Часть первая. Глава 4. Сомнения (1/1)

6 мая 521 года третьей эпохи. Мэрильен. Южный ВестфилдЭтот моцион Утер совершал в каждый свой приезд сюда. Право, это было так в его духе?— с трудом оправиться от смерти жены, но при этом регулярно, с каким-то упорством мазохиста, навещать ее могилу, бередя и без того не заживающую рану. Хорошо видимая, исхоженная тропка змеилась вглубь парка, на который больше всего походило мэрильенское кладбище: видимо, ее протаптывали служители церкви, регулярно меняющие здесь цветы и не позволяющие месту упокоения королевы зарасти пылью. И наверняка во время реквиема, который служат в храме каждую субботу, имя Игрейны Пендрагон упоминалось первым?— Утер, как человек, строго следующий заветам Создателя, наверняка позаботился и об этом. Как настоял и на том, чтобы ее похоронили не в Камелоте, в семейном склепе, а именно здесь?— на прихрамовом кладбище, в небольшом городке на юге страны, до которого от столицы ехать не меньше недели. Быть может, на то была воля самой покойной?— несмотря на тяжелую болезнь, совсем подкосившую ее в последние годы ее жизни, она всей душой любила маленький и уютный Мэрильен, негласную жемчужину страны. Идрис точно знал, что похоронить ее здесь было абсолютно правильным: в крохотном склепе на два шага, построенном специально для нее, у ног какой-то застывшей в камне волшебной феи, а вовсе не посмертной статуи леди Игрейны, как она официально именовалась. И Утер, мудрый и справедливый король в разметавшейся по земле накидке цвета ультрамарина, до боли гармонично смотрелся здесь, коленопреклоненным у ног изваянной в камне жены, будто рыцарь, умоляющий свою леди о знаке внимания. Картина, достойная кисти лучшего живописца, но вместе с тем столь личная, если не сказать интимная, что король Истфилда, сентиментальностью никогда не страдавший, старательно отводил взгляд от исполненного скорби друга. Впрочем, памятуя о замершем в дверях склепа спутнике, тот не стал томить ожиданием: одними губами прошептал молитву, бережно, с какой-то исступленной нежностью возложил хрупкие лилии в руки барельефа, украшавшего тяжелую мраморную крышку, и поднялся.—?Прошу прощения,?— произнес Утер голосом, которым могла говорить скорее ожившая статуя, нежели живой человек. Идрис понимал, что ему сложно совладать с эмоциями: кому захочется демонстрировать слабость перед августейшим собратом? Смягчая ситуацию, король Истфилда поклонился могиле Игрейны и возложил цветы?— в отличие от Утера, в изножье барельефа. Разместить их по соседству с лилиями, оставленными вдовцом, сейчас казалось попросту кощунственным.—?Скорее это я должен извиняться за то, что некстати навязался с вами в эту поездку,?— неожиданно для себя искренне ответил он и, выпрямившись, направился вслед за старым другом к выходу из склепа, а затем и с кладбища, к видневшейся вдали небольшой церквушке. Честно сказать, даже кладбище выглядело приветливее нее: на деревьях и кустах заливался птичий хорал, сквозь нежный покров молодой травы пробивались белые островки могильных камней, а солнце, на протяжении последних трех дней не баловавшее Мэрильен своим вниманием, сегодня смилостивилось и теперь радостно сияло с лазоревого небосвода, окаймленного белыми перышками облаков.Храм же, при ближайшем рассмотрении, больше всего походил не на уютный дом Создателя, а на черный обелиск из страшной маравийской легенды, поглотивший некогда целый город. Несмотря на сравнительно небольшие габариты, он черным вороном взметнулся над остальными зданиями, сгрудившимися в испуганную кучку и отгородившимися от жутковатого соседа обширной площадью, вымощенной обтесанным камнем ещё до распада империи. В таком храме могли бы твориться черные мессы, и уж никак не справляться строгие антарианские службы. Он, словно живое существо, щурил на Идриса узкие окна-бойницы, будто бы ясно видя его мысли и зная наперед, что ни в какого Единого Бога-Создателя тот не верит. Мало того, сам является потомком каких-то жалких божков, которых грозный антарианский Бог мог бы легко стереть с лица земли, не оставив даже мимолетного воспоминания.—?Эа пострашнее будет,?— пробурчал Идрис себе под нос, совсем не задумываясь о смысле своих слов, скорее, следуя инстинктивному порыву сказать хоть что-то, что разрушит давящую атмосферу жутковатого величия. Утер еле уловимо вздрогнул, вырванный из задумчивого оцепенения.—?Что?—?