Глава 13 (1/2)

Про ФорновоПрошло несколько месяцев с тех пор, как я делал записи. Теперь, эти строки пишу я из родной нашей Франции и оглядываясь назад, диву даюсь, как это я все еще жив и здоров и все это как будто закончилось.

Я думаю, что описывать военные действия с охотой могут лишь те, кто наблюдает за ними из безопасного места и сохраняет хладнокровие, или же лжет, что ему писать об этом легко. За те дни проведенные в обратной дороге я много передумал разных мыслей и возможно память моя исказит подробности, поэтому я напишу лишь о том, что показалось мне важным.

Начну я с монсеньора Коммина. После нашего отъезда из Неаполя он отправился вести переговоры с итальянцами и подробностей я не знаю. Но знаю только, что тогда многие говорили, что он предатель и больше к нам не вернется и настраивали против него короля. Я же этому человеку верил, потому что как мне казалось, к королю он был по-своему привязан, любил его и жалел, а если и ругал, то из переживаний за жизнь его и благополучие. И оказался прав, потому что монсеньор Коммин присоединился к нам в Сиене и был он один из немногих, кто действительно старался поправить наши дела, а не беспокоился лишь о собственной шкуре. Обратная наша дорога заняла времени вдвое больше, чем могла бы из-за частых остановок, о которых я писал. Сначала мы делали их по причине нездоровья короля, но потом, как мне казалось, просто тянули время. На обратном пути король вновь остановился в Риме, надеясь на встречу с Папой, но тот вновь сбежал, не смотря на то, что король лично писал ему с большим почтением и просил не покидать Рима. Я тогда подумал, что надо было королю послушать кардиналов и хорошенько обстрелять папский замом еще в первый раз. Король так же очень надеялся на встречу с Чезаре Борджиа, и на удивление не держал на него зла за то, что тот сбежал от него. Он был очень огорчен таким приемом, потому как честно выполнил все данные Папе обещания, а Папа не выполнил ни одного и обманул его. Так что, как видите, быть Папой Римским и быть при этом человеком правдивым и честным, совсем ни одно и то же.Хочу я сказать несколько слов о той великой битве, которая состоялась под деревушкой Форново между нашим войском и войском Священной Лиги, созданной против короля. Создаваться она начала еще когда мы были в Неаполе, и поначалу итальянцы уверяли, что собирают войска лишь с целью защиты от нас и не собираются причинять нам зло, но это было неправдой. Неприятно удивили меня некоторые люди из нашего войска, о некоторых из которых я скажу отдельно. Они как будто бы совсем позабыли, с какой целью собирались в этот поход и что путь наш- не веселая прогулка, и если таким он и был изначально, то это по милости божьей, а она, как известно переменчива.

