Прикосновение (1/2)
Сложно сказать, кем они были друг другу. Слишком нелюдимые для друзей, слишком близкие для компаньонов, нечто среднее между спасительной верёвкой и остриём ножа. Виктор не знал, куда пропадает Джокер, если это не было частью их общей операции; Джокер не интересовался, где днями и ночами носит Лихта, который однажды просто является на пороге, помятый, уставший, но словно бы никуда не уходивший. Это было их негласное соглашение – не подходить ближе, чем необходимо, не спрашивать больше, чем требуется. Всех всё устраивало. До поры до времени.
Вне оперативной работы у Лихта не было строго определённых обязанностей, но в какой-то момент он решил, что может взяться за латание Джокера после неудачных стычек с имперцами и капюшонами. А если Виктор взялся за дело, то никакие преграды, включая не всегда молчаливое недовольство напарника, не могли остановить его на пути к цели. Так в их логове появилась аптечка для экстренных случаев, что со временем стала обрастать всё более и более изощренными приспособлениями для всевозможных оздоровительных издевательств; на книжных полках среди естественно-научных трудов и дешёвых детективных романов примостились пособия по оказанию первой помощи, анатомические атласы и прочее медицинское чтиво. И, как бы ни костерил Джокер кучерявого энтузиаста на первых порах, стоило тому слишком сильно вогнать иглу или перепутать антисептик с перцовой настойкой, со временем у Виктора стало получаться. Причем весьма… неплохо, со скидкой на обстоятельства и чрезмерную увлечённость процессом – бывало и такое, что одноглазому насильно приходилось останавливать руку Лихта, чтобы тот не пришил ему новую конечность или не сотворил ещё какую глупость.
А что же Виктор – выдавал свою безумно-бесстыдную улыбку, отдергивал руки одним едва заметным движением; спустя пару секунд аптечка уже собрана, в то время как сам провинившийся на импровизированной кухне варит кофе, напевая таблицу Менделеева. Словно ничего и не случилось. Пожалуй, притворяться из них двоих лучше выходило у Виктора, хотя они оба предпочитали игнорировать некоторые вещи, существование которых не хотелось признавать.*** – Вижу, тебе надрали зад, – ровным тоном подметил Виктор, поигрывая карандашом в тонких пальцах. Джокер в дверном проёме ответил усталым оскалом.
– Какой ты у нас зоркий. Тащи сюда бинты, – сказал он и тут же скорчился, зажимая одной рукой кровоточащую рану на животе, слишком глубокую, чтобы её можно было просто прижечь на месте. Ещё пара синяков саднили в области рёбер и, кажется, плечевой сустав другой руки придётся возвращать на законное место, но противникам не удалось добраться до жизненно важных органов, и это самое главное. ?Хех, остальное до свадьбы заживёт?, – про себя усмехнулся Джокер, с трудом подтаскивая измочаленное тело к такому уютному и желанному дивану. В шаге от него, увы, ноги подвели брюнета, и он с грохотом рухнул на ковёр. Была ли то удача или годы изнурительных тренировок, но в падении одноглазый каким-то чудом умудрился не задеть головой стол; не хватало ещё и сотрясение мозга лечить.
?Давно здесь никто не прибирался, мдам-с?, – подумал Джокер, уткнувшись носом в пыльновато-липкий ворс. Впрочем, он был достаточно мягким, чтобы можно было закрыть глаза и… – Кхм, я, конечно, всё понимаю, но переворачивать тебя не собираюсь, – прозвучал сверху до боли раздражающий своим тоном голос Виктора, – так что давай, руки в ноги и спиной на операционный стол. Резать тебя сейчас будем.