Жуткие у вас храмы. Не оставляет ощущение, будто кто-то за нами следит.—?Куда нам до ваших: сплошь золото да блудницы.—?Кощунствуя на столь трепетную тему, как религия, вы оскорбляете мои чувства. Еще немного, и я буду вынужден объявить вам войну,?— нахмурив густые светлые брови, с ироничной строгостью заметил король Истфилда. Но спутник, как и ожидалось, шутку не оценил.—?Есть ли понятие кощунства в той религии, где людей после смерти причисляют к богам? Не мне, конечно, судить вас, но гордыня, которой пропитана ваша вера, от Падшего. Надеюсь, что вы, рано или поздно, позаботитесь о своей собственной душе и душах ваших подданных и примете веру в истинного Создателя,?— Утер начертил в воздухе странный знак, напоминающий крест. Идрис припомнил, что святой Антар, подаривший антарианцам заветы ?истинного Бога?, а религии?— название, был распят милесскими жрецами как раз таки на кресте. Вроде бы с тех пор от антарианцев требуется осенять себя таким знаком всякий раз, когда они прибегают к молитве, упоминают Создателя или касаются святыни.—?Спасибо, предпочитаю не принимать религию, в которой даже король, властелин мира, вынужден именоваться Божьим рабом. Меня пока и в Эа всё устраивает,?— пожал плечами Идрис. Но Утер, похоже, не расслышал?— он был занят тем, что обменивался краткими приветствиями со своими подданными, в этот утренний час наводнявшими площадь.?Должно быть, к концу дня голова судорожно подергивается от постоянных приветствий?,?— весело подумал король Истфилда, глядя, как спутник кивает одному, другому, третьему… Подданные не кончались, будто к святыне, желая приобщиться к беседе с королем, а тот, похоже, вовсе не тяготился такой фамильярностью: видимо, для обеих сторон данная традиция была привычной. Для Идриса же поведение старого друга было в новинку: зачем раскланиваться с каждым встречным? В столице Утер вёл себя совсем по-другому, ограничиваясь единственным кивком целой толпе народа; но в маленьком городке, видимо, в ходу так называемое ?взаимоуважение?. Парадоксальная традиция: а если в Истфилде принято падать ниц перед королем, то не делать же правителю то же самое только для того, чтобы подданные убедились, что король их уважает? Однако Утера, похоже, подобная фамильярность более чем устраивала, и Идрис предпочел не навязывать свои убеждения в чужом государстве, тактично сделав вид, что любуется архитектурой.Надо сказать, здесь и впрямь было, на что посмотреть. В последний раз Идрис был здесь почти двадцать лет назад и уже успел отвыкнуть от грязно-серых каменных домиков, составлявших львиную долю построек в любом из вестфилдских городов. Практично, спору нет, однако эстетически Идрису больше нравились пышные в своей декоративности истфилдские особняки: ажурные и узорные, с высокими цоколями и декоративными портиками, мозаичными двориками и бассейнами, узкими резными окошками и домашними садами. Они сочетали в себе наследие Милесской империи и роскошь восточной архитектуры, и благодаря диковинным пестрым узорам выглядели нарядно, услаждая взор горожан.Жаль, конечно, что некогда распространенный в Вестфилде светлый и легкий милесский стиль давно канул в прошлое, уступив место монументальности построек из грубо отесанного камня. И все же угрюмыми улочки этого чистого городка не были: будто в лоскутном покрывале, серый камень перемежался цветными заплатами крыш, фигурными фрамугами на дверях и окнах, пёстрой порослью палисадников и стройными, будто прочерченными по линейке изумрудными чернилами, рядами садов и аллей. И эти незначительные на первый взгляд детали оттеняли общую грубость камня, создавая причудливую, завораживающую игрой красок гармонию.Идрис почти забыл о незавершенном разговоре, когда Утер, нагнав его там, где в огромную площадь вливались каменные реки улиц, со всей серьезностью произнес:—?Если бы мы принимали религию в зависимости от того, ?устраивает? она нас или нет, в ней не было бы никакого толку. Чтобы обратиться в какую-либо веру, недостаточно ее ?выбрать?, нужно прочувствовать ее всем сердцем, до самой глубины души, дышать и думать так, как думают братья и сёстры, войти в унисон с мыслями Создателя… Лишь тогда можно будет сказать, что мы верим.—?Право, ваше величество, вы уже в церкви побывать успели? Странно слышать такие речи именно от вас: вы не жрец и не пророк.—?Что странного в речах о Создателе?—?