Часть 1. (1/1)
Предисловие.Разноцветные ленты, бусины, ночные огни...все это - волшебные сокровища Марди Гра, когда как в детстве, конфетные фантики котируются выше любой мировой валюты и не нуждаются в конвертации.
Изумрудная зелень шартрёза обжигает горьким и травами, а пыльные оконные витражи бара смотрятся почти богохульно. Не здесь и не в такую ночь. Но выходит совершенно наоборот: здесь и только сейчас. Смех, лукавый прищур, вкрадчивый голос с мурлыкающими нотками - и все идёт так, как надо. Прикосновения похожи на разряд тока, сигаретный (или опиумный?) дым - на своенравных драконов, музыка...а впрочем, зачем вообще музыка? Сбившегося дыхания и неровного сердцебиения более, чем достаточно, чтобы отсчитывать ритм для движений. Осторожных и плавных, импульсивных и жёстких, глубоких и рваных. Можно спеть песню, одну на всех, а можно выпить её досуха, до дна, разбив и выкинув после употребления, словно пустую бутылку.
Ничто не проходит бесследно и ничто не тянется вечно, сколько бы времени не было отпущено. И только дороги хранят свое постоянство. А еще 3 цвета: зеленый, красный и золотой - словно напоминание. Напоминание о глазах цвета шартрёза.Разум когда-нибудь победит...?***Твою мать! Чтоб я ещё хоть раз!...зажмуриваюсь, стараясь унять мерзкую острую резь в глазах, словно бы её можно было выдавить вместе с непрошенными слезами. Бесит! Как же бесит, когда привыкшее беспрекословно подчиняться тело тебя подводит!
Резко сажусь на диване, подавляя и стараясь не обращать внимание на приступы тошноты. Трясти головой не решаюсь - машина и так сейчас не уступает утлому суденышку, попавшему в 9-тибальный шторм. Никогда не страдал морской болезнью, но готов поспорить, что цвет моего лица стремительно приближается к изумрудной бл*дской зелени моих глаз.
- Что за хрень тут творится?! - не выдерживаю и ору во весь голос, когда фургон подпрыгивает на очередной кочке-ухабе словно заправская древесная лягушка, а моя макушка страстно и бескомпромиссно целуется с крышей треклятого 4-хколесного транспортного средства.
Видимо, все же моя "молитва" была услышана на переднем сиденье, потому что зверь-машина все же с дикой скачки перешла на лёгкую рысь, а затем благостно затормозила. И тут только я понял, НАСКОЛЬКО мне плохо! Потому что "штормить" меня нисколько не прекращало. Попытка встать и самостоятельно добраться до водителя оказалась невыполнимой...с первого раза. На третьем разе и двадцатом матерно-непечатном устном фразовом обороте речи я почувствовал, как кто-то приблизился ко мне и обнял за плечи. Подавив в себе первый порыв резко сбросить с себя чужие тёплые пальцы, я поднял взгляд, встретившись с испуганно-удивленными глазами "сладкоежки всея семьи". Моя попытка улыбнуться, должно быть, сейчас выглядела устрашающей, нежели успокаивающей. И всё же, чем черт не шутит?
- Молоха, а ты не напомнишь мне часом, под каким героином напополам с кислотой я пребывал, что на меня упала бетонная плита, а я как-то умудрился этого не заметить? И какого черта вокруг так уныло? Кого хороним-то?Если бы мне кто-то сказал, что Молоха сентиментален, я бы хохотал не меньше получаса, искренне наслаждаясь зрелищем поедания наглеца нашим беззастенчивым любителем "крови младенцев с мороженым". Но по лицу молодого вампира действительно катились самые настоящие искренние слезы, и ни моё паршивое состояние, ни ненавистная резь в глазах не могли меня ввести в заблуждение. Инстинктивно подавшись вперёд, я практически упал в резкие и импульсивные объятия Молохи, такие несвойственные и, кажется, защищающие...?Из последних сил борясь с желанием сиюминутно очистить свои внутренности самым доступным и неэстетичным способом, я позволил себе снова улыбнуться:- Так все же, кто у нас вчера умер? я его знаю?Ответ, который я услышал, был столь тихим, но в то же время отчетливым, что я вновь начал сомневаться в собственной адекватности и реальности происходящего.
