Тушёвка (1/1)

Бегство от реальности - вот что объединяло всех хакеров, с которыми Зах когда-либо был знаком. Он впервые испытал это в тринадцать, чувство свободы и вседозволенности. Это был шанс с головой уйти в то, что остальные не понимали, словно пробираться с саперской картой по минному полю, и знать, что все, кто последуют за тобой, разлетятся по ветру мелкой кровавой пылью. А те, у кого хватило ума на собственную карту - отнесутся к тебе как к равному и нарекут победителем. Впрочем, даже не это мнимое геройство заставляло его раз за разом таскаться в зал игровых автоматов, расположенный в сыром подвале последнего дома на их улице. Он сбегал туда по любому поводу - лишь бы подольше не показываться на глаза родителям. Вскоре в этом заведении его знали все, кроме, разве что, хозяина, тучного человека, забиравшего под утро ночную выручку. Зах кое-что делал в самом зале, помогал новичкам найти заветную кнопку ?СТАРТ?, копался вместе с техниками в чреве старых агрегатов и вскоре мог бы самостоятельно перепрограммировать машину под новую игру. С закрытыми глазами. У него появилось множество знакомых, у кого дома были персональные машины, с которыми Зах иногда общался больше, чем со своими приятелями, хозяевами компьютеров. Зах все больше времени проводил на чужих квартирах, в обществе людей, которые прятались от залитого солнцем мира, словно вампиры и зомби из черно-белых фильмов ужасов. Эти люди погружались в уютный мир программных кодов, где все ошибки было легко обнаружить, если ты был достаточно умен для этого, где эти ошибки можно было исправить, и это давало невиданную доселе власть, ощущение, что все зависит только от тебя. Однажды окунувшись в этот мир с головой, Зах просто не смог бы дальше жить в той, другой реальности, где кто-то со всем своим отчаянием и злостью превращал его жизнь в каждодневный ад. В один из таких дней он просто не вернулся домой.У всех хакеров общая проблема - бегство от мира.Талант делает тебя неуязвимым героем, противозаконность выстраивает стену между тобой и общественной системой, где твои качества нихера не значат. В том мире один путь наверх: тебе просто везет, и ты вовремя отсасываешь нужному человеку, иногда даже не в фигуральном смысле, и вот он, твой шанс на пятнадцать минут славы. Многие хакеры боялись огромного мира, в котором было слишком много неустранимых ошибок. Огромный мир был непредсказуем и нелогичен, он вызывал растерянность, потом отвращение, потом страх. И в то же время притягивал, бросал вызов, заставлял разбиваться о свои стены снова и снова.Можно было освоить несколько простых уловок повседневной жизни, которые работали в определенных ситуациях, в нужном месте в нужное время. Зах обошел столько запретов и правил человеческой системы, что лишь самодовольно рассмеялся бы, если вдруг услышал, что его мир был, по сути, вымышленным и очень ограниченным пространством, уютным и вполне пригодным для жизни, отлаженным лишь под одного человека, под Заха, что делало этот мир практически совершенным.В девятнадцать Зах был уверен, что живет в правдивой и жестокой реальности, и неплохо справляется. Чертовски неплохо справляется. В двадцать Зах понял, что его мир рухнул.Зах понял это рядом с Тревором.Как турист, оказавшийся в незнакомом городе без путеводителя, гида и знания языка, как рыба на базарном прилавке, хватающая ртом бесполезный воздух. Что дальше?Что делать, если самый близкий и родной человек, быть может, окончательно запутался в собственном безумии, у тебя на глазах, пока ты был рядом и, как тебе казалось, держал ситуацию под контролем.Что дальше, Зах не знал. Он сидел за обеденным столом, поджав под себя ноги, и читал комикс Тревора.Тогда, в самом начале, он готов был принять Тревора любым. Странным, да. Потому что без этой цепляющей странности, загадки, опасности, блеснувшей солнечной искрой на конце занесенного молотка, Зах бы вообще ничего не почувствовал. Этот год мало что изменил. Это был не страх, это была щекочущая нервы настороженность, но вдруг, словно в моменты просветления, Зах понимал, что по-прежнему бесконечно, непостижимо далек от запутанного иррационального мира Тревора, от этих причудливых мыслей, от странной, потусторонней природы его таланта.