То, что это проповедь, и звучит она из уст короля. В сочетании с вашим образом жизни вырисовывается опасная картина: сначала строгость и умерщвление плоти, потом проповеди и забота о душе погрязшего в ереси соседа… в святые метите, не иначе,?— попытался отшутиться Идрис, мысленно себя останавливая, но при этом с ужасом понимая, что прекратить дискуссию не в силах.Вот же парадокс: вроде не хотел разводить религиозную демагогию, и при этом парой замечаний умудрился углубить и без того бездонную пропасть противоречий. Совсем забыл, что перед ним правитель государства с абсолютно другой идеологией, и, что хуже, антарианец. А в антарианстве, увы, король мира один?— Создатель. И его адепты не уставали напоминать об этом ?неверным?, насаждая религию не проповедями, а огнем и мечом. Утер, конечно, не относился к воинствующим фанатикам, однако рисковать успехом международных отношений, затрагивая высокие материи, все же не стоило. Смерть жены явно подкосила короля Вестфилда, раз уж он пошел искать утешение в религии, и если еще пятнадцать лет назад Идрис смог бы с точностью сказать, что Утер отреагирует спокойно, то сейчас?— с большой натяжкой. Помнится, как раз-таки с принятием его дедом новой государственной религии бывшие регионы Милесской империи перешли от вежливого нейтралитета к постоянным конфликтам, на первый взгляд незначительным, но неустанно подтачивающим и без того шаткий мир.Но Утер вовсе не собирался поддаваться на провокации.—?Не нужно быть святым, чтобы что-то осознать. Достаточно пережить катарсис, тот, который разделит жизнь на ?до? и ?после?. С тех пор как… —?он запнулся и как-то глухо, осторожно продолжил:?— с тех пор, как Создатель забрал Игрейну к себе на небеса, я многое переосмыслил. Наш Бог не посылает несчастья просто так: это либо испытание нашей веры, либо наказание за грехи…Он замолк, наткнувшись на серьезный взгляд спутника. Слишком серьезный для того, кто всегда очень иронично относился к антарианской вере. Того, кто насмехался над самим понятием греха?— ему можно жить, постигая все возможные удовольствия и роскошь, и боги своему любимцу и посланнику всё простят, а если не простят, достаточно лишь принести хорошую жертву.—?Кто бы говорил: святее вас только сам Антар. Из всех непростительных грехов вам можно приписать лишь дружбу с неверными, да и то с большой натяжкой: мы не так уж дружны, чтобы возмущать этим Создателя,?— произнес Идрис всё так же, без улыбки, задумчиво глядя на друга. И на миг Утер ощутил то старое, давно погребенное под песками времен, почти забытое чувство?— взаимопонимание с этим человеком. Когда нет нужды жонглировать обтекаемыми формулировками и облекать в слова притчи для того, чтобы склонить чашу переговоров в свою сторону; когда их не разделяет накладывающий непомерный груз обязанностей стол переговоров. —?И разве дружба не является в вашем учении краеугольным камнем постижения божественного замысла? —?закончил он. Утер не смог сдержать улыбку.—?Что я слышу? Вы прочли ?книгу Антара??—?Слава богам, нет. Пришёл к нам в Урук недавно один проповедник,?— отмахнулся Идрис, не обращая внимания на странное веселье в голосе спутника. Король Истфилда и сам бы посмеялся над собой, случись ему прочесть целый талмуд откровений бедняка, утешающего себя и своих последователей, что не в этом грешном мире следует искать счастье. Всё равно что слепец стал бы убеждать зрячих, что зрение им вовсе не нужно и следует немедленно от него отказаться. —?Вопил так, что уши закладывало, что-то про любовь и ересь, про богов и единого Бога, а еще про бездну с мракобесами. Причем выглядел так, будто эта самая бездна его только что выплюнула… Но, как ни странно, речи его были намного более содержательными и мудрыми, чем у того же понтифика, который?— представьте себе! —?приноровился слать мне требования покаяться и обратиться в истинную веру. Вот и не отказал себе в удовольствии послушать.Говорить о том, что впоследствии проповедник был принесен в жертву жрецами Солнца, Идрис не собирался: Утер лишь осудит, даже не попытавшись понять, что нельзя иначе. Если всякий будет сеять смуту в государстве, то что останется в итоге от того государства? Тем более если вера в божественное происхождение короля имеет в нём немалое значение. Потому король Истфилда принялся молча и с некоторым замиранием сердца отвязывать своего вороного от коновязи. В душе крепла надежда, что спутник сейчас не развернется и не пойдет в этот жуткий, гнетущий храм, дабы помолиться за упокой души жены. Впрочем, опасения были напрасны: Утер не стал приглашать Идриса в святое место.