полголовы ниже и намного более щуплым, чем его противник, менее опасным от этого не становился. Не знай Гильгамеш его, наверняка не принял бы всерьез этого щуплого ребенка, но он еще ощущал, насколько цепкая у него хватка, и снова проверять не спешил. Лишь кружил в диковатом танце, ожидая первого шага?— но его противник тоже был осторожен. И силён.—?Так и есть. Хотя не думал, что ты настолько глуп, что будешь отказываться от свободы.—?Дело не в свободе, Гил. Ты не думал, что подданные не простят своему принцу дружбу с рабом? Не должен ли ты заботиться о репутации?Он только охнул, вместо ответа получив удар под дых и согнувшись пополам. С ловкостью кошки вскочил и заступил за спину друга, пылая жаждой мести, но получил совсем не благородный удар пяткой по голени, споткнулся, однако умудрился схватить противника, и они покатились по земле, уже не задумываясь, сколько шума производят. Никто из них не собирался ни сдаваться, ни прекращать драку?— все то, что вертелось в голове и упорно не хотело обращаться в слова, все эмоции, что пылали в их душах, наконец-то нашли свой выход. Не чувствуя ни боли, ни усталости, друзья азартно колотили друг друга, но при этом чувствовали, как на смену ярости приходит… счастье?Клубилась в воздухе цветочная пыльца, танцуя в лучах клонящегося к закату солнца медленный танец, а Гильгамеш и Энкиду, с головы до ног в ссадинах и ушибах, бессильно распластались на траве и бездумно смотрели в бездонную лазурь неба. В голове кронпринца разливалась пустота: ни единой мысли и эмоции, только усталость и вместе с тем?— умиротворение. Где-то вдалеке выводила трель певчая птица: надо же, оказывается, они не всех распугали своей дракой.—?Мне вовек с тобой не рассчитаться, Гил,?— еле слышно проговорил Энкиду. Гильгамеш хотел повернуть голову, но не мог: так вымотал его этот бой.—?А разве ты можешь предложить хоть что-то тому, у кого всё есть? —?пошутил он. Рядом раздался тихий смех.—?У меня ничего и нет.—?Ты же в первую нашу встречу обещал служить мне, своему королю? Вот и выполняй обещание. А то король вот уже двенадцатый год не имеет личного сопровождающего. А со стариком-гувернером можно сдохнуть от тоски,?— он замолчал, хотя почему-то уже знал, что Энкиду не откажется. —?Хотя вот еще что. Не стриги больше свои волосы, будь так любезен,?— попросил он, кое-как отряхивая запылившуюся и испачканную землёй одежду.—?Ничего не обещаю, но постараюсь,?— серьезно ответил Энкиду.Все их драки с тех пор заканчивались одинаково: ничьей. Но разве кто-то из них желал настоящей победы? Для Гильгамеша и Энкиду была разговором, способом сказать то, что нельзя выразить словами, и столь же незаменимым методом общения. Пусть даже с годами пыл обоих друзей угас, а рукопашные бои до полного изнеможения сменились учебными спаррингами на фехтовании. Их дружба строилась на равенстве, которое они в очередной раз доказывали друг другу в битвах, в том числе и в учебе?— соревнования в том, кто придумает лучшую стратегию, с которой можно было выиграть Битву трех императоров, споры о решениях видных королей прошлого и философские диспуты?— всё это составляло немалую часть их жизни. Конечно, их социальное положение было разным настолько, насколько это только возможно,?— но десять лет выправили и его, и мальчишка-раб превратился в личного сопровождающего кронпринца и стал единственным человеком в мире, кого Гильгамеш мог признать равным себе и ни разу не усомниться в своем решении.***Коронация, состоявшаяся в спешке?— спустя неделю после объявления об исчезновении короля и через пять дней плотной подготовки?— тоже не способствовала обелению образа Гильгамеша в глазах народа и придворных. Если раньше слухи не были подкреплены ничем кроме бурной фантазии их распространителей, то сейчас все были просто уверены, что бывший король если не мертв, то точно заточен в огромном лабиринте казематов дворца. Однако, как и ожидалось, никто не смел и слова сказать: к тому моменту фигура кронпринца обросла домыслами и вызывала почти суеверный страх. И Гильгамеша это вполне устраивало. Что может быть лучше, чем вселять трепет в жалких придворных шавок?