Надо сказать, что король приложил все возможные усилия, чтобы кровопролития избежать. Переговоры велись несколько дней, но те условия, которые выдвигала Лига были для нашего короля неприемлемы, хоть кто-то и считал, что нам лучше будет уступить. Надо сказать, что многих тогда беспокоило его состояние и его безмятежность и в армии нашей потихоньку началось недовольство им(прежде всего со стороны швейцарских наемников). Его окружении ему очень дурно служило и часто выражало недовольство его распоряжениями. Говорили, что король мол не способен управлять своей армией и вести ее, что он человек слабый и надо бы кого другого назначить на руководство. Я знал об этих разговор и советник Коммин тоже знал. Но королю мы этого не говорили, чтобы не расстраивать его. Пишу я об этом, чтобы вы понимали, в каком состоянии и настроении находились наши люди к моменту, когда нам предстояла жестокая и решающая битва. Итак, от нашего великого войска осталась одна треть, и та была плохо организована и королем недовольна. Многие из тех, кто был приближен, не получили того на что рассчитывали и теперь смотрели с разочарованием и совсем не хотели помогать. У нас было плохо с деньгами, а у короля еще и со здоровьем. Одним словом, у нас не было почти ничего для того чтобы сразиться с противником, который численностью превосходил нас в три раза и к тому же не был изможден болезнями, разными излишествами и долгой дорогой.Когда стало понятно, что сражения не избежать, король ушел к себе в палатку и всех оттуда прогнал кроме меня. Меня же он спросил: ты боишься завтрашней битвы, Антуан? Я сказал, что не боюсь, но он все равно принялся меня успокаивать и я понимал, что своими словами он пытается успокоить на самом деле самого себя. Я понял, что он очень напуган. Все были подавлены и лица у людей были мрачными. Тут еще доложили, что от дождя намок весь наш порох, а значит, стрелять мы не сможем. Король лег спать, хотя было еще не очень поздно, около полуночи, и с ним в палатке был я и его телохранитель, только один, потому что двое других стояли у входа. Я уснул и проснулся от криков. Вскочив, я увидел короля и рядом с ним, на полу лежал неизвестный мужчина в луже крови.А в руке короля был кинжал и был он окрашен кровью. Король при этом был весь белый и трясся, как в лихорадке. Я не понял, что случилось, а телохранитель короля, можете себе представить, храпел как ни в чем не бывало. Король стал звать стражу и прибежали люди. Оказалось, что пока мы спали, в палатку пробрался убийца и хотел заколоть короля. Все были глубоко потрясены этим, потому что это означало одно: в нашем лагере был предатель иначе как убийца мог попасть в палатку и пройти мимо стражи? Оказалось, что он представился посыльным от итальянцев со срочным сообщением для короля и стража пропустила его, потому что никому и в голову не могло прийти что кто-то станет пытаться убить короля накануне сражения. Эти телохранители короля, впрочем, уже выставляли себя дураками и показали свою глупость и никчемность. Если бы событие это произошло бы в иной момент, возможно, им бы тут же занялись и стали расследовать, но теперь было не до того. Прежде всего король вдруг впал в какое-то исступление и с ним, как мне показалось, едва ли не сделалась истерика. Он выбежал из палатки, и я побежал за ним. Была ночь, очень темно и шел дождь. Я испугался, что он тронулся умом( для этого были причины), потому что он до этого момента никогда никого не убивал своей рукой. Я думаю, в тот момент, когда он убил этого наемника, он осознал, ЧТО предстоит ему завтра и пришел в ужас. Я опасался, что в таком состоянии он может попасться в руки наших врагов, и хотел уже было звать людей с факелами и идти на поиски, но тут король вернулся сам и был он совсем другим человеком. Он был спокоен, собран и извинился за свой поступок. После чего он стал отдавать распоряжения относительно завтрашней битвы и делал это очень уверенно и хорошо, как будто бы кто-то там, в темноте, поведал ему как нужно действовать. Потом он сел писать и писал очень долго и много. Кардинал делла Ровере предположил, что он пишет завещание, но завещание у короля было написано давным-давно, и я предположил, что, судя по объему, король записывает свой жизненный опыт для потомков и монсеньор Коммин, который был рядом, сказал, очень ехидно, что в таком случае это будет величайшее пособие по глупостям, которые надо избегать юным монархам. Он вообще сильно нервничал и был раздражен. Ему как будто хотелось что-то сказать. Когда король дописал, он сложил бумаги и отдал их месье Коммину и я понял, что это были письма. И тут между ними произошел невероятный разговор. К счастью, в палатке тогда были только мы трое и никто больше его не услышал. Король сказал что-то очень тихо, а потом громче: ?так говорите прямо, что хотите сказать!?И тут монсеньор Коммин начал говорить и был он в гневе и я конечно слов его не воспроизведу, но были они примерно такими: ?я много лет служил вашему отцу и это был величайший король, которого я знал! Он сделал Францию великой страной и за всю жизнь ни разу не надевал доспехи, чтобы сражаться! Он презирал войну и доказал, что успеха и процветания можно добиться иными путями. Вы презрели все наставления, которые он вам давал и потому мы оказались там, где сейчас – на чужбине, без денег, застрявшие посреди болота, окруженные врагами, подвергая свою жизнь опасности! И как будто бы всего этого недостаточно, чтобы теперь вы решили подвергнуть риску самое ценное, что осталось у вас – вашу собственную жизнь!?Король выслушал его молча, а потом произнес:?Коммин, если бы моя жизнь была записана на бумаге, как эти письма, и я бы мог прочесть, что свой конец я встречу здесь, и я мог бы выбирать каким он будет, я бы предпочел встретить его в грязи на болоте, пав от руки врага, рядом со своими солдатами, чем немощным стариком в темной комнате, обвешанный амулетами и оберегами?.Дело в том, что король собрался принимать участие в завтрашнем сражении, а Коммин противился тому, из-за этого вышел их спор. Он позволил себе даже задать ему вопрос: а что вы будете делать, ваше величество, если завтра вас убьют или возьмут в плен?

На это король ответил, что к плену он подготовился и отравит себя, если его схватят итальянцы.