—?К слову, о понтифике,?— Спохватился он, в два коротких движения развязав на первый взгляд тугой узел, на который был привязан его собственный конь. Идрис даже не удивился: сходу распутывать любые узлы умел практически каждый, кто любит возиться с лошадями. А Утер всегда предпочитал верховую езду тряске в карете, и, став королем, не спешил отказываться от привычного способа передвижения. —?Сегодня утром гонец доставил письмо из Сакры, святейший просит помощи в войне с горцами. Если у вас нет больше никаких дел, то я бы предложил вам вернуться в особняк, обсудить кое-что?— если не ошибаюсь, вы интересовались судьбой предгорий… Да и потом,?— он позволил себе сдержанную улыбку,?— заставлять вашего сына вновь скучать тоже невежливо.—?Если заскучает, можно будет привлечь к обсуждению внешней политики,?— ответил Идрис и, тоже справившись с узлами, забрался в седло?— к своему изумлению, вполне ловко. —?Немного работы ему не повредит?— не всё же вашей дочери заниматься государственными делами. Кронпринцу не следует привыкать к праздности, дипломатические поездки всё-таки не увеселительная прогулка.—?Я-то полагал, что для дипломатических целей вы подарили ему этого мальчика, Энкиду.—?Король не должен во всем рассчитывать на дипломатов,?— назидательно промолвил гость, с тенью зависти наблюдая, как Утер с просто-таки кошачьей ловкостью взлетел в седло. —?Но, если вы не против, Гильгамеш возьмет его на переговоры. Мальчишка толковый?— я даже рад, что он не остался в Камелоте с остальной делегацией,?— и совсем не рад, что сын уже в семнадцать лет строит заговоры за его спиной. Только воспитывать Гильгамеша уже поздно, остается только надеяться, что ему впоследствии не придется сожалеть о своих решениях.—?В таком случае, переговоры будут проводить Артурия и Гильгамеш. Подумать только: переговорщики молодеют, и скоро нам с вами придётся отправляться на покой,?— будто бы в шутку заметил Утер.Идрис проглотил рвущееся с языка замечание о том, что уж женщине-то на переговорах точно делать нечего, и зря отец поощряет её вольнодумие. Разбирать решения короля и сводки?— это одно, а обсуждать с мужчинами серьезные внешнеполитические проблемы?— совсем другое. Но по здравом измышлении заключил, что если присутствует Энкиду, который по статусу намного ниже, то почему бы не дополнить картину еще и девчонкой?И всё же не мог не поинтересоваться:—?Хорошая ли идея? Смогут ли они адекватно вести переговоры при всех их разногласиях?—?Моя дочь прекрасно умеет разделять политику и личные отношения. Кроме того, с приезда Энкиду они стали больше общаться,?— дипломатично заметил Утер, опустив тот факт, что Артурия, вынужденная с одобрения отца проводить тренировки и занятия в компании юношей, с каждым днём становится всё мрачнее. Да и он тоже не был в восторге от будущего зятя?— на востоке мальчиков слишком балуют, тут Идрис прав. —?Но, право, что за интерес? У меня возникло ощущение, что вы желаете этого брака намного больше, чем ваш сын,?— не удержался он от шпильки.Идрис сдержал смешок: какой всё-таки наивный способ выяснить, как относится к будущей невесте Гильгамеш. Впрочем, для отца вполне естественно интересоваться, будет ли дочь счастлива в браке, равно как для короля?— искать способы заключить союз с минимальными потерями для себя. Идрис хорошо понимал Утера, но в крови против воли взыграл давно уже угасший огонь веселья, вызвавший детский порыв ответить колкостью на колкость:?— А почему бы и не желать? Неприязнь нередко является хорошим началом для любви. У Гила только так и зарождается симпатия?— а вот если он благодушен с человеком, значит, с ним ему скучно. Не беспокойтесь: ваша дочь его очень заинтересовала, а что до недостатков?— кто, как не он, сумеет воспитать из нее прекрасную жену? —?протянул Идрис, в этот момент став ужасно похожим на своего сына. Бровь Утера дернулась, выдавая его негодование.—?Смею надеяться, что ничего в её воспитании исправлять не нужно,?— холодно ответил он.Кони мерно чеканили шаг по мостовой, позвякивая стременами, и люди почтительно расступались, приветствуя короля. Однако теперь тот замкнулся в себе, отвечая лишь сухим кивком, что выдавало его озадаченность после разговора с августейшим собратом. А Идрис просто наслаждался верховой ездой, цветущей юной весной и давно забытым ощущением свободы, не обращая внимания на вновь ставшую напряженной атмосферу. И еще, пожалуй, впервые в жизни смутно завидовал своему спутнику?