- Ты...ты, Зиллах! Я так рад, что ты вернулся!***Жрать хочется зверски. Причём, не есть, а именно ЖРАТЬ! И даже терпкая и густая словно кофейно-сливочный ликер кровь Молохи - моего извечного донора в чрезвычайных ситуациях, не утоляет мой голод до конца. Хотя, безусловно, способствует моему "воскрешению из мертвых". А ведь мне изрядно повезло от души подкрепиться всего лишь двое суток назад! Все коту под хвост! Мысленно награждаю себя особо лестными определениями и эпитетами относительно собственных мозгов и действий. Нет, ну ладно, когда косячат эти двое, в конце концов, я сам взял ответственность за молодых и рьяных. Но куда, спрашивается, подевалось твоё чувство опасности и хотя бы зачатки здравого смысла, мой дорогой бесценный я?! С каких пор ты мудачишь так, что эти гребанные охранители общественного правопорядка застают тебя в невменяемо-фантасмагоричном состоянии с окровавленной рожей над свежими хладными останками твоего "ужина"?!Расслабившийся идиот! Взбешенно пинаю ногой ни в чем не повинный диван, игнорируя встревоженные и обескураженные взгляды сидящих на нем Молохи и Твига. Нет, правильно, что я все же словил эти три треклятые пули! Умнее буду! Давно ли, спрашивается, веревку со своей шеи срезал, чтобы не сдохнуть?!...правду говорят, что дуракам везёт. Если бы хотя бы одна из пуль попала в грудь хоть на сантиметр левее...Фыркаю, заканчивая свой мысленный монолог-самобичевание и, развернувшись на пятках, упаковываюсь на диван между моими притихшими и изрядно за эти сутки напереживавшимися мальчиками. Они сами могут сколько угодно строить из себя оторв и ковбоев, но я-то знаю, что не только кровь связывает нас троих, и что без меня их бесбашенный и безопасный мир разлетится вдребезги, а розовые очки разобьются стеклами внутрь. Я не хочу их боли. Я голыми руками разорву на кровавые ошметки любого, кто попытается причинить им вред. Я с наслаждением буду наблюдать, как они, чавкая и причмокивая, едят с моих ладоней тех, кого притягивает и лишает воли полынная зелень моих глаз. И я буду, смеясь, целовать поочереди их влажно блестящие рты, оставляя на губах привкус самой жизни, агонии и смерти. Они - мои дети, моя семья, мои возлюбленные, мои любовники и мои крылья. Крылья, позволяющие подняться в небеса и вселяющие в меня уверенность в исключительной невозможности падения. С ними я подобен Икару, но мои перья скреплены кое-чем гораздо более значительным, чем воск, и не растают, даже если мне суждено будет сгореть в солнечном жаре. Мы сгорим вместе. А потому мы будем жить вечно! По крайней мере, я так хочу и я так собираюсь сделать!Привычным движением завожу руку за низкую спинку дивана, но Твиг, проницательная хитрая зараза, опережает меня, и "неприкосновенный запас эликсира жизни" оказывается перед моим лицом раньше, чем я успеваю усмехнуться. Молоха непринужденным движением привычно срывает крышку с резьбы, в его обманчиво наивно распахнутых глазах вновь появляются золотистые весёлые искорки:- Она уже не закроется. Придётся все выпить!