?Если же меня завтра убьют, -добавил он, посмотрел на советника как-то очень странно, - вы сделаете то, что должно. Вы призовете герцога Орлеанского. Как делали уже однажды?.После этого советник потупился и произнес уже более смиренно: ?я всего лишь опасаюсь за вашу жизнь?.

Но король ответил, что за эти месяцы он едва не умер дважды и теперь ему ничто не страшно и показалось мне, что если бы в этот момент под его ногами разверзся ад, король бы даже и не вздрогнул. Надо сказать, что когда наши воины узнали, что в бой король поведет их сам, то они воспряли духом. Я до сих пор считаю, что это был правильный шаг и нет лучше способа укрепить веру людей в тебя, чем готовность подвергнуть себя опасности во имя всеобщего блага. На рассвете король одел доспехи и снял с них все знаки королевского достоинства и произнес великую речь, и никогда ни до ни после он не говорил так хорошо. После этого с неба хлынул дождь и грянул гром и это напоминало знак свыше. Кажется, все должны были быть воодушевлены, но это было не так. Я увидел одного из придворных вельмож короля – Ги де Лаваля. Он был сыном двоюродной тети нашей королевы Анны Бретонской. Это был симпатичный, статный молодой человек, доброго нрава, очень хорошо воспитанный. Надо сказать, что за все время нашего похода он жил в свое удовольствие – пил, ел, развлекался с дамами, благо что не грабил и не разбойничал. Одним словом, ни в чем себя не утруждал. И вот в ночь накануне сражения, когда все мы молились и готовились, он напился со страху и теперь по утру выглядел ужасно потерянным и нелепым. У него был опухший вид, и он с трудом залез на свою лошадь. Он дважды выронил свой меч и то и дело приставал к другим с глупыми вопросами. Он был тем, для кого сражение это стало потрясением и неожиданностью. Битва, которая случилась, была страшной и жестокой, и я бы если бы и мог, не стал бы здесь описывать ее во всех подробностях. Но вот об этом Ги да Лавале я и хочу рассказать отдельно. Все мы были обучены владеть оружием по нашему происхождению, но если вы никогда не участвовали в настоящем сражении, то я скажу вам: забудьте все, чему учили вас ваши учителя. Противник ваш благороден только когда он ваш учитель и никто не задумывается, когда наносит удары мечом – правильно ли он делает их или нет. Перед самой битвой, когда я садился на лошадь, король сказал мне: ?чтобы не случилось, Антуан, держись на нее изо всех сил, от нее зависит твоя жизнь?. Дело в том, что король, как и я, был человеком хрупкого телосложения и его наставник по бою на мечах в его детстве говорил, что каждый из нас должен в бою опираться на свои сильные стороны. Король хорошо держался в седле и потому задачей его было не очутиться на земле и не потерять своей лошади, ибо в рукопашном бою, он был бы непременно убит. Так было бы и со мной.

Я увидел монсеньора Коммина и кардинала делла Ровере, которые так же надели свои доспехи. Я подумал тогда, что если доспехи надел человек столько пожилой, как Коммин, и служитель церкви, то дела наши совсем плохи. За оружие в тот день взялись все – начиная от капитана артиллерии и заканчивая поварами и прислугой, у которых из оружия были топоры. Все были готовы биться за свою честь, и я очень гордился тем, что был французом.