— он может разъезжать не в роскошных экипажах, а на вполне обычном сером скакуне, гарцевать или мчаться будоражащим кровь галопом, и, несмотря на груз прожитых лет, ощущать себя веселым шестнадцатилетним принцем. Не то чтобы Идрис хотел отказаться от привычной жизни, соответствующей статусу царя вселенной, вовсе нет. Но все-таки как же славно, что есть небольшой провинциальный Мэрильен, где привыкли ко всему, в том числе и к королю, весело приветствующему на улицах подданных и знающему их по именам, где можно разъезжать на коне, не заботясь о статусе божьего потомка. Где можно почувствовать себя даже… счастливым?***Артурия всегда представляла свой дебют на дипломатическом поприще более торжественным. Сидеть за огромным круглым столом в приемном зале замка Камелот, в котором всегда проводил переговоры отец. Чтобы гобелены с вышитыми на них гербами водопадом ниспадали из-под высокого потолка, из ниши напротив входа строго и мудро смотрела статуя Создателя, присутствующего здесь как гарант честности и мира. Чтобы одесную сидели свои дипломаты, а на противоположной стороне?— чужие, и беседа текла размеренно и неспешно, будто полноводная река. И, по возможности, чтобы исход переговоров для Вестфилда оказался удачным, и не пришлось прибегать к тем грязным уловкам и сложным этическим маневрам, которым учил старик-дипломат, уже давно отстраненный отцом от дел… Но прежде всего чтобы правитель другого государства, несмотря на то, что являлся оппонентом по столу, её уважал.А не смотрел так надменно и не бросал фразы, будто какую-то подачку?— отрывисто, будто нехотя и свысока. Нет, манеры Гильгамеша в кои-то веки были безупречны: сдержанные кивки, соответствующие требованиям этикета жесты?— ни одного лишнего движения, и даже вежливые, уважительные обращения?— однако каким тоном они говорились… Будто бы перед кронпринцем сидел несмышленый ребенок, настойчиво требующий внимания, или босоногий простолюдин, пришедший умолять о выделении денег на ремесло. Артурия не могла не нервничать от такого к себе отношения?— несмотря даже на то, что ситуацию немного смягчал Энкиду, сейчас не рассеянно-равнодушный, как в первую встречу, а собранный, серьёзный и неизменно вежливый. Идеальный дипломат, сглаживающий неловкие паузы дружелюбными замечаниями, без труда поддерживающий отстраненную беседу и аккуратно переводящий её в нужное ему русло. Как раз с ним принцесса Вестфилда и вела диалог, предпочитая делать вид, что Гильгамеш?— всего лишь такой же зритель, как и короли, присутствующие здесь, но практически не вмешивающиеся в разговор.Она понимала, чего добивается отец, отстранившийся от этого обсуждения, и была благодарна ему за то, что впервые доверил ей такое серьезное дело, как ведение переговоров. Но почему именно с истфилдским кронпринцем? Артурия просто-таки кожей ощущала, что ее слово не имеет здесь ровно никакой власти, что независимо от того, о чем они договорятся с Энкиду, Гильгамеш всё сделает наоборот, просто потому что его оппоненткой была она. Женщина и его будущая ?королева?, как он оговорился в начале этой беседы.Словом, едва переговоры подошли к концу, а наследники государств пожали друг другу руки, Артурия попросту сбежала из особняка в единственное с недавних пор место, где могла чувствовать себя уютно. В гущу леса, к приютившемуся возле небольшого озера рыбачьему домику, пропахшему сыростью, травами и свежей выпечкой. Туда, где жил лучший друг, с которым ?принцессе водиться нельзя?, но она, несмотря на возмущение гувернера, всё равно убегала сюда в каждую свободную минутку, независимо от загруженности дня. И госпожа Вивиэн, больше похожая на озерную нимфу, нежели на почтенную мать семейства, всегда с распростертыми объятиями встречала гостью, интересовалась её делами, жаловалась на худобу и непременно предлагала покушать. О, она обожала готовить каждый день что-нибудь особенное, а еще больше ей нравилось угощать своей стряпней ту, кто встречал ее попытки сотворить очередной кулинарный изыск с детским восторгом в глазах.А еще госпожа Вивиэн не мыслила своей жизни без сказок. Как и рецептов, у нее их было неисчислимое множество, и все разные?