– Резать-то зачем? – недовольно прохрипел Джокер, опираясь рабочей рукой об твердь дивана и буквально закидывая себя на него одним порывистым, необдуманным и оттого крайне болезненным движением. – На мне и так живого места не осталось. Лихт поставил аптечный короб рядом и присел у дивана на колени, дабы получше рассмотреть масштаб трагедии. – Ну, ты же знаешь, – задумчиво начал он, наощупь ковыряясь в медикаментах, – чтобы построить что-то новое, нужно разрушить старое. Так что я тебя покромсаю на лоскутки, а потом хорошенечко зашьююю… А, вот оно! – в руках учёного оказался небольшой баллончик с кривой самодельной наклейкой, гласящей ?Человекосклеиватель?. Щёлкнув по нему пальцами и услышав ответное ?буль?, Лихт удовлетворённо хмыкнул и поставил его на пол рядом с собой. Джокер, всё это время стойко делавший вид, что не истекает кровью, скосил на него глаза.
– Это… что такое? – с сомнением в голосе спросил он, сам до конца не зная, хочет ли владеть этой информацией.
Лихт лишь многозначительно поднял брови, мол, скоро увидишь, натянул латексные перчатки, тщательно их проспиртовал и полез напарнику под рубашку.
– Так-так-таааак, что это у нас тут такое… Хм… Здесь всё чисто, немного обуглено, хорошооо… – Виктор одним движением смочил в спирте вату и прошёлся ею вдоль разреза, затем аккуратно раздвинул кончиками пальцев края и заглянул внутрь. – Как знал, Джокер, внутри ты такой же мягкий и нежный, как все мы, людишки, – хихикнул он, впрочем, нисколько не удивив своей ремаркой распластавшегося длинноволосого – тот за годы их знакомства и не такое слышал, со временем ко всему привыкаешь.
– Будешь зашивать? – вздохнул Джокер, разглядывая кудрявую макушку суетливого соседа. Лихт, до этого с энтузиазмом встряхивавший подозрительный баллончик, на мгновение отвлёкся от невероятно увлекательного занятия и взглянул на Джокера чёрными, как бездна, глазами: – Нет, не в этот раз. Рана глубокая, широкая, зашью кожу – всё равно разойдётся, тем более что ты навряд ли будешь соблюдать постельный режим. Попробую одно изобретение, недавно сварганил, – брюнет горделиво продемонстрировал ему своё творение, словно мать, хвастающаяся красивым ребенком. – Оно и обеззаразит, и ткани скрепит между собой, и регенерацию ускорит. Наверное. По крайней мере, таков был план. От слов Виктора у Джокера как-то нехорошо сжалось внутри. – Эй, погоди-ка… – Всё, уже наношу, лежи смирно! – склонившись над животом ?пациента?, Виктор нажал на кнопку распылителя, и в подтекающую рану начала поступать пастообразная масса с ярким запахом цемента и, почему-то, ментола. Джокер морально приготовился к тому, что после такой обработки от него останется одна большая дыра, обрамлённая корчащейся плотью, но вместо этого почувствовал лёгкий холодок в том месте, где паста соприкасалась с телом. Вскоре холод сменился приятным онемением, и только тогда мужчина позволил себе расслабленно обмякнуть, вверяя остальные заботы рукам Виктора.
Тот больше не проронил ни слова, пока не залил всю поверхность раны, потом, бурча себе под нос, принялся накладывать повязку, чтобы одежда сверху не беспокоила заживающую область. Подняв голову, он увидел, как Джокер бездумно пялится в потолок, дымя ловко стащенной со стола сигаретой. Бледный, покрытый испариной, с невероятно изнеможённым выражением лица; человек, чей крест грозил сломать ему хребет…
Лихт никогда не отличался особой эмпатией – наоборот, ему частенько намекали на необходимость быть чуть более сочувственным, чуть более понимающим, относиться к людям так, как хочется, чтобы относились к тебе, и всё в таком духе. Безразличие по отношению к другим не особо беспокоило мужчину все эти годы, он вполне свыкся с его существованием внутри своей головы, но сейчас, пусть и самую малость, Лихту стало жаль Джокера.