Вода в реке Торо поднялась и размыла берега. Я сидел на своей лошади и смотрел в сторону видневшейся на востоке деревушки, до которой было не так уж и далеко и представал, что делают в этот момент живущие там люди – например, спокойно спят в своих теплых постелях, а вскоре, проснувшись, начнут печь хлеб и я вспоминал, какой хлеб пекла моя матушка и как по утру в детстве я просыпался от запаха свежего хлеба и бежал скорее одеваться. Возможно никогда мне больше не почувствовать этого запаха и не увидеть лица моей матери. Мне стало очень тяжело от этих мыслей,но долг велел мне быть с моим королем. У короля было семь или восемь телохранителей, которые должны были быть с ним все время, но один из них заболел и на его место был поставлен Ги да Лаваль. Дело в том, что враги наши не знали, что король принимает участие в битве и в простом доспехе. И вот случилось так, что наш авангард, в который были включены все основные силы, ушел вперед, а король с двумя оставшимися отрядами подвергся внезапному нападению. Король оказался очень близко от врагов; их кавалеристы с копьями наперевес тронулись легким галопом и ударили по нашим двум отрядам. Но эти отряды, действуя одновременно вместе с шотландскими лучниками, отбили их. Итальянцы обратились в бегство и их преследовали все, кроме короля. Он остался стоять, но почему-то не спешил присоединиться к авангарду и с ним был я и монсеньор да Лаваль.Тут-то на нас и напал небольшой отряд разбитых кавалеристов, скакавших вдоль берега и увидевших, что возле нас никого нет. И было их около пяти человек, а нас только трое. И вот, увидев, что к нам спешит противник, Ги да Лаваль, вдруг, внезапно, припустил галопом вперед, в сторону авангарда, с криком ? за помощью!?. Все это произошло внезапно и повергло короля в шок, потому что он смотрел в след удаляющемуся да Лавалю и будто бы оцепенел. Возможно, нам всем стоило пуститься в бегство, но никому из нас это в голову не пришло, кроме монсеньора Да Лаваля. И таким образом он бросил нас, оставив наедине с противником. Король же достал свой меч, готовый к бою, и хотел опустить забрало своего шлема, но что-то случилось, и забрало не опускалось и противник узнал его. Он должно быть изумился, да и любой бы изумился на его месте, увидев короля одного, без охраны, вдвоем со своим камердинером на поле боя. Я подумал, что пришел наш конец и сейчас нас порубят на куски и решил, что пусть сначала порубят меня и выступил вперед, чтобы загородить его. Король же крикнул мне встать ему за спину и это было для того, чтобы противник не мог атаковать нас сзади. Как мне теперь кажется, напавшие на нас люди были несколько озадачены тем, что напали на самого короля и не знали, как им быть – убивать ли его или нет, а потому тянули время и мы просто бились, отражая их удары. Я понял, что они стараются теснить нас к берегу реки и двое из них окружили его, и хотели выбить из седла, но лошадь короля встала на дыбы и копытом ударила одного из них. В этот момент я увидел, что к нам на помощь уже спешат наши люди, и с ними монсеньор да Лаваль. Они яростно атаковали противника, который посмел атаковать короля и перебили почти всех. Я лично своей рукой как минимум ранил одного из них, чему был очень рад. Когда опасность миновала, король спросил меня, не ранен ли я, и в его голосе была тревога, и я заверил его, что со мной все в порядке. К счастью, после этого мы присоединились уже к авангарду и больше не подвергали себя такой страшной опасности. Что касается монсеньора да Лаваля, то он старался не встречаться с нами взглядом и ему должно быть было очень стыдно за то, что он так подло бросил нас.Сражение длилось до полудня. Я не знал, кто выиграл, и мне было все равно, но кажется, закончили мы на том, что обратили в бегство итальянцев, которые не ожидали такого напора.. Дождь прекратился, мы спрыгнули на землю с лошадей.Трава под ногами была окрашена в красный цвет от крови и повсюду слышали крики и стоны раненых. В этот момент один из наших подозвал короля, и мы подошли к лежащему на земле итальянскому воину. Он был уже немолодым человеком и тяжко ранен, изо рта у него и из раны на груди шла кровь. Кто-то сказал: это же Франческо Гонзага! И был этот человек великим итальянским полководцем, и вот теперь мы думали, что с ним делать. Он очевидно испытывал страшные мучения и при виде его тошнота подступила у меня к горлу.?Прикажете взять в плен?? - спросили короля.Но он покачал головой, опустился на одно колено перед раненым и посмотрел ему в глаза. Потом взял свой меч и вонзил ему в грудь, избавив несчастного от страданий. Думаю, тот все равно бы не выжил, и король поступил великодушно. Чуть позже он отдал приказ добить всех раненых. В плен мы никого не брали. Я видел, как монсеньор Коммин подошел к королю и сказал ему: ?Ваше величество, вы мечтали о войне. Это война. Довольны ли вы??Король оглядывал поле боя и спросил, сколько людей мы потеряли. Оказалось, что намного меньше, чем итальянцы, но они захватили наш обоз с продовольствием и королевские штандарты. Страшно подумать, что если бы король внял советам скрываться в своем шатре, то скорее всего был бы захвачен в плен. Я видел его лицо, когда он, окруженный советниками и кардиналами, обсуждал потери и дальнейшие действия. Не знаю, о чем они говорили. Но я знаю, что он не испытывал никакой радости или триумфа и потом, после я видел, как он отходил в сторону, к лесу и его рвало от отвращения. Как описать вам то чувство, которое испытывает выживший во время великого сражения воин, видя, как умирают его товарищи?Я был счастлив передышке и молил господа, чтобы сражение не возобновлялось, ибо силы наши были на исходе, хотя король не получил ни единой царапины даже и это было чудом. Все же мы были счастливы и славили короля. Единственное, что огорчило его, так это то, что итальянцами был взял в плен камердинер короля по имени Габриэль, при котором были реликвии, с давних пор принадлежавшие королю; камердинер шел при обозе, поскольку там везли королевскую постель.Оказалось, весь бой длился не более четверти часа, ибо, как только итальянцы сломали или метнули копья, они все бежали. Погоня же продолжалась примерно три четверти часа. В Италии не привыкли к таким битвам, поскольку они сражаются, вводя одно соединение за другим, и бой, бывает, тянется целый день, никому не принося победы.Все сильно устали и я думаю, никто уже не хотел сражаться. Чтобы атаковать обратившегося в бегство противника, нужно было перейти реку, вода в которой поднялась и стала разливаться. Король спросил совета, стоит ли нам это делать или нет, и одни говорили, что стоит, а другие, что нет. Я видел, как к королю подошел монсеньор да Лаваль и говорил ему что-то, а король отвернулся от него. Думаю, он был огорчен его бегством.