Все, что окружало Тревора в реальности, оставалось на страницах его истории: искаженным, вывернутым наизнанку, бредовым и в то же время таким болезненно знакомым.Это были люди, превращенные в птиц, но Зах понимал, в какой момент появлялась та или иная сюжетная нить, тот или иной персонаж. Словно это было послание для Заха, тот откровенный разговор, которого хотел Зах, и на который Тревор в иной форме не был способен. Это было больше, чем историей, это было хаосом их жизни.Единственный персонаж, чей облик остался человеческим, без искажений и деформаций, был Эдгар, так или иначе оказывавшийся замешанным в любом из девяти сюжетов, которые, словно притоки, сливались в полноводную реку выдуманного черно-белого мира. Белая кожа с резкими тенями, тонкие черты захова лица - Эдгар был двойником Заха в зазеркальном нарисованном мире. Когда он спас химеру из рабства графа Равенкло, бросив старика в горящем замке-отеле, химера вцепилась Эдгару в горло. Сцена занимала десять страниц подробной, невероятно детальной, живописной смерти. У Заха перехватывало дыхание, когда он смотрел на себя, уже мертвого, в стольких ракурсах, в стольких рисунках, словно Тревор никак не мог остановиться, доводя до совершенства, полируя тщательно продуманный сюжет. - Я подумал, что, если нарисую все это, тварь наконец оставит меня в покое, - прозвучало за плечом. Зах вздрогнул и оглянулся на Тревора, который сидел сейчас на краю постели и с усилием растирал пальцами переносицу, лоб и висок. Волосы, упавшие на глаза скрывали его взгляд.Зах услышал грохот собственного сердца. Что сказать или сделать, спросить про скворца, спросить, почему? Спросить, придумал Тревор весь этот кошмар, или это происходит на самом деле? - Зах, иди сюда, - попросил Тревор, а потом невпопад спросил ?который час??, и поднял на него взгляд. Его глаза были цвета льда, в котором отражалось небо. Чистые, прозрачные глаза с черным ободком вокруг радужки. Взгляд этих глаз был осмысленным, глубоким, обеспокоенным - не взгляд человека, потерявшего рассудок.Этого хватило, чтобы Зах сел рядом.Не знаю, ответил он.Голова по-прежнему болела от резкого света дня, в желудке словно копошился клубок змей, и где-то у корня языка чувствовался привкус желчи, но Заху было гораздо легче, чем утром.Героиновое похмелье. Клубы наркотического дыма проникают в тебя, мир кажется замедленным, спокойным, вязким как мед, и все становится простым и красивым. А потом, когда начинает отпускать, приходят кошмары. Реальность превращается в непереносимо жуткую химеру, вцепившуюся тебе в горло. Под конец не остается сил, чтобы сопротивляться, и ничто в мире больше не значимо, и нет ничего, кроме вселенской усталости и небосвода, кружащего под веками. Похмелье оказывается физически тяжелым, для некоторых - даже слишком, поэтому они спешат вернуться к блаженному умиротворению в красивых опийных снах. Зах слабо ощущал ломку, это всегда бывало сродни недомоганию, которое улетучивалось с первой утренней затяжкой.Зах рассказывал об этом Тревору.Словно костяшки домино, сбивающие друг друга в цепной реакции, говорил он. Ночной воздух, щедрой порцией влитый в коктейль странных наркотиков в крови, неожиданно понимающий взгляд Хэша, холодная и жестокая ярость, которую еще ребенком Зах безошибочно угадывал в настроении отца, чтобы сейчас безошибочно угадывать это в себе и истреблять любыми способами.Какие-то странные знакомые Хэша, прячущие в карманах все когда-либо придуманные человеком искусственные сны. Зах нырнул в героиновый туман и растворился во вселенском спокойствии.

