Значимый (1/1)

Последовательность действий оказалась до смеха незамысловатой. Где-то в глубине Ганту надеялся, что придется сбегать под обстрелами крейсеров, прятаться в трущобах на краях покинутых всеми планет или даже убить кого-то. И дело было вовсе не в предсмертных хрипах юношеского бунтарства, которое должно было испустить дух в горькие пятнадцать. Причиной жажды адреналина было банальное нежелание сидеть в тишине.

Необъяснимым образом жизнь капитана раздвоилась. Ганту понятия не имел, что теперь будет, что делать дальше. Нужно было бы подумать о последствиях и дальнейшей жизни. Или хотя бы для приличия спросить себя о мотивах этого немыслимого поворота жизни. Но как ни пытайся направить голос разума в нужное русло, тот упрямо возвращался к горькому молчанию шесть-два-пять и его трясущимися ладоням. Краем глаза Ганту замечал как бледно-желтые пальцы сжимаются и разжимаются между собой, сплетаются и ломят запястья. Интересно, кто-нибудь держал его когда нибудь за руку? Не для инъекций какой-то жуткой химии, а просто ради человеческого тепла. Знает ли мальчишка из пробирки о том, что вообще такое эмпатия и привязанность? Любил ли он когда-нибудь?К своему стыду Ганту искренне надеялся, что отрицательный ответ на эти глупые вопросы окажется единственно правильным. Он хотел быть первым, кто пропустит теплый сбивающий с курса удар по искусственному сердцу. Стать кем-то значимым для кого-нибудь, хотя бы для неудавшейся машины разрушения. Занять самое важное место в памяти образца. И при этом он просто молча рассекал через облака звездной пыли на аварийном звездолете и даже посмотреть на шесть-два-пять не мог.

— Кэп… Как вы не боитесь что я могу прикончить вас? Разве вы не знаете, ради чего я был создан? — когда образец наконец нарушает тишину, Ганту чувствует облегчение, но только для того, чтобы затем ощутить острое разочарование. Не в шесть-два-пять, в себе. Неужели это и будет их первое общее воспоминание?— Мальчишка… Если бы я боялся всех и каждого, кто может меня прикончить, я бы сошел с ума еще в детстве. — Ну да, именно сейчас идеальный момент щеголять идиотизмом, именуемым “храбростью”. — Я хочу сказать… Эм… Ты бы еще на корабле мог выбить у меня пушку и застрелить всех. Или просто придушить меня голыми руками, так ведь? Однако ты этого не сделал тогда, значит не сделаешь и сейчас.Ганту пытается ободряюще улыбнуться, но выходит что-то совсем уж унылое. Шесть-два-пять смотрит ему в глаза, будто пытается найти подвох, а затем опускает глаза и едва слышно вздыхает.

— Мне нравится ваш оптимизм. Мне бы так.Шесть-два-пять снова переплетает пальцы, слегка сжимает и распускает. Ганту не уверен, что это подходящий момент, но все же бережно прикладывает ладонью плечо образца. Больше для себя, чем для него.

— Просто верь мне, договорились?

Верь… Ну что за идиотская просьба? С какой радости ученый псих стал бы давать своему мощнейшему оружию такой нелепый изъян, как наивность? Шесть-два-пять не появлялся нигде до сих пор и существовал с чудовищами вроде живой молнии и создателя тайфунов, его наверняка долго приучали к независимости, он обязательно должен был пройти подготовку. Да и с чего бы вдруг ему вообще знать о том, что такое доверие, если…— Если бы меня сейчас поймали остальные образцы, они бы даже к Джамбе меня отводить не стали. Шестьсот девятнадцатый лично бы меня поджарил до золотистой корочки и подал бы на стол шесть-два-четыре, узнай они о том, что я предатель. Но я все равно сдался и сейчас мы летим неизвестно куда. Так что я верю всецело.Пусть и из безысходности, но шесть-два-пять верит ему. И когда Ганту видит искреннюю искорку в черных глазах, он клянется себе, что ни за что не предаст это доверие.Он станет кем-то значимым для шесть-два-пять.