— волшебные и повседневные, страшные и забавные, героические и романтические. У Артурии порою возникало подозрение, что она сама их придумывает темными вечерами и с нетерпением ждет, когда в гости к сыну придут его друзья, чтобы усадить детей перед очагом и нараспев рассказывать чудесные истории, в которых по лесу гуляют дриады, фейри и ши, в ночных небесах парят вильи, а в горной пещере гнездится самый настоящий грифон. Но больше всего слушатели любили, когда чудеса из сказок оказывались рядом?— так, что можно коснуться, только руку протяни, и рассказчица их баловала, на ходу сочиняя поучительные сказки о том, что их окружает. Озеро за окном оказывалось не просто озером, а настоящим источником молодости, к которому по вечерам приходят старые сгорбленные ведьмы, чтобы вернуть себе красоту. В центре его спрятан волшебный Меч Фей, а на илистом дне живет ?небесная рыбка?, которая исполняет желания того, кто ее поймает. И дети, сидя у очага в уютном полумраке дома, зачарованно внимали рассказу, и за окном, там, где к озеру подступали узловатые стволы осин, чудились им старухи-ведьмы, пришедшие за молодостью. Отец семейства тоже порою садился в кресло с кубком медовухи или эля и так же тонул в согретой теплом огня домашней атмосфере, навеянной глубоким, завораживающим голосом. Прерывать рассказ супруги он никогда не смел?— такие вечера принадлежали одной лишь Вивиэн. И для Артурии, которая после смерти матери чувствовала себя одиноко в слишком большом для нее одной особняке, подобные моменты были сродни глотку горячего пряного чая зимним вечером.…Несмотря на то, что они с Ланселотом не виделись всего лишь неделю, у Артурии все равно возникло ощущение, будто она вернулась в родные края после долгого отсутствия. Слишком непривычным было не ожидать подвоха и не готовиться каждый миг к жестокому противостоянию, а просто покачиваться на волнах в пахнущей тиной и сырым деревом лодке, щуриться от слишком яркого солнца и рассказывать лучшему другу обо всём, что тревожило все это время. Привыкшая скрывать свои эмоции, принцесса Вестфилда никогда не умела и не любила жаловаться, но, стоило Ланселоту в шутку сказать, что сейчас она выглядит как Юдифь* накануне ночи, и поинтересоваться, не собирается ли подруга пойти и отрубить голову Олоферну*, как ее словно прорвало. Она говорила и говорила, то понижая голос, то начиная почти кричать, и с ужасом понимала, что выработанный самоконтроль дает трещину… а Ланселот внимательно слушал, не перебивая и не стараясь успокаивать?— просто зная, что девушке рядом надо выговориться.—?Не лучший выбор,?— произнес он, едва подруга закончила повествование, и сдвинул на лоб широкополую шляпу, скрывая лицо в тени. Артурия, шляпы при себе не имевшая, вынуждена была жмуриться: весна будто бы отыгрывалась за блеклость предыдущих дней, и сегодня так и норовила ослепить людей россыпью красок и обилием света. С пронзительной лазури небосвода струились лучи уже клонящегося к закату солнца, крася загаром бледную после зимних холодов кожу, рассыпая по щекам брызги еле заметных веснушек. Касаясь озерной ряби, солнечные блики золотыми рыбками ныряли в сумрачную водную глубину, превращая ее в какой-то сказочный источник, осыпающий и лодку, и юных рыбаков в ней, и темнеющий в отдалении хоровод осин искорками солнечных зайчиков.—?Отец считает иначе. Всё-таки Идрис его старый друг, а Истфилд?— наши ближайшие соседи,?— с горечью произнесла Артурия, глядя, как Ланселот подсекает клюнувшую добычу. С малых лет привыкший помогать отцу, он справлялся с этим непростым делом очень ловко, и скоро в корзину на дне лодки шлепнулся крупный карп. Рыба в этом озере была непуганой и ловилась легко: рыбачили в основном не здесь, а в реке Нитас, расположенной неподалеку, и не удочкой, а с помощью сети. И не было необходимости плыть сюда на рыбалку, однако, завидев на лице подруги отчаянное выражение, друг решительно объявил, что они едут ловить небесную рыбку и неважно, сколько времени придется на нее потратить. Разумеется, ловились весьма прозаические карпы и караси, однако атмосфера беззаботной беседы сделала своё дело: удалось хотя бы немного развеяться. Жаль, что ближе к вечеру Ланселот вместе с отцом пойдет вытаскивать из реки сети, а Артурии придется вернуться в особняк к надоевшим гостям.—?Опять не небесная,?— посетовал юноша, кивая на корзину, практически наполовину заполненную рыбой. —?