Глава 20. Королевская кровь (1/1)

Когда Лея проснулась, она поняла: сегодня что-то случится.Не открывая глаз, потянулась Силой к сыну, находящемуся в покоях рядом: но мальчик спал, свернувшись, как змея, и сны его блуждали по кругу. Лея не стала приглядываться: не потому, что боялась увидеть что-то личное, а потому, что ей показалось вдруг, что сын?— или его сон?— змея, которая в невероятной злобе кусает свой собственный хвост.Эни было семь, пора была вывести его из Вдовьей башни, отдать мужчинам. Пусть учили бы его махать мечом, считывать карты, управлять кораблями, пусть слушал бы о великих битвах и героях древности?— о чем мужчины говорят мужчинам?Лея не знала.И она медлила.Сидела ночами у сыновьей кровати, любовалась, страшилась, пыталась разгадать.Искала печать проклятья. Искала черты вырождения. Не находила, но бояться не переставала.Она смутно чувствовала, что все закончится на нем.Что он?— последний. Последний Скайуокер.У Палпатина была когда-то семья. На Набу всегда большие семьи, цветы распускаются обильно, деревья плодоносят бурно, и женщины рожают много детей. У Палпатина были дети, кажется, даже внуки: но он погубил их всех.Остался сам, остался один.Лея поежилась, но сегодня, сейчас сыну ничто не угрожало, а с тьмой, что качала его колыбель с левой стороны, когда с правой качала она, мать?— разве что-то она могла поделать с этой тьмой?Только любить. И надеяться что этого хватит.Лея открыла глаза.В них стояли слезы.—?Вот как,?— сказала она сама себе, и резко соскочила с постели.Все утро ходила она наполовину нездешняя, держала глаза открытыми, и была готова ко всему.Она не удивилась, когда узнала, что Люк послал за ней, хотя обычно приходил сам.Она зашла в его приемную?— там было много офицеров, моффов, и вид у них был какой-то оглушенный, растревоженный. Удивительное дело, на нее почти не обращали внимания.В центре комнаты, на столе стоял плохо прокрашенный черный ящик.Он притягивал к себе внимание Леи: что-то было там, в этом ящике, что-то темное, что-то горячее и неприятное.Люк стоял над ним, собранный, поджарый, но глаза у него были широко раскрыты, как если бы он не мог понять, в чем дело.—?Что там? —?отрывисто спросила Лея, но он проигнорировал ее, отвернулся к одному из моффов и сказал твердо:—?Соберите совет гранд-моффов. Призовите сюда Айсард, пусть возьмет своих заместителей из разведки…—?Что там? —?повторила она. Желудок сжимался, подкатывал к горлу, и она поняла, угадала невозможным, звериным чутьем,?— Кто… Кто там?Мофф Пиетт, истекающий виной, ужасом, страданием?— и состраданием?— шагнул вперед, встал перед ней, и начал что-то говорить, сбивчиво, непонятно.Лея подумала, что он ждет пощечины, и, слово идя за его желанием, словно снимая с него часть вины, подняла руку и слегка сдавила его матерую шею Силой.—?Прекрати,?— сказал резко Люк, и шагнув к ней, потянул за собой,?— Держи себя в руках.Он распахнул коробку, и на Лею уставилась мертвая отрубленная голова Оуэна Ларса.Глаза его были открыты, смотрели на Лею недоуменно и с обидой.Она отшатнулась от стола, но Люк крепко схватил ее за плечи и с невероятной силой сжал.—?Пусти,?— тихо зарычала на него она, но Люк как будто не обратил на нее никакого внимания.—?Вы слышали мои приказы,?— сказал он подчиненным,?— Идите.Моффы и стражники быстро удалились, и лишь когда за ними закрылась дверь?— лишь тогда он разжал руки. Лея, сверкая бешеными черными глаза, отпрыгнула от него на несколько метров и закричала:?— Пусть приведут Первого Палача! Я не хочу искать, я не хочу судить, я хочу только приговаривать!—?Лея,?— жестко сказал он,?— Гнев и ярость хороши в бою или постели. Ты должна мыслить ясно. Ясно, понимаешь?