Пока пересчитали раненых, стемнело и мы расположились на ночлег на небольшой ферме, где было много необмолоченного хлеба. Почти все легли прямо так, под открытым небом, на землю. В комнате короля находились раненые – сенешал Лиона и другие, которых он велел укрыть и накормить; все чувствовали, что легко отделались, и уже не мнили о своей славе, как было накануне сражения, ибо враг держался поблизости.

Я лежал на своем плаще и думал о том, как можно быть злым и жадным, как можно предавать своих товарищей, продаваться и делать подлости. Я до сих пор, когда пишу эти строки, не понимаю этого. Конечно, война показывает истинное лицо людей, и каждый дорожит своей жизнью, но я видел за время нашего похода знатных людей, имевших почет и благорасположение короля, получавших от него много милостей и легко предавших его. Я не верю, что этим путем можно достичь счастья и успеха, ибо Господь наш всевидящий каждому воздаст по заслугам. У каждого человека должно быть что-то святое, то, ради чего он готов отдать свою жизнь и душу и удивительно, что для многих людей этим являются деньги.

Я слышал, как монсеньор де Коммин сказал королю: ?Сир, сегодня вами гордится вся Франция?.Я думаю, что эти слова много значили для короля, ибо были произнесены советником в такой час. Я по сей день уверен, что для короля нет ничего превыше королевской чести и достоинства. Сам он никогда не унижал людей и плохи те, кто делают это, ибо человеческая честь и достоинство есть то, что отличает нас от животных.Я лежал на своей подстилке, было совсем темно и на прояснившемся небе зажглись звезды. Я услышал шаги и подняв голову, увидел короля. Я встал и подошел к нему. Он был сильно пьян хоть и не знаю, где мы достали спиртное.