Чудится мне, матушка опять напридумывала небылиц, а я снова поверил. Рыбка, исполняющая желания, подумать только… можно ли представить более дурацкую сказку?—?Просто ты недостоин,?— краешками губ улыбнулась Артурия. Сколько бы Ланселот ни ворчал, что мать живет одними сказками, он сам невольно впитал её любовь к ним и, несмотря на подошедшее к концу детство, все равно в глубине души верил в чудеса. И, что самое главное, приобрел умение слушать, столь же ценное, сколь и редкое.—?А ты сама попробуй, если считаешь себя достойной,?— хмыкнул он. Артурия лишь покачала головой: от нее и обычная-то рыба уплывала, не говоря уж о волшебной. Рыбалка никогда не была её коньком, зато в битве на деревянных мечах она легко могла победить любого из своих друзей, даже аристократа Бедивера, которого обучал его собственный отец, бывалый воин. На миг сердце девушки кольнуло тоской: сейчас Бедивер уже служил оруженосцем у какого-то рыцаря, знакомого отца, и в последний раз они виделись больше года назад. Разумеется, Артурия была очень за него рада: военная карьера была давней мечтой Бедивера, и всё же как же его не хватало! Всегда надежный и рассудительный, твердо стоящий на ногах, он бы подсказал выход из любой ситуации. Но, к счастью, оставался еще и верный, слегка мечтательный Ланселот, хотя и он порою грозился уйти в оруженосцы, чтобы снискать славу и всегда быть рядом со своим ?Королем рыцарей?.—?Мне иногда кажется, что я не просто недостойная, а настоящая грешница, и Создатель наказывает меня страшной карой?— Гильгамешем. Теперь, помимо совместных трапез, отец настаивает на том, чтобы мои учителя обучали еще и их с Энкиду,?— вздохнула она, задумчиво созерцая собственное отражение в искрящейся на солнце воде. За спиной серебристыми переливами заиграла музыка: Ланселот выводил на грубо вытесанной флейте какой-то мудреный мотив. Отражение в воде колыхалось в такт мелодии и, дразнясь, как-то противно и очень похоже на Гильгамеша кривило губы: пришлось взболтать воду рукой, прогоняя собственного двойника с озерной глади. Однако, стоило прохладной воде коснуться разгоряченной солнцем кожи, как что-то скользкое на миг прижалось к ладони, заставив удивленно отдернуть руку. —?Ай!—?Извини,?— без капли раскаяния улыбнулся Ланселот, отнимая от губ флейту. Стайка мелких рыбок торопливо брызнула в стороны, будто бы действительно приплыла послушать музыку, а концерт уже закончился. —?В некоторых версиях легенды небесные рыбки как единороги?— любят музыку и несчастных юных дев, вот я и решил совместить. Ты, кстати, небесной среди них не заметила?—?Нет,?— возмущенно отозвалась Артурия. —?Я тебе о серьезных вещах, а ты…—?На всякую вещь, даже самую серьезную, можно найти своё чудо, которое расставит всё по местам,?— назидательно произнес друг. И, к изумлению Артурии, протянул ей флейту. —?Держи, тебе она нужнее. Мама говорит, что она еще и удачу притягивает. Не панацея, конечно, но чем Падший не шутит?—?Спасибо, Ланселот. Но если бы всё было так просто, я бы вовсе не переживала,?— вздохнула девушка, принимая подарок и как-то несмело, будто бы не веря в реальность происходящего, вертя его в руках. В голове роились тысячи мыслей: от банальных слов благодарности до неловкого возражения, что играть на музыкальных инструментах она никогда не умела. Однако облачаться в слова эти мысли не хотели никак, и Артурия ограничилась тем, что спрятала флейту за пазуху.—?А разве не просто? —?темные брови юноши взметнулись вверх. —?На твоем месте я бы поговорил с отцом и попросил найти другого мужа. Не эгоистичного и злого принца, который сделает тебя своей игрушкой, а того, которому ты по-настоящему понравишься. Его Величество любит тебя, Артурия,?— мягко добавил он, едва заметно улыбнувшись,?— и хочет, чтобы ты была счастлива.—?Тогда зачем заставлять меня выходить замуж?—?Может быть, он лучше тебя понимает, что хрупкой девушке не вынести тягот власти в одиночку? —?вопросом на вопрос ответил Ланселот. —?Испокон веков государством правили мужчины именно потому, что они сильны. Мы, мужчины, созданы для этого: воевать, командовать, решать проблемы. А женщина?— хрупкий цветок в руках мужа, и разве это плохо? Она должна заботиться о семье, а не ломать голову над проблемами государства, абсолютно ей не нужными.Артурия зябко поёжилась: на миг ей показалось, что над озером пронесся холодный ветер, заставивший тело покрыться мурашками. Уж от кого, а от Ланселота таких речей она не ожидала. Не он ли порою величал ее ?