Но если придворные всего лишь опасались его как непредсказуемого правителя, то народ погрузился в священный трепет. И, проезжая по улице на высоком троне, что был водружен на носилки на плечах четырех рабов?— он ощущал себя богом. Эмоции горожан?— мужчин, женщин, детей, стариков?— окутывали его. Восторг?— от прикосновения к божественному, к наместнику богов на земле. Восхищение. Страх, на грани благоговения Порою кронпринцу даже казалось, что он для них?— не потомок бога, а самый что ни на есть крылатый бог, отец-Солнце, что спустился средь бела дня с небес. Окруженный свитой, по случаю вырядившейся в яркие тона: лиственно-зеленый с золотом, алый с золотом, пурпурный с золотом… Пышность сквозила в каждой детали, и кронпринц был как никогда похож на золотого дракона, коим его величали жители империи Лао. Лестная кличка?— и соответствующая действительности. Он, наследник города Урука и всего Истфилда, с самого детства впрямь любил роскошь и красивые вещи, и не видел повода это скрывать.Возглавляли процессию зазывалы с музыкантами и четыре совсем юных жрицы из храма Солнца, устилающие путь лепестками роз и монетами, однако они для народа, кажется, не существовали вовсе: все взгляды были обращены к трону. И они вгоняли в тоску. Этикет требовал хотя бы изредка махать рукой подданным, оказывая им царское внимание, но Гильгамеш лишь скучающе и внешне расслабленно оглядывал толпу: будто бы ему было до этого. Король?— это не слуга для народа, а его светоч, это лицо государства и живое его воплощение, и он должен сиять ярче и привлекательнее всех. А сегодня Гильгамеш блистал как никогда.Любопытно. Его королева, что теперь именовалась королем Артуром, или же ?ледяным королем?, когда-то сказала то же самое?— про короля и светоч. Только светочем она называла духовный путь, полный благости, коему следует король и подает тем самым пример своим подданным. Гильгамеш прикрыл на миг глаза, но не перестал прислушиваться к шуму толпы, к ее приветственным выкрикам. Благородство и самоотречение его королевы, бесконечно глупые для политика и делавшие её на этом поприще ужасно уязвимой, смешили его и вместе с тем восхищали. И, разбирая отчеты шпионов, гласившие о принятых королем Вестфилда решениях, Гильгамеш порою не мог сдержать улыбку. В этом вся она?— запретить ввоз рабов на территорию своей страны, ужесточить наказания за мародерство на территории врага?— вплоть до смертной казни, и, что смешнее всего, отменить принудительные браки… А проведенное ею упрощение процедуры обращения к королю с просьбами?— и вовсе отдельный разговор. Интересно, у нее хотя бы осталось время спать или так и сидит круглые сутки в зале приемов, выслушивая бесконечных просителей? Ее решения весьма его развлекали, хотя в остальном она жила так скучно, что впору было уснуть за чтением доклада. Тренировки, советы, приемы, ответные визиты, и снова советы в кругу своих рыцарей…Жизнь праведницы. Даже не жизнь?— существование. Этакий факел, что горит для услаждения других. Разумеется, он покажет ей иную жизнь, выдернет эту монашку из ее кельи. Полную удовольствий и эстетики, полную жажды жизни. Как было с Энкиду?Гильгамеш оглянулся на друга, ступавшего по левую руку от него. Да, когда-то и Энкиду был странным, наивным и принципиальным до одури мальчишкой… но то?— совсем иной случай, с его происхождением неудивительно. Однако и он со временем проникся благами цивилизации, и хотя всё ещё не любил людское общество, предпочитая оному компанию единственного друга, и всё же научился и пить вино, и отдыхать, и красиво говорить, и красиво одеваться, и красиво жить… Вряд ли его королева столь же скоро увлечется его жизнью, с ее-то категоричностью к благам цивилизации в целом и ко всему тому, что касается Гильгамеша, в частности.Но тем интереснее.