-Сегодня, Антуан, ты проявил храбрость и доблесть и будешь вознагражден за это! Проси, чего хочешь! – сказал он мне. – Когда мы вернемся во Францию я награжу тебя так, как тебе и не снилось, хочешь?Я на это ответил, что мне не нужно ничего кроме любви моего короля и счастлив служить ему. Кажется, мои слова заставили его совсем расчувствоваться.-Ты мне как сын! Я переживал за тебя, - сказал король, хоть по возрасту я был ему скорее братом. – Я бы назвал своего сына твоим именем.Я осторожно напомнил королю, что у него есть уже сын, дофин Карл-Орлан и он смутился немного, а потом засмеялся, сказав, что в таком случае ему немедленно нужен еще один сын, чтобы назвать его моим именем, если только королева будет не против. И тогда он внезапно шагнул ко мне и обнял меня. И если вас когда-нибудь обнимали короли, то вы поймете мои чувства. В этот момент меня как будто бы обнял весь мир.Про то что было после возвращения во ФранциюКак я уже писал, после окончания этой страшной битвы перед нашей армией и королем встал вопрос: продолжать ли сражение? На следующее утро, когда каждый переспал эту долгую ночь со своими мыслями, был собран совет. На том совете мнение разделились: половина убеждала, что итальянцев надо добивать и именно теперь, и это победа окончательно закрепит наш успех. Другая же половина говорила, что еще одного сражения наши люди не выдержат. Те, кто жаждал итальянской крови были убедительны в своих доводах. Король же, который с утра был очень задумчив и молчалив, велел отправить монсеньора Коммина и кардинала делла Ровере на переговоры с противником. Судя по всему, они ни о чем не договорились, но когда вернулись, решение так и не было принято. Так продолжалось весь день – и посыльные от наших войск ходили туда-сюда без всякого толка. Снова наступили сумерки и люди стали укладываться спать. Я тоже собирался ложиться, но тут ко мне подошел один из камергеров короля, растолкал меня и сказал собираться ибо король решил срочно уйти в Асти. Должен признаться, что перспектива покинуть это место меня обрадовала. Надо сказать, я очень боялся, что король примет решение о наступлении, и он явно колебался и я видел, как целый день к нему подходили разные люди, и что-то шептали.И вот мы седлали лошадей, когда к нам подошел монсеньер де Коммин. Услышав, что мы уезжаем, он повел себя несколько странно. Он сказал:?Ваше величество, я не понимаю. Вы одержали верх в этом сражении и всего один шаг отделяет вас от того, чтобы одержать победу, которую французы не одерживали на поле боя почти 200 лет. И теперь, когда вы можете это сделать, вы принимаете решение…отступить??Король немного смутился от этих слов. Однако он произнес довольно уверенно:?Это я не понимаю вас,Коммин. Не далее как накануне не вы ли убеждали меня, что война – дело дурное и затратное?И отговаривали сражаться? Нашей целью было проложить себе дорогу, и мы это сделали. Теперь же вы хотите чтобы я отправил еще больше людей на смерть, в которой нет никакой необходимости? Ради чего? Ради великих амбиций?Но ведь вы же всегда и упрекали меня за них? Мы…уходим…своей дорогой. Вы можете остаться и продолжить переговоры.?Советник на это ответил, что мол, вот уж нет, и он своей жизнью дорожит и поэтому поедет с нами.Итак, мы тронулись еще до рассвета. Не дай вам бог такой дороги, по которой прошли мы эти дни. Противник нас нашего ухода не заметил до полудня и все еще ждал возвращения советника для переговоров, что дало нам время. Я не знаю, можно ли было это считать бегством или отступлением. Но я знаю только, что те дни, когда мы шли были худшими днями за все время нашего похода. Часть людей умерла от болезни, кто-то утонул в реке вовремя переправы, не говоря уже о том, что у нас не было ни еды, ни воды, ни лекарств и людям приходилось заходить в воду по пояс и пить, как животные стоячую воду и за три дня, я лично ел всего два раза. Я до сих пор в толк не возьму как это столько многочисленное войско со столько тяжелой техникой сумела преодолеть такое расстояние, какое преодолели мы? Надо сказать, что никто не жаловался и все вели себя очень достойно, хоть и не слышно было привычных смешков и распевания песен. По большей части люди молчали. Что касается короля, то он пребывал в состоянии странном. Мне кажется(но я не знаю точно), что решение не продолжать бои было им принято против собственной воли. Как я уже говорил, его гордость была уязвлена и думаю, он в глубине души осуждал себя и возможно считал свой поступок трусливым. Но он сохранил жизнь людям и потому был прав. Я хочу сказать, что иногда мы должны принимать решение против собственных желаний и своей гордости, и уметь отказываться от славы, богатства и почестей.Много проблем нам доставил герцог Орлеанский, который был заперт в осажденной Новаре, без продовольствия, потому что сцепился с герцогом Миланским. Я знаю, что король старался сохранять нейтралитет и не влезать в эту историю с претензиями герцога на Миланское герцогство, но я знаю, что он был зол на него. Во-первых, тот во время нашей компании действовал часто не согласуясь с ним, а как хотел, во-вторых, из -за его действий отчасти мы были в таком положении, в каком оказались. И вам трудно было бы представить, в каком виде мы были, когда добрались, наконец, до земель маркизы Монфератсской. Думаю, что последние бродяги, испытали ли бы жалость при видя нас.Начались переговоры насчет спасения герцога Орлеанского между нашим королем и сеньором Лодовико.