Чтобы вернуться сюда, сказал Зах.Тревор коснулся его шеи, и Зах почувствовал, как саднит его кожа под пальцами Тревора. Утром в ванной он заметил багровый след над воротом футболки, но тут же забыл. Сейчас, вслед за воспоминанием, вновь накатила тошнота.Да, Хэш был приторно сладким, как шоколад, бессмысленно тающим в наркотическом и сексуальном удовольствии. Милтон любил таких мальчиков, потому что все любят таких мальчиков. Но Милтон в одно мгновение, с первого взгляда, оказался пойманным в эти колдовские сети: черная бархатистая кожа, плавный восточный разрез глаз и нахальный взгляд, в котором читалось все, что было нужно сказочному созданию ночи в бесконечной череде обломков времени, прошитых металлической нитью экстаза. Зах понимал Хэша, наверное, как никто другой. Зах мог бы дать ему желаемое.Но вряд ли хотел. Отчасти из-за героина, который обволакивал все желания пеленой отрешенности, отчасти - потому что Зах на многие вещи смотрел теперь глазами Тревора. В том числе и на себя. Быстрый одноразовый секс, словно спичка вспыхивал в темноте и гас под утро, не оставляя ничего, кроме обгоревших мыслей. Сожаления не было, была опустошенность.Когда Зах хотел Тревора, как сейчас, абсолютно иррационально, это было похоже на пожар. Мысль о том, что Тревор ревновал, возможно, представлял себе Заха и Хэша вместе, мысль, что Тревор заранее был готов ко всему, а теперь Зах мог спасти его из омута разъедающих разум фантазий, мысль о том, что свою злость Тревор вымещал в рисунках, где с такой страстью, с такой сводящей с ума жестокостью убивал его, почему-то дико взвела Заха.Кошмар, раздиравший их на части, растворился в раскаленном густом пространстве комнаты, когда Зах оседлал Тревора и, целуя, начал стягивать с него и с себя одежду. Гребаный извращенец, ругнулся про себя Зах, мальчик со стокгольмским синдромом, у которого тем крепче стоит, чем опаснее жизнь.Потом Зах думал только о Треворе, приспосабливаясь под быстрый и жесткий ритм.Кончив, хватая ртом бесполезный воздух, Зах упал на постель. Солнце прозрачным насекомым ползло по стенам, тени в комнате начали густеть, но сложно было определить, сколько прошло времени. Зах прижался щекой к колену Тревора, обняв руками его длинное худое бедро. - В какой реальности мы живем? - задал он вопрос, в котором было все. Их кошмарные сны, странные мысли, уродливое бесформенное время. Зах чувствовал лишь умиротворение, после того, как решил, что все это должно быть поделено поровну.- Не в той, которую я рисую, - почти сразу ответил Тревор, как будто ему только требовался повод, чтобы произнести кульминационную фразу. Он дотянулся и положил ладонь на шею Заха. - Прости меня. Я даже не знаю, что ты можешь сейчас думать. - Что я могу думать, ты в общих чертах представляешь, - поглаживая ногу Тревора, ухмыльнулся Зах. - Но я хочу понимать, о чем думаешь ты. - Не знаю. Я просто надеюсь, что еще не слишком безумен.От этих слов, от этой уязвимой и жесткой прямоты, внутренности Заха скрутило колючей проволокой боли. - Не слишком безумен, - сказал Тревор. - Чтобы сделать с тобой все, что я видел в своих снах, что я рисовал, о чем говорили мне другие, что должно случиться, что реальнее, чем мы с тобой, так сказала птица. Я столько раз видел это, но я не знаю, как рассказать. Что я мог объяснить вчера? Если то место возвращается и зовет меня, если часть меня осталась в том доме навсегда, то, быть может, сейчас еще есть выход. Если это я… - Тревор помолчал. - Если я окончательно свихнулся, то это конец. - Наверное, мы вместе немного безумны, но мы выжили тогда. Сейчас игра на нашем поле. Наше преимущество. - Зах, нам просто некуда больше бежать.Тревор еще не понимал, что Зах уже ему верит, пусть даже пряча за детским безоглядным решением выбраться из этого гребаного пряничного домика настоящий ужас, инстинктивно рвущийся наружу. Желание защитить себя и неумение это сделать, вечные инь и ян его характера.Медовый свет за окном постепенно угасал, заливая воздух лиловыми и серыми красками.Они молчали какое-то время, потом Зах ответил: - Я пока еще жив. Мы пока еще оба живы.