—?Я никому ничего не должна!Она почти не знала Ларса. Она его совсем не любила. Но он был свой, кровник. Он был ее.Люк вдруг шагнул к ней, снова взял ее за плечи, тряхнул тяжело и жестко. И сказал:—?Нет. Соберись. Возьми свою ярость?— пусть она станет ледяной. Пусть она жжет тебя, колет изнутри, ранит и ранит, как рой железных пчел. Пусть перебродит в твоей крови, пусть станет крепким вином?— таким, от которого костры все ярче горят.—?Ты учишь меня быть джедаем? —?спросила она зло.—?Нет,?— ответил он, и что-то вроде усмешки скользнуло по его лицу,?— Ситхом.Лея раздраженно заметалась вокруг стола: ярость требовала выхода, она бы легко поубивала бы всех лишних, если бы он их не отослал.Ярость, которую не на кого было выплеснуть, уходила вовнутрь, в самые глубины.Люк снова открыл коробку, и снова начал внимательно разглядывать лицо дяди. Мысли его были очень четкими и простыми, а боль притаилась где-то за углом разума, спряталась до времени.—?Смотри,?— наконец сказал он, и Лея, словно найдя точку приложения сил, подошла, подлетела к нему,?— Смотри.Лицо было искажено мукой, из остатков шеи торчало что-то красное, и Лея на мгновение подумала: не ошиблась ли она? Это казалось невероятным, что вчера он жил, а сегодня уже нет.Лея отвела глаза, но Люк ждал ответа.Старательно игнорируя страдающее лицо, взгляд Леи проследовал за пальцем Люка и уперся во что-то смазанное.Знак Альянса, Красная звездная птица, был намалеван справа от головы, в глубине коробки. Его было непросто заметить.Через несколько долгих секунд Люк и Лея переглянулись, и он сказал:—?Это Траун.Лея закусила губу, а Люк продолжил:—?Знак Альянса, когда идут переговоры о мире? Немыслимо. Не Альянс убил его. Даже если бы они хотели разорвать приглашение к переговорам, им стоило бы подождать еще несколько дней, отказать, когда ты пошлешь им перемирие, не принять ветвь мира?— и война бы считалась продолженной. Даже если бы они хотели спровоцировать тебя на агрессию?— это можно было бы сделать проще и без страшных вещественных доказательств. Им не нужна такая слава, не нужна смерть мирного старика. Это некрасиво. За ними идут потому, что они говорят об идеализме?— хорош идеализм, если для провокации используется голова неповинного человека…—?Голова нашего родича! Это позор для нас, это наша слабость, наши друзья усомнятся в нас, раз мы не можем защитить даже его…Люк накрыл коробку крышкой?— ему неожиданно стало тяжело смотреть. Слегка выкаченные глаза будто говорили: да, вы не смогли меня защитить?— и поэтому я умер.Усилием воли Люк продолжил:—?Это нужно было кому-то, кто ратовал за продолжение войны. Прислать страшное оскорбление?— и нарисовать знак Альянса! Бросить на них тень, чтобы ты в слепой злобе атаковала их. Это сделал кто-то хладнокровный и умный. Кто-то, кто знал, что ты точно выбрала мир.?Почему он так думает???— спросила себя Лея,?— ?Я сама не знаю еще, что я выбрала?.—?Нет,?— ответила она, внезапно успокоившись,?— Умно, но недостаточно умно. Это не Траун. Альянс мог сделать вложение внутри вложения, план внутри плана. Грубо намалевать знак?— так, чтобы я подумала на самого своего лучшего военачальника, так, чтобы я из подозрений и мести обрушила на него свой гнев, так, чтобы к войне, которую они начнут, моя армия осталась бы без командира. Если бы я велела бросить Трауна в казематы…Люк искоса посмотрел на нее.Если бы Трауна не стало… то Люк бы занял его место. Больше никого сопоставимого не было.Во главе армии.Во время войны с Альянсом.Законный сын Вейдера, первенец.Любимый в армии и народе.Одаренный.Более милосердный, чем она сама.Лея замолчала.