Скептично хмыкаю, слегка поведя плечом:- Транжиры, - но внутри меня разливается знакомое и уютное согревающий тепло, ещё до того, как моё горло обжигает крепкий алкоголь напополам с кровью. Бутылка ходит по кругу, и я уже ощущаю, как спадает общее напряжение. Мальчики приходят в себя, ощущения приходят в привычное русло, свежие шрамы на моей груди уже очень скоро исчезнут. Часа через 2, если не меньше. По крайней мере, я уже не чувствую себя настолько скверно, боль становится все терпимее и даже начинает возбуждать. Хотя, думаю, меня сейчас возбуждают умелые и сильные пальцы обнимающего меня за талию Молохи, непринужденно скользнувшие мне на бедро. Желая его подразнить, поворачиваю голову к Твигу и утыкаюсь лицом ему в шею, проводя носом по влекуще пульсирующей жилке, чувствуя, как сбивается его дыхание и напрягаются его мышцы. Ногти Молохи чувствительно впиваются в мою кожу, и я смеюсь, чувствуя на себе его ревнивый взгляд. А затем мы заваливаемся на диван все втроём, и становится уже не важно, где чьи руки, губы, пальцы. Я хочу их. Хочу их обоих. И они щедро отдают мне то, что я хочу, разделяя со мной стоны, крики, боль, наслаждение, кровь, слюну, пот и сперму. Вечную Жизнь. Мы рождаемся заново. Вместе. Все втроём. И нам нужен мир. Всего лишь мир. И только мир. Но, желательно, весь.Уже засыпая, слышу едва различный шепот Молохи, удобно строившего свою голову на моем плече:- Зиллах...если ты ещё раз вздумаешь умереть...я тебя убью...так и знай...Улыбаюсь, поворачиваю голову и, не открывая глаз, целую его в лоб, словно младенца. Не бойся, сладкий мой. Ничего не бойся. Я тоже тебя люблю.
***Прикрыв глаза, задумчиво наблюдаю из-под ресниц за тонкими струйками змееподобного полупрозрачного дыма, зарождающегося в моей китайской трубке и расслаивающегося болотным туманом под крышей фургона. Танцуй, Искуситель! Если насыщенно-изумрудный абсент (к коему, по сути, можно отнести и нежно любимый мною шартрёз) называют зелёной феей, которую предпочитают задабривать кусочком-другим приторного рафинада, то опиум можно сравнить только с инкубом. Смолистый сладковатый привкус на языке и губах может оставить только слюна демона. Хитрого, ненасытного, страстного, своим напором практически без боя берущего в плен собственными желаниями. Затяжка-вдох-выдох - и постепенно тело начинает плавиться словно воск, обжигая нетерпеливые и жадные до ласки пальцы, а мыслей в голове становится все меньше - они сливаются, растворяются вместе с сизыми бесплотными змеями, мерцая словно зазывающие в самое сердце топи блуждающие огни. В такие моменты мне кажется, что я вот-вот вспомню что-то очень важное, но слишком болезненное, и оттого давно и прочно забытое. Слышимые на самой границе слуха отголоски моей-не моей жизни. Улыбаюсь мягко и почти безмятежно, как в детстве. Что ж, этим бесам я могу уступить главную роль в наших постельных баталиях, поскольку бороться с плодом своего воображения все равно, что сражаться с ветряными мельницами. А я за свою жизнь не настолько сильно бился головой о неподъемные предметы, чтобы возомнить себя Доном Кихотом Лама?нчским. Солнце ещё высоко, и его лучи подсвечивают опиумный туман немощным бледно-золотистым сиянием. Очередная затяжка-вдох-выдох. До полуночи у меня достаточно времени. Закрываю глаза. Когда-то мне говорили, что мои волосы в дневном свете блестят как древнее мягкое золото...оно даже, кажется, при этом еще текло между чьих-то пальцев... "а колыбель его висела над самой клеткой льва..."- Зиллах! Зиллах! Спаси меня! Блин!