Тревор был благодарен ему за это. А Зах вдруг взорвался. - У этой суки, которая пытается нас достать, по-прежнему тухлые приемы из трехгрошовых кровавых ужастиков! Внушить герою, что он не в себе и потихоньку довести его до паранойи, в которой любой человек поддается на любую провокацию! В гробу я видал этот цирк!Тревор опустил голову и Зах вдруг понял, что он смеется.Зах тоже улыбнулся, понимая абсурд и дикость ситуации. Он гладил затылок Тревора сквозь влажные, цвета ржавчины в сумеречном свете, волосы. Наслаждался простыми ощущениями в сложном, громоздком лабиринте смыслов. Оставлял все мысли на потом. Так остро и щемяще любил Тревора в этот момент, что все остальное становилось незначительным.Пока он не увидел птиц.Все пространство снаружи, зажатое в деревянных ребрах оконной рамы, было заполнено птицами. Зах перебрался через Тревора поближе, чтобы увидеть за окном пустынные набережные и неподвижную черную воду канала. Вода была похожа на зеркало. Повсюду на поверхности покачивались, словно пластмассовые игрушки в детской ванной, черные утки и белые чайки. Где-то дальше были видны гигантские изогнутые силуэты лебедей. Каменные мостовые были сплошь покрыты чайками с длинными хищными клювами, куликами на длинных ногах, голубями, воробьями, сороками. Голуби сидели и на фигурных щипцах крыш, и на подоконниках. В ветвях деревьев копошилась черная масса ворон, скворцов, галок. Над городом в лилово-красном низком небе кружили стаи птиц, и сейчас уже нельзя было определить, каких именно - одни твари срывались с каменных и металлических поверхностей городского пейзажа, вспархивали с поверхности воды, словно в замедленной съемке роняя с лапок темные и тяжелые капли, и на их место тут же садились новые. Улица была погружена в глубокую объемную тишину, только изредка раздавался унылый чаячий стон, и кое-где шуршали перья - противный звук, словно тихий шорох целлофана, словно не до конца прорезавшийся скрип. И все тут же вновь смолкало.Тревор положил руку на холодное плечо Заха и тоже посмотрел за окно. Там зыбко дрожал воздух, размывая все уверенные и жесткие контуры города в серую вибрацию цвета, во что-то неопределенное. Словно другой город проступал сквозь реальность этого. - Где все люди, Трев? Еще не поздно, где гребаные люди? - спросил Зах, не рассчитывая на ответ. Тревор тоже понимал, что время постоянно видоизменялось, раньше в любое время суток, кроме самой поздней ночи и светлеющих утренних сумерек на Кайзерсграхт хватало людей. Раньше. Сейчас смолкли все городские звуки, хриплые голоса автомобилей и моторных лодок, голоса людей. Остались только птицы. Их одиночные, эхом рикошетящие от стен крики.И все птицы смотрели на них. Черные провалы глаз. Бездонные дыры, ведущие в другую реальность, заполненные бликующей ночной пустотой. Как будто птицы знали, что там всего двое, в маленькой барже, в каменном лабиринте городских улиц и каналов, в огромном бесформенном времени и пространстве. - Это не Амстердам, да? - сказал Зах. Тревор пожал плечами.- Не знаю. Мы не здесь и не там, мы где-то между.Сейчас Зах заметил, что сквозь теплые старинные стены домов, сквозь побелку и краску, сквозь кирпич и песчаник, проступали черты совсем другого города. Без окон. Без цвета и объема.Под рукой Тревора плечо Заха дрогнуло. - Думаешь, они пришли за мной? Думаешь, они хотят убить меня? - Не знаю, - повторил Тревор. - Ты сам сказал, что нам некуда бежать, ты так сказал. - Зах, - Тревор сжал его руки. - Я уже убил тебя. В истории, потому что так хотела птица. Я сделал это, чтобы ты, настоящий, оставался со мной. - Кажется, их такой вариант не слишком устроил.