В голове роились мысли, неслись, как гроза над морем.Мог ли он умертвить Ларса? Почему он так спокоен? Траун сказал, что Люк семь лет жил среди ее врагов?— значит ли это, что он был в Альянсе? Значит ли это, что Люк вернулся по ее голову? Почему он не нанес удар раньше?Нет, бред, он светлый: светлые так не делают.Удобная отговорка, что не делают. Отводит от них подозрения.А ради великой цели?Что значит жизнь одного старика?— и ее, Леи, Империя? Жизнь одного Оуэна Ларса?— и жизни миллионов, миллиардов?Она сделала шаг назад, захлебываясь, давясь своими предположениями.Двери с шумом разъехались. В дверях остановилась женщина в бордовой форме моффа, сложила руки на груди. Это была Иссан Айсард, глава Имперской Разведки. Самая могущественная женщина в Империи после Леи. Совсем другая женщина, чем Лея… Холодная как лёд. Разноцветные глаза ее смотрели на близнецов безэмоционально, и она, откашлявшись, сказала:—?Ваше Величество, мое почтение. Первый визирь, вы вызывали меня?Люк сказал ей:—?Возьмите коробку, Айсард. Проанализируйте все, что сможете найти. Задействуйте все каналы разведки, нам нужна любая информация. Привлеките своих лучших людей. И, обращаясь с… проявите уважение.Женщина взяла из его рук коробку. На ее крупные руки были надеты перчатки. Она, словно что-то забыв, остановилась на пороге. Потом обернулась к Лее, ожидая подтверждения приказа. Лея кивнула и добавила:—?Пошлите кого-нибудь толкового: менталиста, психиатра. Пусть сообщит его вдове.—?Не надо,?— сказал хрипло Люк и прикрыл глаза, словно его временная анестезия закончилась,?— Я сам.Люк не сразу нашел кантину: весь город был устроен так, чтобы не даться в руки незнакомому. Узкие улочки заканчивались тупиками, петляли, вихляли, изобиловали незаметными проходами. Если знаешь?— легче убегать, если не знаешь?— никогда не догонишь.Люк знал, где она, но дважды промахнулся.Если за ним кто и следил (Лея его послала? Траун? Альянс? Или вовсе не было никакой слежки?), то точно отстал.Он вошел в кантину, плотно надвинув капюшон на голову, чтобы его не узнали. Он был такой не один: это был Татуин, в конце концов. Пропойцы, воры, контрабандисты, убийцы, революционеры?— кого тут не было?Только честных людей, пожалуй.У него был хороший плащ, а что до одежды?— он велел выстирать и высушить ту, в которой явился однажды домой. К сестре. После семи лет ожидания.?Бойся того, что можешь найти в своем доме, после того, как странствовал так долго, ??— сказал ему наставник перед прощанием. Люк думал, что это о Лее: какой она стала. Во что она превратилась. Он был готов, он ее не боялся. Никогда ее не боялся.Но выходит, что наставник говорил о сыне. Об Энакине.И то, что у него есть сын, оказалось для Люка намного страшнее всего, что он мог представить. Сын-племянник, сын?— наследник Империи, сын?— будущий ситх.Люк тряхнул головой, подошел к барной стойке, сделал заказ, не намереваясь даже касаться губами жуткого пойла. Но правила приличия требовали, чтобы он их соблюдал.Все вокруг соблюдали.Со стороны он не отличался ото всех: потрепанная одежда, лицо, на котором столь многие беды и горести оставили след.Люк поднес стакан к губам, поставил, и спросил затем бармена:—?Знаете ферму заброшенную Ларсов, там, на западном краю Юндлендской пустоши?Глаза у бармена были пустые-пустые, как выскреб кто.Солнце выело. Татуинское солнце.Круглые, как солнце, татуинские монеты, закатились ему в карман, не одна и не две.День шел к закату. Младшее солнце зашло, старшее только заходило.Люк долго сидел в углу и думал над его словами.