Глава вторая (1/1)

Моя кожа гудит так, словно я выпил слишком много кофе: ко мне сейчас придёт Садзё. Пулей вылетаю из сестрицыной комнаты, ополаскиваю лицо, выбегаю на улицу на тротуар. Надо вести себя спокойно. Совсем скоро он уже будет здесь. Кто-то идёт по улице навстречу ко мне с пакетами в руках — но это не он, это мама.

— О, Хикару, ты как раз вовремя! — восклицает она, передавая мне несколько пакетов. — Я планировала сегодня приготовить курицу, надеюсь, ты не против. Можешь пока начать замариновать её? — затем она приседает на корточки, чтобы осмотреть маленький цветущий кустик перед дверью. Я прикладываю ладонь ко лбу, щурюсь, вытягиваю шею и осматриваю улицу. Пока что никаких признаков Садзё. — Ага, хорошо.— Ты ждёшь кого-то? — спрашивает она, поднимая на меня глаза.— Мой… друг собирался ненадолго к нам заглянуть, — заношу продукты на кухню, не дожидаясь, пока она ответит. Давай, давай же. Беру глубокую миску, выливаю в неё немного саке и соевого соуса, затем добавляю немного сахара. Выглядываю в окно, Садзё по-прежнему не наблюдается поблизости. Беру тёрку, натираю на ней чеснок и имбирь, затем всё смешиваю. Нет, ну что за спешка, успокойся, ему нужно время, чтобы дойти сюда. Успокойся уже.

Замедлись немного, вот, вот так. Спокойно. Делаю глубокий вдох и начинаю думать про джаз. Мысленно следую за нотами, которые блуждают по всему грифу гитары. Садзё бы понравился джаз? Может, лучше пианино, что-то менее экспериментальное? Надо будет обязательно это выяснить. Интересно, что ему на самом деле нравится. Одолжу ему несколько своих дисков или, может, сделаю ему какой-нибудь сборник.

Так, сосредоточься на курице. Вскрой упаковку, промой бёдрышки, насухо вытри и затем отдели мясо от костей. Закидывай это всё в миску, размешивай и ставь в холодильник. В котором так некстати не хватает хоть каких-нибудь прохладительных напитков. Чёрт. Что мне предложить Садзё, когда он объявится, чай? Или что-то холодное?Кричу в окно: — Ма-а-ам, у нас есть газировка?— Не было, зато, кажется, она есть у твоего друга! Блин, он уже здесь! И разговаривает с мамой! Когда он успел подойти к дому? Споласкиваю нож и разделочную доску, мою руки и вытираю их полотенцем. Нервно пробегаюсь рукой по волосам, затем обуваюсь. Открываю дверь, выглядываю… он стоит на тротуаре. Беседует с мамой об обоне[1]. Мои миры сталкиваются.— Мам, это Рихито Садзё, мы одноклассники. Садзё — мама.— Это мы уже прояснили, — смеётся она. — Может, войдёшь? — обращается к нему. Садзё благодарит её и отходит в сторону, пропуская. Я замечаю, что он правда хорошо ладит со взрослыми. И держится совсем по-взрослому.— Садзё, — зову, — ты и правда пришёл. Наши взгляды встречаются.— Пришёл, — говорит он. По его губам скользит полуулыбка, и я невольно ухмыляюсь в ответ.

Мне приходится приложить очень, очень много усилий, чтобы не прикоснуться к нему. Я очень, очень сильно хочу его поцеловать.— У тебя всё лицо красное, тебе жарко? Давай принесу что-нибудь попить… вода сойдёт?— Более чем, — отзывается он. — Я ещё вот… это купил, — и показывает мне пакет с тремя-четырьмя безалкогольными напитками из комбини.

Вмешивается мама: — Не порть себе аппетит перед едой. Садзё, оставайся у нас на ужин, если хочешь. Я приготовлю карааге[2].— Ну, мы пойдём, наверное, — начинаю я, но Садзё успевает меня перебить, — если только вас не затруднит… Звучит аппетитно, спасибо.— Пойдём, — тихо говорю я. — И выпьем уже.***— Кусакабе, ты становишься двухцветным, — говорит Садзё много позже, когда я провожаю его обратно на станцию. Он оглядывается вокруг, затем нежно проводит рукой по ниспадающим мне на глаза волосам. Его ладонь касается моей щеки, и я стараюсь не вздыхать от этого прикосновения, но всё равно делаю рваный вдох.— Знаю, да, — отвечаю я, — надо бы обновить цвет.— И что для этого нужно?— Ну-у-у, сначала надо осветлить волосы, это выведет из них весь тёмный пигмент. Затем я прокрашиваю отросшие корни кистью, оставляю краску на время, чтобы она въелась, и всё такое. И в конце мою голову тёплой водой и наношу масло, иначе всё превратится в солому.Садзё поправляет очки и одаривает меня восторженным взглядом: — Откуда ты всё это знаешь? От сестры?