Зах услышал звук не сразу, лишь какой-то дискомфорт на коже, что-то странное в ощущениях, вибрация воздуха, этот тяжелый металлический гул, который с каждой секундой становился все отчетливее. Звук нарастал, обретал силу, заполнял собой все, оглушал, проникал под кожу и взрывался там вспышками боли. Первый импульс, словно взрыв, расщепил затылок, потом цепной реакцией - глаза, запястья, локти, живот. Зах почувствовал что-то теплое на губах - пошла носом кровь. Он в полузабытьи опустился на постель, подтянул к груди колени, свернул свое тело в позу эмбриона, пережидая судороги, будто молоты, медленно перемалывающие его мышцы и кости.Он не ощущал действительность, сознание раскрошилось, разлетелось на осколки, где-то вокруг него пульсировала боль, накатывала черной вязкой дурнотой и отпускала, прежде чем обрушиться с новой силой. Монотонное гудение, рождавшее в нем обжигающие спазмы. Птичьи крики, скрипы, телефонные звонки, шуршание электричества в проводах, визг хищной твари, которая учуяла его страх, плеск воды, шорох крыльев, гитарные рифы, голоса, расплавленные в одно монотонное эхо, в нагнетенное гудение, распирающее пространство.Зах иногда всплывал на поверхность, чтобы различить бессмысленные образы: Тревор заколачивает окна досками, которые вытащил из шкафа, потом в комнате никого нет, и Зах понимает, что он остался один, потом Тревор что-то рисует, и спрашивает, который час, а Зах не может вспомнить ничего о времени, потом Зах один в сыром горячем воздухе Нового Орлеана, потом они в доме, населенном призраками, и повсюду - пульсирующая темнота, потом снова на ?Титанике?, и Тревор лежит рядом, обнимая его.Тревор гладил его веки, брови, виски, лоб, запустил свои длинные прохладные пальцы в волосы Заха, и как будто проник под кожу, прогоняя боль.Снаружи грохотали удары, сотни ударов о дерево лодки, крики и вой, но Тревор услышал, когда Зах очень тихо сказал ему: - Меня больше нет. - Ты здесь, - так же тихо ответил Тревор. - Может быть, ты здесь по моей вине, но мы вместе. - Как будто я очень долго умирал, и вдруг меня не стало. Что-то важное исчезло.Зах умолк, прислушиваясь к бушевавшей снаружи птичьей буре. - Тебе страшно? - спросил он. - Да, - ответил Тревор, очень честно. - Не бойся. Тебя не тронут, - Зах извернулся, чтобы Тревору было удобнее его обнимать. - Побывав в Птичьей стране, я понял, что это место каким-то странным и извращенным способом защищает тебя. Возможно, оно защитило тебя от безумия Бобби. Возможно, теперь ему не нравлюсь я. Я даю тебе что-то другое, чем ты можешь жить.Тревор тепло дышал Заху в шею. - Я боюсь не за себя, - ответил он. - Знаешь, вчера Алисия предложила мне присоединиться к ней и ее хакерской команде. Ты бы слышал, какое жалкое дерьмо я нес в ответ. Я не смог бы объяснить ей. Все, что я знаю, перестало быть тем, чего я хочу. Я могу написать код, исправить код, взломать код, но мне это больше не нужно. Знаешь, она мной восхищается. Она на полном серьезе сказала, что хочет от меня ребенка. Бред какой-то. - Что ты ответил? - Что Оппенгеймер тоже был прикольным парнем. Умным и милым. Трев, вокруг столько людей, я теряюсь в паутине их эмоций, но все они видят что-то другое. Алисия влюблена в Люцио, того парня, который мог за ночь взломать пентагон и оставить похабное слово на рабочем столе начальника тамошней службы безопасности. Хальс и Хэш - хотят того Заха, который на спор мог поиметь с десяток человек только потому, что они, скажем, в среду в полпервого ночи зашли в бар за глотком виски. Мил, да, особый случай. Мы для него что-то вроде Христа и Иуды. Он тебя уважает, а меня изучает издалека, настороженно, ожидая подвоха. Черт с Милом. Никто не понимает и не видит. Трев, даже ты не видишь, только чувствуешь это. Где-то в твоем подсознании родился образ моей смерти. Ты не представляешь, насколько это правда.