Эти переговоры в итоге затянулись настолько, что под Новарой много наших людей умерло от голода.Кроме того кто-то пустил слух в Неаполь, что короля нашего убили под Форново и получилось так, что те наши гарнизоны,которые там оставались, начали терять свои позиции. И тут многие же наши союзники, поверив этому, стали делать вид, будто бы нас не знают и ничем не обязаны Франции и это была еще одна подлость. Что касается операции по спасению герцога Орленанского, то король с этим не торопился и как мне показалось по причине их ссоры. Он хотел наказать его за непослушание. И все дело упиралось в этот единственный город, который герцог Орлеанский хотел удержать, а герцог Миланский вернуть, поскольку он расположен в 10 лье от Милана и является ключом к обладанию всем герцогством, где девять или десять крупных городов, лежащих друг возле друга на небольшом пространстве. Герцог Миланский поэтому говорил, что если ему вернут Новару, не требуя взамен Генуи, то он все сделает для короля.

Что касается герцога Орлеанского, то он постоянно писал королю гневные письма с призывом о помощи и требовал, чтобы мы дали бой миланцам, чего делать король совсем не хотел, ибо герцог был сам виноват в том, что застрял там. В итоге герцога все же спасли и выглядел он вполне себе целым и невредимым, тогда как его люди поумирали от голода, но он кажется, не понимал почему так случилось и считал себя правым. Король потом еще выплачивал оставшимся в живых деньги, и вот вам пример того, что король всегда в итоге расплачивается не только за свои ошибки, но и за ошибки своих подданных. Герцог Орлеанский же к удивлению многих продолжал жаждать крови герцога Миланского и утверждал, что это дело чести, вместо того чтобы радоваться тому, что остался живым и здоровым. В итоге с сеньором Лодовико был заключено мирное соглашение, которое он в последствие не выполнил.Теперь я хочу перейти к тому, что происходит у нас сейчас во Франции. Король вернулся на родину в начале сентября, и я не берусь оценивать стоила ли эта игра свеч или нет. Мне только пришла в голову мысль: а как он собирается руководить государством Неаполь, находясь при этом во Франции? Я к тому, что королю и у себя дома бывает трудно уследить за порядком,( к сожалению, это правда) а тут чужая страна и вряд ли там кто-то будет подчиняться каким-то его представителям. В итоге все так и произошло и мы один за другим начали терять города, которые завоевали. Забыл сказать, что в отношении священной Лиги король отправил вновь с дипломатической миссией монсеньора Коммина в Венецию( должно быть он дорогу туда уже знал так же как к себе домой) с целью заключить договор. Суть была в том, чтобы напомнить им, что они назывались нашими союзниками и перестали теперь поддерживать нового короля Неаполя,( потому что наш король перестал быть королем Неаполя, и город был сдан, а наши там перебиты и изгнаны) вернули то, что у нас отняли, и прочие договоренности, которые они подписали. В ответ на все это итальянцы заявили, что они условия все эти выполнить не могут, так как якобы никогда ничего против нашего короля не имели и вообще с их стороны было самое доброжелательно отношение и что это мы во всем виноваты и первые нарушили условия. То есть они называли черное белым, а белое черным. Я не хочу сказать, что мы были во всем правы и не бывает такого, чтобы в политике дела велись честно и правдиво, но все же таких подлостей, как делал герцог Миланский, мы не делали и король с самого начала вступал в компромиссы, а герцог не выполнил вообще ни одного своего обещания вообще. Я не мог не поражаться, как можно считать великим герцогом такого человека как сеньор Лодовико, если он врет вообще с утра до вечера, при этом уверяя, что врут другие. Я понимаю, что и король наш тоже был не до конца правдив, и обещая отдать захваченные города, не отдал, но во-первых, люди в этих городах хорошо его приняли, а во-вторых..то что позволено королю Франции, не позволено герцогу, и в-третьих, он никого так подло не подставлял и если уж кого и надо бы изгнать из Италии, то это не нас, а сеньора Лодовико, который действует исключительно в своих интересах и плюет на всех вокруг и люди в Италии живут, как скот. Я уверен, что при нашем короле они бы все равно жили лучше, чем живут сейчас,потому что хуже уже некуда.Очередной обман порадовал только монсеньора Орлеанского, который теперь носился перед королем и орал, что он вотде говорил, что этого герцога надо стереть в порошок и что он собака и сволочь, а вот король его не послушал, а он был прав. Себя же виновным он ни в чем не считал, хотя всю войну почти просидел в Асти в замке, пил, ел и жил в свое удовольствие, пока люди( в том числе мы) чуть не отдали Богу душу от голода.Примерно спустя три месяца произошло событие, которое повергло всех в большую скорбь.