Я чувствую себя странно, как будто мне приходится защищаться, чтобы обосновать свой выбор: во-первых, покрасить волосы было моей идеей, а не её, а во-вторых, не то чтобы сам процесс окрашивания можно было считать неким забытым ремеслом.— Это-то само собой, но масло, серьёзно? Это кажется каким-то… девчачьим или типа того.— Вовсе нет. Оно не девчачье и не мальчиковое, масло как масло, — несмотря на мой ответ он всё равно выглядит довольно скептично. — А знаешь, Садзё… Ты бы выглядел очень мило со светлой прядью.— Вот ещё.— Ещё бы как выглядел. Всего лишь пара прядей. Может быть, вот здесь, — приподнимаю его волосы в тех местах, где они закрывают виски. — Прямо здесь. Только для меня…***— Садзё такой серьёзный мальчик, — вдруг говорит мама, пока я занят подметанием кухни.— Он самый умный парень в моём классе, — отмечаю я. — И почти каждый вечер проводит за дополнительными занятиями, скорее всего собирается поступать в Киотский универ. Будет изучать что-то связанное с наукой.— Он хорошо на тебя влияет. Хотелось бы, чтобы ты перенял его отношение к работе.— Ма-а-ам, ну так нечестно. Я очень даже серьёзно отношусь к… ряду вещей. Например, к своей музыке.— Лучше бы ты был серьёзен в отношении чего-то более практичного. Не рассматриваешь поступление в бизнес-школу? — говорит она. — Или, может, в техническое училище, где сейчас Тани. Куда-нибудь, где тебе будет надёжно.— Но я хочу… — начинаю я. Не знаю, поймёт ли она. — Хочу… Исполнять собственные песни. Выступать на сцене. Я знаю, что хорош в этом, знаю, что справлюсь. Она поднимает брови: — Ясноглазый ты мой, ты не можешь всегда рассчитывать на то, что занятие музыкой обеспечит тебе достойную жизнь. Каждый ребёнок с гитарой надеется в один день пробиться на большую сцену, но нельзя же ставить на это всё, что у тебя есть. Всегда надо иметь запасной план.— Я не могу позволить себе отвлекаться на это, — говорю я.— Хикару, ты должен быть реалистом. Если ты правда хочешь достичь успехов в музыкальной карьере, тебе предстоит нелёгкий путь. Но пока ты беззаботно живёшь здесь, самое время составить себе план на будущее. Как ты собираешься оплачивать аренду? Как будешь перебиваться, пока строится всё вокруг? Когда будешь находить время для практики, когда будешь писать новые песни, где будешь играть, как найдёшь себе лейбл, который будет тобой заниматься? Или, может, — продолжает она, — есть ведь другие и другие профессии в музыкальной индустрии, которые тоже могли бы тебя обеспечить. Ты мог бы стать менеджером и представлять какого-нибудь исполнителя или, например, попробовать себя в звукорежиссуре. Или маркетинг. Или дистрибуция.— Садзё верит в меня, — отвечаю я, протягивая руку за совком.— Правда? А что Садзё будет делать, когда ты начнёшь пересчитывать последние копейки, чтобы купить рамен? Пустит тебя поспать на ночь на диване? Лучше бы это был не диван, думаю я. Чувствую, как у меня начинают гореть кончики ушей.

Мама сидит за столом и улыбается мне одной из своих фирменных улыбок: — Хикару, можно у тебя кое-что спросить?

Внутри меня что-то сжимается.— Хикару… кто для тебя Садзё на самом деле?

Пожары. По ощущениям это сравнимо с бушующими пожарами на моих ушах, щеках, в груди, я горю, я весь горю, я мог бы стать маяком на токийской башне и осветить всю Акихабару. Я не могу притворяться, что не понимаю, о чём она спрашивает.— Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать, — я запинаюсь. Если я скажу ей, то больше не смогу сохранить нас в тайне.— Хикару. У твоей пожилой матери всё ещё есть два замечательно видящих глаза и сердце, — мне приходится приложить усилия, чтобы оторвать взгляд от пола. Она всё ещё здесь, руки лежат на столе. Ждёт.

Но я ведь не могу просто сказать ей, разве это не так? Я не могу просто взять и сказать, что Садзё это мой кислород, моё всё. Он уедет, а я хочу, чтобы мы оставались вместе. Хочу видеть его, даже если он будет в Киото, а я останусь здесь. Я хочу Садзё. Хочу быть с ним, хочу видеть, как он просыпается по утрам, весь такой сердитый, и тогда я бы поддразнивал его, а он бы пил кофе из своей чашки. Я хочу быть для него целым миром. Потому что он уже стал моим.

Хочу ли я его больше, чем музыку? Мне вдруг становится тяжело глотать.