Королем Рыцарей?? Правда, пока только их с Бедивером королем, но сомнений не было: вскоре к ним присоединятся другие рыцари. И Артурия, конечно, будет самым справедливым из существующих сюзеренов, потому, что ее приближенные?— не лентяи голубых кровей, привыкшие исключительно к праздности, а мудрые, добрые и храбрые воины без страха и упрека. Но в какой момент Ланселот, тот, от кого она больше всего ждала поддержки, отказался от этой мечты?—?Не нужные? —?возмутилась она,?— Наследница государства?— я и никто иной. Меня воспитывали как правителя Вестфилда, и я знаю о своей стране всё: начиная с обстановки на международной арене и законодательства, а заканчивая просьбами народа, которых у отца накопилось на целый фолиант. Неужели всё это только для того, чтобы потом я могла выйти замуж за постороннего человека и смотреть, как чествуют его, а государство тем временем катится в пропасть? Ведь слово королевы… —?она запнулась под внимательным взглядом черных бархатных глаз Ланселота,?— слово женщины, сколь бы умной она ни была, не значит ничего. Пойми, Ланселот, взойди я на престол, сначала за меня будет принимать решения совет, а потом муж. Королеву никто не допустит к власти?— и мне останется только блистать на балах.—?Разве не лучше доверить дела мужу и быть просто королевой? —?упрямо возразил тот. —?Замуж для того и выходят, чтобы быть, как за каменной стеной?— а взамен дарить любовь, заботу и тепло.—?А если женщина была бы намного полезнее в роли короля, чем королевы? Большинство правителей не могут и не собираются жертвовать жизнью ради блага своего государства?— так как отдать Вестфилд в руки того, кто даже не понимает его проблем, а просто упивается собственной властью?.. Да что тебе объяснять? —?в сердцах выпалила Артурия, заметив, как друг на неё смотрит: будто на маленькую девочку, говорящую про какой-то таинственный мир, который ей приснился, но куда следует немедля отправиться. Горло сжало от обиды и чувства несправедливости, и голос упал до глухого, отчаянного шепота. Не переубедит, как бы ни старалась. —?Сама знаю: вся проблема в том, что я женщина. А совету только и нужно, что посадить на трон безынициативного мальчишку, которым с легкостью можно управлять.—?Гильгамеш, судя по твоим словам, точно не безынициативен,?— пожал плечами Ланселот, заставив подругу на миг замереть от изумления и возмущения.—?То есть ты одобряешь этот брак?!Ланселот лишь хмыкнул, всё так же оставаясь невозмутимым. Этим он немного напоминал Энкиду, вот только Артурия могла побиться об заклад, что вряд ли тот смотрел на Гильгамеша так же снисходительно. Вряд ли вообще на истфилдского кронпринца можно было снисходительно смотреть. А в ней даже лучший друг сомневается… Может, она и впрямь была бы плохим правителем, которого не за что уважать?—?Я всего лишь сказал, что твой будущий муж не безынициативен. Это не отменяет того, что он жестокий и циничный человек,?— мягко произнес юноша, сматывая удочку: пора было возвращаться. И полушутливо добавил, заметив, как насупилась Артурия:?— Чего ты меня-то слушаешь? Я всего лишь сын рыбака и наивной сказочницы, и единственное, что могу тебе дать?— надежду на чудо.—?Возможный муж,?— поправила Артурия, отворачиваясь. Она больше не в силах была смотреть на друга, несмотря на попытку того разрядить обстановку. Там, в особняке, она привыкла держать себя в руках и не реагировать на колкости, потому что знала: в мире есть друзья, которые ее поймут и поддержат. Но сейчас картина мира пошатнулась, оставив один на один с жестокой реальностью: Ланселот не поймет. Он был воспитан госпожой Вивиэн, которая жила ради семьи и искренне этим наслаждалась. И убеждение, что именно в такой жизни и заключается счастье всякой девушки, в том числе и лучшей подруги, прочно укоренилось в его голове. Он вовсе не был в этом виноват, но от осознания этого менее обидно не становилось.В любом случае, возвращаясь в особняк с волшебной флейтой за пазухой, Артурия ощущала отчаянную решимость бороться дальше и доказать окружающим свою правоту во что бы то ни стало. Что бы ни думал Ланселот, отец, Идрис, Энкиду или сам Гильгамеш?— она станет королем. Непременно. Как говорится, если хуже быть не может, то это тоже повод радоваться?— дальше будет только лучше.Вот только порою жизнь переворачивает наши представления о слове ?хуже?.