Да, Ларс жил где-то на Чандриле, но возвращался часто, несколько раз в год. Он торговал чем-то там, на Чандрилле, не говорил, чем. Тканями или чем-то неинтересным. Всегда заходил в кантину. Иногда жена была с ним, но чаще нет.?Надо похоронить его здесь?,?— подумал Люк,?— ?Раз он так любил, что возвращался. Спросил их отец вообще, когда увез с собой на Коруксант? Двух бедных, пыльных фермеров?— под страшные очи Императора, под надменные взгляды двора? Или он вошел в дом и сказал?— вы идете со мной? Надо похоронить дядю здесь… И тетку, потом, тоже. Не в усыпальнице, не в мавзолее. Он станет песком, она тоже станет песком. И все будет хорошо?.Песок под ногами Люка скрипел и пел, песок бликовал и ослеплял глаза, защищенные очками.Отец вырос на Татуине. Отец иногда брал его с собой. Отец ненавидел Татуин.—?Смотри, Люк?— так выглядит смерть. Так выглядит боль. Так выглядит страх.Люк, стоя на коленях, пересыпал песок из руки в руку, до кровавых кругов перед глазами. Солнце палило, песок резал руки, жег колени, и Люку казалось, что он не может всего этого выносить. Что он сейчас упадет, и песок вымоет всю плоть с его костей. Ему хотелось пить, но он знал: просить нельзя.Стоило попросить?— и отец подал бы ему сверкающий стакан с хрустальной и чистой водой.Лишь для того, чтобы прямо перед глазами Люка, перевернуть его верх дном, вылить воду прямо на раскаленный песок.Учись терпеть?— терпеть страх, боль, смерть.Сколько ему было?— лет восемь, наверно?Выживешь на Татуине?— выживешь везде.Дядя тоже вырос на Татуине. Дядя тоже иногда брал его с собой. Дядя любил Татуин.—?Здесь лежит твоя бабушка. И мой отец. Знаешь, они любили друг друга. Без особой страсти конечно, но она всегда ему перед завтраком каф заваривала, он любил рассвет встречать на лавочке… А он ей из Мос-Айсли привозил ткани. Она только охала?— дорого, да зачем. Складывала в сундук, ходила в старье. Но радовалась втайне.Дядя шел к ферме, объяснял просто и неловко: как добыть воду, как схоронится от жары, как поладить с джавами. Забывал, хотел забыть свою жизнь во дворце: не понимал ее, не любил. Пошел послушно за сводным братом, работал честно, а все-таки не любил.Учил племянника, как жить на Татуине.Не выживать?— жить.—?А если подумать, это же и есть любовь. Ну, ткани эти. И каф. Правда?Так выглядела?— жизнь. Свет. Любовь.Поглядывал искоса на Люка, как тот урок усвоил.Люк оглянулся назад: над ним довлело ощущение тяжелого, недоброго взгляда.Обернулся, снова, как в первый раз увидел надгробия, сказал костям Шми Скайуокер, что выбелил татуинский песок:—?Здравствуй.Плохо твой урок усвоил, дядя.Плохо твою науку запомнил, отец.Ни любви, ни смерти.Стоял над бабкиной могилой?— она, даром что мертвая, имела право. Право знать, как кончили ее сыновья: один рожденный, другой выращенный.Оба мертвы.Все обратимся в пыль.Люк поглядел на простое надгробие: серый камень, ни лица, ни портрета. Свои знают?— а если забудут, то через пару десятилетий оно просто станет песком. Свои знают?— а чужим знать необязательно.Еще имела право знать?— у нее родился правнук. Наследник Империи и тьмы. Кровь от крови, плоть от плоти?— теснее, чем плоть, страшнее, чем кровь.Хорошо, что ты молчишь, хорошо, что могильная плита придавила тебя и зажала твой череп, и ты не можешь встать и обвинить меня в том, что сделали?— я и она. Если ты простишь?— может, наша мать простит тоже.Неподвижная, холодная, могильная тень.Ты была добра, мать моего отца?Простое надгробие.На котором лежали слегка запыленные, но явно недавно срезанные цветы.—?Спасибо за подсказку,?— шепнул Люк, низко наклоняясь к могильному песку. Ему показалось, что тень надгробия слегка дрогнула, а потом раздался шум двигателей, и огромная черная тень, упавшая с неба, накрыла и его, и могилы.