Я помню этот день очень хорошо. Был декабрь, шел снег. Король принимал кого-то из наших представителей в Италии. Он сидел на троне и рядом с ним был кардиналБрикконе и камердинер Этьен де Век(те, кто так активно втягивали его в это итальянское предприятие). Внезапно в залу зашел посыльный, стремительно направился к королю и передал ему послание, сказав что-то на ухо. Король развернул его, прочел и переменился в лице. В этот же момент вошел тот самый представитель и с порога заявил, что у него для короля известия печальные. Король молчал и этот человек, не подозревая ничего,сообщил печальное известие о том, что главный неаполитанский замок, последний оплот власти короля в этом государстве – сдан. Но это было еще не все – мы потеряли и Пизу, о которой я уже рассказывал. Назначенный там человек передал управление пизанцам, нарушив клятву короля, данную флорентийцам о том, что вернет им этот город и еще другие города. Города эти возвращены не были, потому что назначенные там королем люди, его подданные,– продали их. Говоря общими словами, люди, которым король доверял и которых слушал, фактически продали его самого, подставив и выставив в очень неприглядном свете перед итальянцами. Как такое могло произойти – уму непостижимо и это было ужасное и позорное бесчестье для короля. Мы к тому же потеряли огромное количество денег и при этом остались должны,так что я даже подумать боялся, что чувствовал бы в тот момент на месте короля, когда ему доложили об этих потерях. Король же выслушал посланника молча, а потом, неожиданно встал и вышел из зала, к изумлению всех, кто там был.

?Должно быть его величество очень расстроился..? - произнес кто-то.

Но я уже догадался, что дело было в послании, полученном королем несколько минут назад. Это было письмо из Амбуаза, в котором сообщалось, что единственный сын короля, дофин Карл-Орлан умер этой ночью от кори.

1496Прошло вот уже как четыре месяца с тех пор, как я последний раз брался за перо. Откровенно говоря, мне совсем не хотелось писать и мысли мои печальны и трудно мне излагать их на бумаге. Теперь конец весны 1496 года и вот уже как более чем пол года король возвратился из-за гор. И с этих самых пор преследуют его одни несчастья. Как удивительно милостив был к нему Господь все эти месяцы на чужбине и как сурово теперь он карает его за грехи.Перечитывая свои же записи, пытаюсь я разобраться и отличить ложь от истины и понять: так ли виновен наш король,что должно на него свалиться столько горя и на него одного? Размышляя над этим, я прихожу к выводу, что вина на нем есть, но та ли эта вина, которую вменяют ему другие? Если он и виновен, то в том, что оказался столь доверчив и поручил руководить собой людьми гнусными и алчными, что не распознал их мотивов, что не проявил твердости и не покарал их. И если виновен он, то почему только он? Почему никто не спрашивает ничего с других, тех, кто втянул его в эту авантюру и сбил его с пути, почему теперь они как будто бы ни при делах? Разве справедливо так строго судить нашего короля за то, что он был преисполнен добрых намерений, но ошибся в выборе проводников?

Постигло семью короля большое горе ибо нет ничего более ужасного, чем смерть его наследника, на которого король возлагал большие надежды. Многие думали, что король после этого впадет в глубокую скорбь и извлечет уроки из ошибок,(хотя не мне о них судить). Он же не изменил своего образа жизни, напротив, еще больше погрузился в пучину слабостей и пороков. Он, подобно самоубийце заходит в воды, держа в руках своих камень, привязанный в шее. Теперь государственными делами он совсем перестал заниматься и все решения принимают его камердинеры и прочие приближенные, которые между собой враждуют и переругались, как собаки. Король же время проводит в постоянным развлечениях, турнирах, пирах и прочих удовольствиях. Он совсем губит свое здоровье различными излишествами и Его уже почти в открытую осуждают за такое поведение,а на королеву смотреть стало больно, ибо она чахнет на глазах, худеет и стареет, оставленная и позабытая. Говорят, что король дал себе обещание овладеть всеми знатными дамами в Лионе и хоть я не верю, что мог он такое говорить,но как будто бы он и вправду пытается любовными похождениями заполнить горечь утрат своих. И не думает он, что потеряв всю Италию, он рискует теперь потерять и Францию, ибо приближенные его почти все его осуждают за образ жизни такой и за распутство, в которое он погрузился и в котором как будто хочет себя в конец уничтожить. Кто-то видит в этом слабость и легкомысленность, но я вижу глубокое отчаянье человека, который обманул самого себя, который чувствует разочарования и себя убивает своей же рукой.