Зах сжал пальцы Тревора. - Я мертв. Тревор, я захлебнулся тобой.?Ты уже его убиваешь. Ты всегда так делал, когда что-то мешало твоему таланту?. - Ты автор самого лучшего хака системы, я оценил это. Ты вскрыл меня с такой легкостью, хотя я полагал, что мои защитные механизмы совершенны. Ну, это профессиональное - сравнивать себя с машиной, с идеально отлаженной системой, где все под контролем. И вдруг все сломалось. Кто я и где, если рядом нет тебя? Я уходил в компьютерную реальность, я жил и творил там, я общался с теми, кто был мне полезен - информацией, наркотой, интересными вещами, мыслями, чем угодно. А теперь я не делаю ничего. Только для тебя. Объясни мне эту зависимость. - Я тебя убиваю, - одна горечь в родном голосе. Было больно это слушать. Потому что это было правдой. - Мы слишком близко, Трев. Мы сдерем друг с друга кожу, только чтобы стать еще ближе. Но как это исправить, я не знаю. Быть от тебя дальше я уже не смогу. Да и не успею, - Зах снова прислушался к какофонии звуков, обрушивающихся на лодку снаружи. Зах был почти спокоен, сказав Тревору все, что страшной изматывающей болью гнездилось внутри. - Скворец сказал мне, что я убью тебя. - Поэтому ты решил свернуть шею ему, а не мне?Тревор отодвинулся от него, опрокинул Заха навзничь на постель. - Что я сделал? - Свернул гребаному скворцу шею. - Нет, Зах, я бы не… эта тварь притворяется, - Тревор выглядел ошарашенным. Он бросился к клетке и увидел на дне мертвое нечто. - Если не ты, то как это получилось?! - прокричал ему Зах сквозь все нарастающий снаружи шум.Тревор его не слышал. Он открыл клетку, достал оттуда труп птицы, схватил со стола свою историю и отпер входную дверь. Зах не успел бы его остановить, слишком кружилась голова, но он поднялся следом. - Тревор! - крикнул он в темный дверной проем, за которым стоял нестерпимый гул голосов и треск крыльев. - Трев!Тревор, сидя на краю лодки, рвал историю и складывал обрывки тут же, рядом с собой. Вокруг него носились птицы, почти неразличимые в темноте стремительные тени. Тревор поднялся в вихре птиц, кружащих над ним, замахнулся и бросил что-то в темноту. Труп скворца. Пролетев по дуге, почти ударившись о поверхность воды, птица вдруг взмахнула крыльями и взмыла в небо. Ей вслед Тревор кинул пригоршню обрывков, еще одну. Птицы хватали кусочки бумаги на лету или выклевывали из воды и улетали прочь, огромная стая поднялась со всего едва различимого пространства и скрылась в темноте, наползавшей с горизонта. Все стихло. Они остались одни.Зах, завернувшийся в простыню, медленно двинулся к Тревору, стараясь не поскользнуться на птичьем помете. По всей палубе, и насколько видел Зах, по всей поверхности воды были разбросаны птичьи перья. - Что ты сделал, Трев, зачем? - Просто подумал, что мне тоже стоит чем-то жертвовать. - Твоя история… - Зах опустился на палубу, и почувствовал, что плачет - от какого-то невероятного облегчения: не осознав еще толком, что произошло, он понял, что Тревор их спас. - Твоя история, Трев… - Она была последней.Тревор сел рядом с ним на изгаженные доски, глядя на темный пустынный горизонт._________________________________________________________________Оппенгеймер Роберт (1904-1967) - ?отец? атомной бомбы США, глава Манхэттенского проекта (1945 г.)