Лея нашла Энакина в Садах. Она могла послать за ним, но не стала: решила проверить сама. Он был ее сыном, и связь между ними, бывшими однажды единым целым, была еще сильна. Весь день, ослепленная гневом, Лея заботилась лишь о том, чтобы не выплеснуть через Силу свой гнев к нему, но вечером заметила, что он тише и печальнее обычного. Еще бы! Какие слухи могли витать в этот день в императорском дворце? Могли ли они не дойти до сына?— в императорском-то дворце?Эни сидел на краю фонтана и завороженно глядел в воду. Она позвала его, но он не отозвался. Она подошла ближе и сказала с нажимом:—?Энакин!Теперь он обернулся к ней. Лицо у него было странно пустое. Слишком пустое для семилетнего ребенка.—?Да, мама?—?Идем, пообедаешь сегодня со мной.—?Я не хочу,?— сказал он, опуская пальцы в воду фонтана, чтобы образовалась рябь и Лея (или кто-то другой) не мог бы увидеть отражение.Если бы Лея была повнимательнее, то спросила бы, что он делает здесь, почему он именно здесь, но она не спросила. У нее было много мыслей и дел, которые иногда заслоняли от нее ее живого сына.—?Идем.Энакин поглядел на нее, легко спрыгнул с края фонтана и пошел возле нее.—?Мама?—?Да, Эни?Они прошли между ухоженными клумбами, разноцветными цветами, миновали скамейку под старой грушей. Листья чуть покачивались на ветру, но завязей не было. Лея мимоходом подумала, что надо приказать ее срубить, раз она больше не плодоносит. К чему засорять сад? Можно посадить другое дерево. Алый куст барбариса с острыми шипами, например.—?Говорят, что дядя Оуэн умер. Это правда?Лея остановилась, обдумывая ответ. Он остановился тоже.—?Да.—?Его мучили враги нашего рода?Правду, она будет говорить ему одну только правду, потому что иначе нельзя. Отец вдумчиво приукрашивал для нее мир, прятал в самые высокие башни, занавешивал расписными тканями окна, хотел скрыть от жестоких людей. Лея уяснила для себя?— это не помогает. Надо знать, с самого раннего детства, знать и быть готовым, что тьма, кровь, грязь, боль?— приходят внезапно и одновременно. К этому нельзя быть готовым, но и жить в этом мире, надеясь на счастье?— тоже нельзя. Слишком больно.—?Мои враги и твои враги, да.Энакин смотрел на нее прямо, а потом сказал:—?Я хочу убить их.Если бы кто-то одаренный посмотрел сейчас на Лею, то увидел бы, как она сама и тень ее немного раздвоились. Но на нее смотрел только Энакин, а его взгляд был совсем иным, чем взгляд человека или одаренного. Никто не знал, что он видел, даже он сам: потому что мало что из увиденного он мог понять.—?Они умрут,?— приняв решение, сказала Лея тяжело и двинулась вперед.Энакин кивнул и пошел рядом с ней.—?Наши враги умрут, мама.Лея кивнула. Они уже вышли из Садов, проходили мимо Астрономической башни. В ней было много зеркал?— и Лея задумалась, нужно ли объявлять траур, не будет ли это проявлением слабости.—?Он умер во сне,?— вдруг сказал Энакин,?— Ему снился очень хороший сон. Про песок. Будто он тонет в песке из чистого золота. Есть такой час в пустыне… Нет, полчаса или меньше. Когда песок остывает после дневного жара, но еще не успевает заледенеть. Тогда он чудесный наощупь. Ему снилось, что он тонет в таком песке.Лея поглядела на него искоса, но ничего не сказала.Пожалела лишь, что с ней нет отца: что-то от него было у Энакина, что-то неуловимое, общее. Что-то, что перетекло из одного в другого в день смерти деда и день появления на свет внука. Лея в который раз задумалась?— не призвала ли она злосчастную отцовскую судьбу на голову своего сына, даровав ему такое же имя.Лея взяла его за руку.Это судьба большой боли,?— подумала мать.И большой славы,?— ответила ей Императрица ситхов.