За одно мгновение сажусь на диване, стараясь понять, какого дьявола вокруг меня происходит. В фургоне ещё достаточно светло, значит, я проспал совсем немного. Хмурюсь, стараясь максимально точно определить спросонья, от какой разгоряченной фурии мне нужно спасать несчастного Молоху, поскольку его голос я узнаю даже забыв собственное имя. Но через секунду-другую до меня начинает медленно доходить, что в вышеупомянутую фурию сейчас начну превращаться я. Военная тревога явно была учебной. Гаденькая улыбка непроизвольно растягивает мои губы, а руки сами собой скрещиваются на груди, демонстрируя классическую закрытую наполеоновскую позу, пока я наблюдаю за двумя великовозрастными оболтусами, ползающими на корачках по фургону рядом с моим диваном:- "Девочки", вы опять карандаш для глаз потеряли? Можно было бы просто обойтись подручными средствами."Девочки" наигранно-обиженно хмыкают, не прерывая свое увлекательнейшее занятие, и конечно же, Твиг не удерживается от шпильки в мой адрес:- Ну так ты ведь зажал себе чёрный лак для ногтей, Зиллах! А у нас в бардачке помимо косметики ещё и инструменты валяются.Вскидываю бровь, демонстрируя свой неподдельнейший интерес к его словам:- Уж не те ли самые инструменты, которые вы с Молохой полгода назад прихватили из секс-шопа в Нью-Йорке? Тогда, конечно, я понимаю - места в бардачке совсем мало, да и карандаш для глаз лишком... тонкий, не вписывается в общую картину.Не сдерживаюсь и смеюсь, довольно слушая тихое рычание где-то в районе моего колена. Нет, что бы ни происходило, а злиться на этих родных придурков мне не хочется. Сменяю едва начавший зарождаться во мне гнев на милость, от души потягиваясь и окончательно сбрасывая с себя фантомные оковы Морфея:- Кстати, расскажите-ка мне, в честь чего вы сейчас решили навести марафет? У нас намечается "званый ужин"?Молохе наконец-то удаётся выудить из-под дивана злосчастный чёрный карандаш, и теперь они с Твигом, удобно разместившись на полу практически друг у друга на коленях, с энтузиазмом густо подводят друг другу веки, покрикивая друг на друга, чтобы не моргали и не дергались.
Стараясь не поддаться предательскому чувству умиления, нетерпеливо уточняю:- Дети мои, вы не поверите, я даже жду ответа!Твиг, стараясь не отрываться от процесса наштукатуривания брата, деловито поясняет:- Мы оказались проездом в каком-то уездном городишке. Каком - не знаю, его даже на карте нет. Фишка в том, что Молоха как всегда хочет есть, а я не могу ему отказать, ты же знаешь.Хитро щурюсь, зарываясь длинными острыми ногтями в собственную шевелюру, стараясь восполнить ими отсутствие расчески:- Да уж, Молохе вообще невозможно отказать, это я знаю. К тому же...нам всем не мешало бы немного расслабиться и подкрепиться.В неизбежно меркнущем свете умирающего дня я вижу, как загораются нетерпеливым предвкушением и азартом глаза Молохи. Его улыбка становится все более мечтательной и кровожадной, стремительно приближаясь к моей собственной, становясь её продолжением и отражением. Конечно, все мы думаем об одном и том же. И, конечно, мы непременно найдём, где получить желаемое, окажись мы хоть у черта на рогах! Show must go on!
- Думаю, если мы немного поищем, то непременно найдём здесь какой-нибудь клуб или бар. В любом городе должны быть хоть какие-то развлечения, - Молоха кидает на меня вопросительный взгляд, и я неторопливо киваю, соглашаясь. Время грёз и воспоминаний истекло, развеявшись вместе с остатками сладковатого бесплотного опиумного дыма. Впереди нас ждала ночь, призывно и бесстыдно манящая в себя, приглашая отметить этот город моим воскрешением. Она, как заправская шлюха, готова на все ради собственной выгоды. А я не привык отказывать даме, уже раздвинувшей передо мной ноги. Ведь я заранее знаю, что наш союз будет феерически взаимовыгодным.